Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(главы из романа)

Начало

Продолжение

Глава 4. Слово на вес серебра

Где-то я вычитал забавную историю про то, что знаменитыми
сталинскими высотками москвичи не в последнюю очередь обязаны писателю
Джонатану Свифту. Дескать, Иосиф Виссарионович осенней
ночью 1947-го, маясь от старческой бессонницы, взялся со скуки
перелистывать «Гулливера». И, дойдя до описания Лапуты,
запаниковал: он вдруг понял, что, если когда-нибудь американский
империализм создаст что-то, подобное летающему острову,
столица СССР может оказаться беззащитной. У Свифта наземные
горожане боролись с летучими островитянами элементарно – строили
церкви с длинными крепкими шпилями. Но в Москве-то наиболее
высокие храмы были снесены, к чертовой матери, в эпоху
реконструкции!.. На следующее же утро великий вождь призвал к
себе главного городского архитектора Дмитрия Чечулина и
повелел ему срочно разработать проекты московских небоскребов –
чтобы непременно с остроносыми шпилями вверху. Всего было
спроектировано восемь таких высоток, построено семь. В одной из
них, на Котельнической набережной, и проживал сегодня бывший
помощник президента Российской Федерации, а ныне пенсионер
В. Л. Серебряный.

Мой шофер Санин зарулил во двор скозь высокий арочный свод и сумел
припарковаться здесь, как всегда, не с первой попытки.
Блестящие сельди-иномарки держались вплотную, занимая почти
свободное пространство двора. Архитектор не забыл украсить всю
верхотуру здания десятками зубастых башенок и понаставить
там-сям аллегорических рабочих и крестьянок, а вот придумать
двор, удобный для автомобилей, – шиш, фантазии не хватило.

Наверное, во времена Сталина жильцы дома пользовались служебными
машинами, которым было предписано ночевать в казенных гаражах.
О грядущем классе автовладельцев, о борьбе внутри класса за
место на парковке светила марксизма-ленинизма и помыслить не
могли.

Я оставил охрану ждать в машине, сделал несколько шагов к дверям и
коснулся пальцем сенсора домофона. По обыкновению, домофон
ответил мне мелодией, похожей на шум спускаемой воды в
унитазе. Когда сливной бачок опорожнили в третий раз, ожил динамик.

– Кто-о-о? – услышал я слабое дребезжанье умирающего лебедя.

– Виктор Львович, это я, Щебнев.

– Ваня? – покойницкий голос сразу зазвучал бодрее. – Молодец,

что приехал. А водки ты случайно не сообразил захватить?

Хрен он умирает, разочарованно подумал я. Живучая порода. Дядя

его заслуженный доскрипел почти до стольника, и племянничек еще

лет десять может запросто вытянуть. За что мне такое наказание?

– Сообразил, Виктор Львович, а как же! – Я поднес поближе к динамику
заранее припасенную бутылку «Astafyeff» и постучал ногтем
по ее горлышку. Тук-тук-тук.

Даже если бы старику не капали проценты от издательств, он только на
одну кремлевскую пенсию мог бы еженедельно закупать себе
спиртное ящиками. Но в последний год наиболее сладким для него
стал единственный сорт выпивки – водка дармовая.

– Так чего же ты стоишь, негодник? Поднимайся скорей.

Шум сливного бачка превратился в грохот водопада. Пластиковая, в
цвет янтаря, панель домофона на миг заиграла оранжевыми
сполохами. Я вступил в подъезд, изнутри отделанный под мрамор.
Поднялся на лифте, чья внутренняя обшивка имитировала сандаловое
дерево. Вышел и приблизился к двери с замечательной
табличкой посредине – «Серебряный В., член Союза Писателей».

Вместо буквы «В» с точкой здесь когда-то была буква «Г» с точкой. До
самого конца 80-х квартира в высотке принадлежала тому
самому дяде Виктора Львовича, писателю Григорию Серебряному –
классику довоенной советской фантастики. Григорий Ильич был
настоящим мастодонтом: его пухлые романы «Пылающий мир»,
«Властелины бездны», «Город невидимок» переиздавались, наверное,
раз сто; даже в сервант моих малограмотных деда и бабки
каким-то ветром занесло его «Тайну профессора Гребнева» в
детгизовской «Библиотеке приключений» со стертыми позолоченными
виньетками.

Едва юный Витя подрос и чуть оперился, дядя взял его к себе под
крыло. С середины 60-х на обложках значились уже оба имени. Я
никогда не расспрашивал бывшего шефа о сокровенных деталях
соавторства, но сильно подозреваю, что в родственном дуэте
первую скрипку играл по-прежнему Григорий Ильич. Виктор Львович
был, говоря нынешним языком, больше промоутером, чем
райтером. Общие дела у них шли, насколько я знаю, очень неплохо.
Понятно, что дяде-племянничьему тандему В. и Г. Серебряных
суждено было оставаться в тени более знаменитого писательского
братства А. и Б. Стругацких. Однако серебро – хоть и не
золото, но все-таки драгметалл. Второе место на пьедестале
почета.

Кончина дяди-долгожителя совпала по времени с закатом СССР. Подобно
республикам Союза нерушимого, обретший самостоятельность
Виктор Львович унаследовал суверенную квартиру в сталинке, но
не выиграл финансово. Книги стоили дешево, продавались плохо;
навык пахать за пишмашинкой не передался вместе с
жилплощадью. Из писателей пришлось идти в чиновники. И тут Виктору
Львовичу пофартило. Счастливым билетом оказалась небольшая
декоративная должностишка в Администрации первого президента
России. Протекцию ему сделал некий любитель фантастики из этих
структур. Он же стал первой жертвой бурного карьерного
роста Серебряного, чьи таланты идеально совпали с временем и
местом службы.

За полтора десятилетия в коридорах власти Виктор Львович многого
достиг и многих обошел. Главной своей заслугой он всегда считал
создание прокремлевской партии «Любимая страна» – ее
программы, герба, флага и слогана. Я же все чаще склоняюсь к иному
выводу: важнейшее его кадровое достижение – я. Он нашел
меня, пригрел, выпестовал, вовремя отодвинулся в сторонку. Так
поступают настоящие мавры. Сделал дело – и пшел на
заслуженный отдых...

– «Астафьевка»? Не бог весть что, но сойдет.

Мой бывший шеф встретил меня уже при входе – давно небритый,
всклокоченный, в шлепанцах на босу ногу и в несвежей пижаме. От его
многодневной щетины, от пижамы и даже от шлепанцев воняло
знакомым удушливым табачным перегаром «Московских крепких».

Мысленно я признал, что за последний месяц видок у Серебряного
изменился к худшему: лицо приобрело неприятный багровый оттенок,
морщин прибавилось, глаза за очками выглядели воспаленными,
пальцы подрагивали. Взяв у меня бутылку, он едва ее не
выронил.

– Как чувствуете себя, Виктор Львович?

На лице я постарался зафиксировать участие, которого ничуть не
испытывал. Неопрятность – самый скверный спутник старости.
Серебряный мог бы хоть пижаму, что ли, переодеть и побриться.

– Чувствую я себя, милый Ваня, как вымирающая рептилия, – жалко
улыбаясь, сообщил мне бывший шеф. – И не просто, как рептилия, а
как рептилия, натертая на терку и пропущенная через
мясорубку. И не через рядовую мясорубку, а скоростную. Спасибо еще,
доктор твой каких-то пилюль мне надавал. Чуть полегче
стало, дышать по крайней мере могу... Пойдем-ка обратно в
спальню, я прилягу. Не могу что-то долго стоять – шатает.

Мы перешли в спальню, где Серебряный забрался с кряхтением на
кровать и натянул простыню – конечно, опять-таки несвежую и
измятую. На подлокотнике антикварного кресла, у самой кровати,
мерзко чадила набитая окурками пепельница. Тумбочку оккупировал
поднос с несколькими грязными рюмками, колбасными шкурками
и позавчерашними, как минимум, ломтями бородинского.

Не дожидаясь, пока хозяин предложит разлить водку в эту посуду, а
закусывать этими хлебными корками, я сказал: «Минутку!» – и
отнес на кухню пепельницу, рюмки, объедки. Объедки и
сигаретные бычки, стараясь не дышать, ссыпал в переполненные ведро.
Напрочь загаженные рюмки заменил относительно чистыми. Из
холодильника достал нечто похожее на сыр, кое-как порезал
здешним тупым ножом. Им же в три приема открыл не очень старинную
банку лосося. Тщательно промыл вилки. Все это хозяйство
составил на поднос и притащил обратно в спальню Серебряного.

– Ну чего ты так долго копаешься? – капризно спросил Виктор

Львович. – Смерти моей хочешь? Садись сюда и разливай скорей.

Я сел и разлил. Мы приняли по одной. Не люблю элитную водку, но

«Astafyeff» – все-таки лучшее из зол. Сивухи в ней не больше,

чем в раскрученных «Smirnoff» и «Nemiroff», а по цене она дешевле
вдвое. Кто ее купит задорого, без имиджа-то? В качестве
зонтичного брэнда производители имели глупость взять сибирского
валенка-писателя. Думали по привычке, что мы – самые читающие.
Три ха-ха. У нас и дешевенькую бормотушку «Murakami» бедным
студентам трудно впарить: нашла мура на камень.

После первой рюмки старик немного посвежел. Он наполовину вылез
из-под простыни и почти обычным голосом стал расспрашивать меня
про Тиму Погодина. Услышав о лечебной голодовке, Серебряный
зааплодировал, высосал еще рюмку и принялся с наслаждением
нести по кочкам свою бывшую креатуру Сеню Крысолова –
номинального лидера «Любимой страны». Не за то доставалось Сене,
что он начал превращать партию в КПСС, а за то, что начал,
балбес, не с того конца. С побрякушек, «корочек»,
отчетно-перевыборных собраний и всей сопутствующей дури. Ну как если бы
кремлевские эскулапы, вздумав продлить земную жизнь Брежневу,
пересадили бы его мозги в тело примерно такой же развалины,
вроде Черненко.

Не скрою, мне приятен любой камень в огородик главаря

(Продолжение следует)