Литературная критика

Роман Александра Мелихова (автобиографический?) распадается на
две части: собственно художественную и публицистическую. Из них
первая представляется наиболее значимой. Воспоминания детства
переданы ярко, в красках и деталях, читаются живо, с интересом.
Чего, увы, не скажешь о публицистике автора…

Герой романа – мальчик, живущий в пятидесятые годы в рабочем поселке
на севере Казахстана. Обыкновенный мальчик. Одно только обстоятельство
отравляет ему жизнь: его фамилия Каценеленбоген. Он – полукровка,
еврей по отцу, которого судьба после сталинских лагерей забросила
учительствовать в эти края. Каценеленбоген – еле выговоришь. ‘Кто-кто?
– переспрашивают его. – Любовин, что ли? « И мальчик согласно
кивает: «Да, Любовин .» Каценеленбоген! А вокруг простые русские
фамилии. Значит, он не как все, чужак, – думает мальчик. А так
хочется стать своим, неотличимым. Надо лишь пореже произносить
фамилию – совсем ее не произносить! – а имя, Лев, Левка, – так
это в честь Толстого его назвали, великого русского писателя!
И о родственниках с отцовской стороны… ( «А у меня дядя Мойше…»
– «Мойше, – засмеялся слушатель. – Он, что, всех моет?!») – не
упоминать о них. И отец пусть не говорит. Не надо ему знать. Он
хочет быть как все.

Наш герой подражает другим подросткам поселка: дерется, хоть не
испытывает тяги к дракам (ударить другого – ведь ему больно будет!),
заставляет себя смотреть, как убивают собаку, чувствует, как похолодело
все внутри – и терпит, не уходит: ведь другие смотрят. Он становится
своим среди ребят поселка. Не лучшим, но и не худшим. Как все.

Все было хорошо, пока из-за детской шалости мальчик Лева не теряет
глаз. Вот теперь-то он навеки становится чужаком, отщепенцем.
Можно притвориться своим, вести себя, как другие, ничем не выделяться,
– но физическое уродство навсегда делает его отличным от всех.
Не таким. От судьбы не уйдешь, – словно хочет сказать автор.

А потом показывает, вернее кратко пересказывает взрослую жизнь
своего героя, с его неудачными попытками войти в пресловутое Единство
(не путать с названием одноименной партии) – понятие, которое
автор вводит в обиход с первых страниц романа. Единство – это
люди рабочего поселка, а в широком смысле: все люди Советской
страны, спаянные единой целью, единой верой (социальной). И царит
в этом Единстве (Эдем – называет его автор) – «мир простоты и
обозримости, где Зло так Зло, а Добро так Добро, Красота так Красота,
а Победа так Победа, где ничто не вызывает сомнений…»

А еще есть на границах Единства-Эдема фагоциты, люди, охраняющие
его от чужаков. «Фагоцитам … важно … единство всех со всеми: будь,
как все, делай, как все.» А евреи «не такие, как все.» По каким
же признакам фагоциты-антисемиты определяют, что евреи «не такие»?
«Признаки эти не имеют отношения ни к труду, ни к культуре, ни
к мужеству, ни к доброте…» – пишет автор. Важно другое – «быть
в единстве означает перенимать нравы». (Здесь и дальше выделено
мной. И.К.) И приводит в пример отца мальчика – Якова Абрамовича,
«который все равно остался чужаком: разделяя с русским людом корку
хлеба и тюремные нары, варясь с ним в тесном провинциальном котле,
он так и не начал бухать, загибать, дозволять детям болтаться
до полуночи».

Хочется возразить автору – что, только для евреев типично не пьянствовать,
следить за детьми? В масштабах рабочего поселка – может быть.
А по всей стране? Что, тоже? (Вопрос, скорее, риторический).

Какие другие признаки чужаков, не таких, мешающих им войти в великое
Единство, видит автор у евреев? – Вот один пример из жизни Якова
Абрамовича. Когда всю его кафедру арестовали, аспирант Каценеленбоген
оказался единственным, кто отказался подписывать ложные показания
и наговаривать на других. Автор объясняет его упорство местечковыми
корнями – «в местечке не было более страшного слова чем «мусер»
– доносчик... В … отвращении к мусерам сказалось извечное противостояние
еврейства приютившей его Российской державе».

И опять хочется возразить. Отвращение к доносительству – только
у евреев существует? И еще, среди профессоров и доцентов, которых
арестовали вместе с Каценеленбогеном, и оговоривших и себя и других,–
неужели больше не было евреев? Это в тридцатые-то годы?

В лагере бывший аспирант Каценеленбоген в редкие часы отдыха «хватался
… не за карты, не за стакан, а за книги…» В этом автор видит его
«еврейскую закваску». Ведь евреи – это народ Книги.

Вспоминается фильм «Пейзаж после битвы» Анджея Вайды. Там, после
освобождения концлагеря, один из заключенных жадно набрасывается
на книги, в отличие от остальных, бросившихся к еде. Отнюдь не
еврей, чистокровный поляк.

«Евреи вечно зазывают в какой-то будущий хрустальный дворец Всечеловечества…»
– пишет в своем романе Александр Мелихов.

Евреи-революционеры – Маркс, Троцкий – да. Но это – люди, порвавшие
с еврейской средой, с ее традициями. Что же касается ортодоксальных
евреев местечек – там был свой замкнутый мирок. Государство Израиль?
– «Об Израиле Костя слышать не хотел, потому что там, по слухам,
требуют Единства.» (Костя – сын уже взрослого героя книги Льва
Каценеленбогена).

Заканчивая свои рассуждения, автор прежнее Единство народа («новая
историческая общность – советский народ», – скажем словами Леонида
Брежнева) – уподобляет пушечному ядру. Люди жестко спаяны единой
целью, единым образом жизни. Спрессованные в ядра, «сталкиваясь…,
мы дробим в осколки, растираем в порошок, в слизь и себя и других».

Но человек не может совсем жить вне общности людей. И автор, в
лице героя книги, предлагает новое Единство – Единство в мягкой
форме, когда каждый вроде бы сам по себе, но в то же время вместе.
Такая общность похожа на облако, облако мошкары, – говорится в
романе. Столкновение ядер несет «погибель миру». Облака безопасны.
«Сравните: столкнулись два ядра и столкнулись два облака.»

А если ядро столкнется с облаком?

И Единство, которое в Израиле («по слухам» – политкорректно оговаривается
автор) совсем не облако. Пушечное ядро.

В некоторых местах романа автор подвергает себя самоцензуре, или,
если угодно, политкорректным комментариям.

Мальчик Лева впервые в жизни попадает на Красную площадь, видит
Кремль, Мавзолей… «А над всей этой сказкой, струился и переливался
Красный флаг с Серпом и молотом…» И был этот флаг, как «пламенеющая
река»! Мальчик счастлив.

А взрослый – автор книги – запомнил этот детский восторг, это
счастье, и тут же поправляет себя ребенка: «для полноты этого
счастья нужно не считать за людей всех остальных обитателей Земли…»

Или, в конце книги герой приходит к выводу, что его истоки, его
«Родина – не Россия, а СССР, то есть Советская Россия…» Только
там он знал счастье «социальной полноценности». И автор сейчас
же приводит его на свалку, чтобы показать, где она Советская Россия
– на исторической свалке.

Повторю еще раз: наиболее ценным в романе А.Мелихова представляется
рассказ о детстве героя. Это подлинно художественная проза. Что
же касается публицистической части, то многие ее положения, на
мой взгляд, являются небезупречными, логически не выверенными
автором, а потому легко уязвимыми для критики.