Литературная критика

Речь у нас пойдет, главным образом, о живописи, хотя важнейшим из искусств в условиях неграмотности народа по-прежнему остаются цирк и кино. В одном ряду со знаменитой ленинской цитатой вспоминаются слова «митька» Владимира Шинкарева: «Живопись - самый сложный вид искусства, самый непонятный народу и самый нелюбимый им». Уж не оттого ли, что искусству живописи присуще такое досадное качество, как условность?..

«Я не считаю волос в бороде проходящего мимо человека и пуговиц на его сюртуке, и моя кисть не должна видеть больше меня», -
говорил Гойя. Предположим, преимущество кино перед живописью состоит в том, что субъективность здесь устраняется с помощью технологии. Уже первый фильм, продемонстрированный американцем Эдвардом Мейбриджем за пятнадцать лет до официального изобретения кинематографа, опроверг некоторые идеальные представления, выработанные ленивым искусством.

Со времен крито-микенского искусства был известен прием изображения скачущей лошади в «летящем галопе», когда ноги не касаются
земли. Именно так изображали лошадей Жерико и Дега - старшие современники Мейбриджа. И вот в 1878 году он установил вдоль
беговой дорожки ипподрома ряд камер, створки которых управлялись с помощью натянутых через дорожку нитей. Лошадь разрывала
нити и открывала створки. Оказалось, что ни в один из моментов бега ноги лошади не принимают «летящего» положения. Но когда
полученные изображения проецировались в быстром темпе (это и был первый фильм, показанный два года спустя после эксперимента),
иллюзия полета возобновилась.

Противоречие между документальностью и правдоподобием приобретает в визуальных искусствах особый смысл. Поскольку образы
живописи лишены временной координаты, их восприятие требует дополнительных усилий для синхронизации с обыденным опытом.
Обычно для этого хватает простого воображения, но если амбиции автора простираются дальше, чем его доверие к зрителю, он может
прибегнуть к специальной метафоре.

Одной из таких метафор является имитирующая движение «смазанность». Крайним проявлением привычной для нас «смазанности»
было огромное количество ног у движущихся фигур на картинах
неистовых футуристов. А когда художники попытались разложить во
времени неподвижный предмет, возник
кубизм - искусство, для понимания которого потребовался комментарий, словесное описание.

Впоследствии большинство направлений в изобразительном искусстве стали основываться не столько на изобразительном жесте, сколько на описании этого жеста (поп-арт, концептуализм, акционизм, далее - повсеместно). Не особо опасаясь двусмысленности, можно сказать, что изобразительное искусство «не выдержало проверки временем».

Первый шаг в этом направлении сделали дивизионисты, изображавшие видимый пейзаж с помощью локальных цветовых точек
(отсюда другое название направления - пуантилизм). Дивизионисты на несколько десятилетий предвосхитили открытие
Макса Планка,
согласно которому энергия (в том числе и свет) излучается не равномерно, а в виде отдельных вспышек.
Эйнштейн
назвал эти вспышки квантами.

Квантовая теория легла в основу новой модели мира. Выяснилось, что частицы, из которых состоят атомы, подобно свету, обладают двойной природой. Их можно рассматривать одновременно и как частицы, и как волны. Это было ни чем иным, как повторным изобретением кинематографа: изображение на кинопленке также можно рассматривать либо в непрерывном движении, как «волну», либо по кадрам, как последовательность дискретных образов.

Физический дуализм был закреплен в принципе неопределенности
Гейзенберга,
согласно которому невозможно измерить одновременно импульс частицы (величину, определяемую произведением массы на скорость) и ее положение в пространстве. Можно либо определить местонахождение частицы, ничего не зная о ее скорости, либо измерить скорость, не имея представления о положении частицы в пространстве. Это было повторным изобретением кубизма. Наблюдая на картинах кубистов «импульс» предмета (развертка предмета во времени является динамической характеристикой), мы можем лишь догадываться о его «месте», то есть внешнем виде, статичном образе. Когда же мы рассматриваем традиционные произведения живописи, все происходит наоборот.

Для искусства важен не столько сам принцип неопределенности, сколько его следствия. Физики пришли к выводу, что задавая тот или иной параметр измерения, исследователь реально воздействует на свойства объекта. Когда мы определяем импульс частицы, она просто не имеет точного местонахождения, а когда измеряем местонахождение - она не имеет массы и скорости. Таким образом квантовая теория разрушает представления об «объективном мире». Проще всего об этом сказал Джон Уилер: «После измерения Вселенная никогда не станет такой, какой она была раньше».

Словам Уилера можно найти огромное количество подтверждений, однако мы обойдемся одним. Когда в начале ХХ века
Зигмунд Фрейд открыл категорию бессознательного, европейцы действительно мало задумывались о естественных мотивах своих поступков. Их непосредственное сексуальное влечение действительно подавлялось, и это действительно служило причиной возникновения разнообразных комплексов. Почему же впоследствии теорию Фрейда объявили высосанной из пальца? Именно потому, что, будучи «измерены», души современников решительно изменились: бессознательное, о наличии которого известно его носителю, перестает быть бессознательным. Фрейдизм, адекватно описывавший ситуацию «до себя», оказался совершенно неприменим к описанию ситуации «после».

Благодаря принципу неопределенности мы можем понять закон, по которому сменяются стили в искусстве. Маньеризм приходит на смену барокко, а романтизм - классицизму не потому, что человечество движется по пути совершенствования в искусстве. Все способы воззрений на мир равноправны и совершенны, однако все они еще и своевременны. Действительность, предстающая перед нами в трагедии классициста, не более условна, чем действительность, возникающая на страницах реалистического романа. Проблема лишь в том, что сознание людей, посмотревших трагедию или прочитавших роман, изменяется, а вместе с ним изменяется и сама действительность. Любое искусство становится ложным после того, как сформулированы его принципы; художник, следующий доктрине, перестает следовать истине.

Ничто так не изменяет мир, как его описание. Философы объясняют это правило с помощью следующего парадокса. Представьте себе Книгу, в которую заносятся все состояния вселенной в каждый момент ее существования, все происходящие в ней изменения. Для простоты задачи представьте, что вселенная эта конечна. Будет ли такая Книга написана? Нет, потому что акты записи тоже происходят во вселенной и являются ее изменениями - так же, как и акты записи записей.

От размышлений о том, является ли творческое начало, выражающееся в описании, залогом нескончаемости вселенной, мы благоразумно воздержимся.