Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

Wednesday, May 23rd, 2001

Починили мой компьютер.

И снова печаль.

Работать ведь придется! РАЗГРЕБАТЬ!

Брр.

Thursday, May 24th, 2001

По природе своей я человек чрезвычайно мнительный. Но, к счастью для
себя, поняла я это достаточно давно, начала активную борьбу
– и успешно, кажется. Последний раз – без особых на то
оснований и безо всякого юмора – долго и нудно размышляла о том,
как ко мне кто-либо относится, лет пять, наверно, назад.
Слава тебе господи.

Но на физиологическом уровне все оказалось сложнее. Увидев на дороге
тряпку, зажмуривалась, немедленно воображала, что это
сбитое животное, и мне становилось дурно. Всякое такое. В этой
области только недавно придумала способ борьбы: надо
преодолеть себя и присмотреться. В 95 процентах случаев
обнаруживается тряпка все-таки. И даже в оставшихся пяти картина
оказывается не столь чудовищной, как ее рисует воображение.

И я пользовала этот метод – ничего, помогало. Но инстинктивно
все-таки зажмуривалась и успевала навоображать.

А сегодня шла и наступила на что-то такое страннохвостатое – в
голове, естественно, мелькнуло: дохлая мышь! - и тут поразила
сама себя: не зажмуриваясь, повернулась и рассмотрела. Оказался
комочек грязи с торчащей из него веточкой.

А если б и мышь! Ведь не зажмурилась таки!

Горжусь собой.

Хвастаюсь.

Friday, May 25th, 2001

Сон был о том, как с кем-то неопределимым мы ходим и ходим в гости к
неопределимому опять же другу. Это как обязанность:
просыпаемся утром и идем в гости к другу. А дело происходит зимой,
на улице холодно, выходить совершенно не хочется, и -
главный ужас - в квартире друга не топят, с каждым днем она все
больше напоминает ледяную пещеру.

В один из дней, совсем морозный, я уговариваю своего неопределимого
никуда не ходить. Но мы должны, и я уговариваю, понимая, что
мы все равно пойдем, я одна пойду, если он откажется, - и
мы идем таки. Приходим - и видим чудо - квартира оттаяла, в
ней тепло, только очень мокро, потому что повсюду капель,
таят сосульки, но это неважно, главное, что тепло. И наш друг,
вопреки обычному своему унынию, бодр и весел. Мы заходим на
кухню и понимаем, чему обязаны таким переменам: друг включил
свою газовую плиту, и на всех четырех конфорках - теплый
рыжий огонь. Мой неопределимый спрашивает с недоумением:
"Почему же ты раньше этого не сделал?". Друг отвечает смущенно:
"Да как-то в голову не приходило...".

А я смотрю на огонь, подхожу к плите и смотрю на огонь не отрываясь,
и чувствую счастье.

Собственно

Проблема состоит в том, что все начинает делиться на две категории:

1. это слишком понятно, и поэтому - неинтересно.

2. это слишком непонятно, и поэтому - неинтересно.

Первая, по-видимому, все-таки исчерпана.

А во второй хочется допустить вероятность "непонятно, и поэтому - интересно".

Эту-то вероятность я, должно быть, и ищу.

С вытекающими:

- Но ты же с самого начала знала, что это не то!

- А вдруг?

- Какие еще - вдруг? "Вдруг" ничего не бывает.

- А вдруг - бывает?

- Ну и не жалуйся тогда. Коли бывает.

Monday, May 28th, 2001

Переубеждать никого и ни в чем не надо.

Даже если человек утверждает, что каждый раз, когда он выходит из
дома, огромная птица пикирует на него сверху, чтобы выклевать
ему глаза (а на поверку огромная птица оказывается
безобидным воробьем) - пускай. Огромная - так огромная. Выклевать -
так выклевать.

Если утверждает, значит, для него это - реальность.

А тому, кто дорог, все-таки стоит верить.

Митя: «Ты б написала лучше в дневник, как булочки хранила на
подоконнике, хотя они уже сто лет как зачерствели, и как мы все с
тобой боролись, чтоб ты их выкинула наконец!»

Митя! Спешл фо ю.

Я хранила булочки на подоконнике. Потом все боролись. И я их выкинула наконец.

- Вот вы, кажется, имеете влияние на нее. Объясните вы ей, наконец,
что она живет в мире своих иллюзий! И рано или поздно это
закончится очень плохо.

- Ну, мы все, так или иначе, живем в мире своих иллюзий.

- Но всему же есть предел! Полагать, что все люди вокруг добрые и
желают друг другу счастья, - это, простите меня, уже идиотизм.

- Не худший из миров.

Tuesday, May 29th, 2001

Текучка

Газетный ларек около метро пуст - на картонке, изнутри прицепленной
к стеклу, большими буквами: "Поздравьте! В отпуске аж до 20
июня! Порадуйтесь со мной, друзья!!!" - и фотография
подклеена симпатичного старичка. Порадовалась.

***

Фонарные столбы выкрасили вместе с многочисленными объявлениями -
вид неряшливый, но смешной: объявления трепещут отрывными
листочками в тон, а столбы стоят гордые, прям как произведения
искусства какие!

***

Во дворе соседнего дома старушка спустила с поводка спаниеля и зовет его (ее):

- Ася! Ася!

Спаниель не реагирует.

Ребенок лет четырех подходит к старушке и говорит очень серьезно:

- Я знаю, почему она не отзывается.

- Почему? - спрашивает старушка.

- Потому что у нее другое имя.

- Какое же? - удивляется старушка.

- Собака, - говорит ребенок. - Ее зовут Собака.

И кричит:

- Собака! Собака!

Спаниель оборачивается, заинтересовывается и прибегает.

***

Нервная девушка пересекает двор, бормоча себе под нос слова, -
проходя мимо меня, врезается в меня плечом, и мне достается
слово:

- Странно!

За обедом в конторе на меня накатило – причем повод был
банальнейший, пришлось править текст, который я долго откладывала на
потом, потому как браться за него не хотелось, но вот пришлось
наконец. Тоже мне, можно подумать, трагедия. Но повод – он и
есть повод. Я начала с этого текста, я сказала все, что
думаю об этом тексте, и меня понесло. Я говорила о том, что
слова, образуя предложения, суть волшебные заклятия, между тем
как используя их на бытовом уровне и в таких вот текстах мы
разрушаем миропорядок. О том, что интернет как явление
разрушает миропорядок своим хаосом, и созерцать, как тексты,
фразы, слова уплывают в сеть безвозвратно, без гарантии, почти
без вероятности быть найденными, понятыми,
отклассифицированными и собранными вполне, есть реальное самоуничтожение
человечества, и мы своей деятельностью пропагандируем это
самоуничтожение. Закончила, как полагается, ненаписанными романами,
которые шелестят кровавыми страницами в снах и служат
бесконечным упреком всему тому мелочному и поверхностному, на что
мы размениваем свою уникальную жизнь.

Соколов, погруженный в любовь и творческие замыслы, посмотрел сквозь
меня, поднялся и ушел, не попрощавшись.

Верстальщик Андрей глядел в тарелку.

В глазах у Кати стояли слезы.

- Бог мой! – сказала Катя. – Зачем ты так серьезно ко всему относишься!

- Не знаю, - смущенно ответила я. Понимая, что хватила, да.

- Бедная Аня! – сказала Катя.

- Ты объясни, - предложил Андрей с сочувствием, - как тебе сделать
архивную страничку, и я сделаю. И не будет у тебя… уплывать
ничего. Делов-то!

- Спасибо, - ответила я.

Катя хлюпнула носом.

- Уйду я от вас, - вдруг сказал Андрей.

- Почему?! Куда?! – хором завопили мы с Катей, а я добавила: -
Может, мы тебя обижаем?

- Нет, конечно, - ответил Андрей. – Какое там – обижаете. Но у меня
от ваших разговоров крыша едет.

- Мы говорим глупости всякие? – уточнила Катя.

- Да я не понимаю вообще ничего, что вы говорите. Но я как
заведенный начинаю думать о том, состоялся ли я, жуть какая-то, как
личность и своим ли делом занимаюсь. И тут сразу вспоминаю,
что я подающий надежды программист и программировать люблю, а
верстка ваша – это ж, простите меня, фигня, любой ребенок
справится. И мне по специальности надо работать, а что я
здесь делаю – непонятно!

Вернулись в редакцию грустные. Весь остаток дня друг с другом молчали.

Wednesday, May 30th, 2001

Прихожу на работу и говорю вместо здрасьте:

- Какой кошмар!

Все оборачиваются на меня и смотрят напряженно, с ужасом даже.

И до меня доходит, что думают: ну всё, щас опять начнет про кровавые
страницы ненаписанных романов - за что нам такое - а ведь
как было спокойно, как хорошо было с утра!

- Погода, - поясняю, - чудовищная!

Вот честно: вздох облегчения по комнате. Заулыбались все сразу.
Вразнобой согласились.

Thursday, May 31st, 2001

За обедом предались приятным воспоминаниям о детстве.

Соколов рассказал о том, как в детском саду сушил апельсиновые корки
под подушкой и хвастался всем потом этими сушеными корками,
уверяя, что открыл новый способ изготовления пластмассы.

Митя долго пшикал, пытаясь воспроизвести тот чудесный звук, с
которым падали на землю капли горящих полиэтиленовых пакетов,
накрученных на палку.

Я повздыхала о чудесных секретиках под стеклышками, которые мы
показывали друг другу, замирая от восторга.

Обедала с нами еще моя университетская подружка, автор наш, она
очень стеснялась и не говорила ни слова.

- А вы, Наташа, - спросил ее Митя, - чем вам нравилось заниматься в детстве?

Наташа покраснела и сказала:

- А мы ходили на кладбище!

Мальчики переглянулись и заинтриговались.

- И что же вы там делали, на кладбище? - спросил Соколов.

- Я не помню, - сказала Наташа, - кажется, мы что-то искали.

- И как? - спросил Митя. - Нашли?

- Нет, - ответила Наташа грустно. - Искали, искали, но так ничего и не нашли.

Friday, June 1st, 2001

Глеб: ...А мы были молодые тогда, крутые, в двадцать лет все крутые,
и мы сказали: "А ну-ка подавайте нам вашего директора!
Пусть он нам объяснит, какое ваше право так относиться к
клиентам!". А они отвечают спокойненько: "Да пожалуйста, вон он
там, в цехе". Пришли мы в цех и видим: стоит маленький
толстенький человечек и ногти стрижет над огромным котлом. Говорим
ему: "Что ж у вас, товарищ, мерзостью кормят такой! Мы, между
прочим, журналисты, мы ж пропечатаем сейчас в своих газетах
всю правду про вас!" А он отвечает язвительно: "Журналисты?
Ну, смотрите, журналисты!" Берет совок с мусором - там
убиралась как раз старушка - и бубух содержимое совка в этот
котел. Мы смотрим, ничего не понимаем. "А что там, в котле?" -
спрашиваем. "А там, в котле, начинка для пирожков", -
отвечает.

И вот с тех пор я никогда не покупаю пирожков.

Катя (задумчиво): Быть может, это был перфоманс?

Saturday, June 2nd, 2001

Расстояние

- …И все знали, какие им девушки нравятся - по крайней мере,
говорили на эту тему охотно. А я только терялся, когда меня об этом
спрашивали. Потому что – да все подряд девушки нравились
мне! Потом понял, что и у меня есть своя фишка. Они мне
нравились все подряд – на расстоянии. А когда я знакомился с
девушкой поближе, что-то как-то почему-то… сразу меньше мне она
нравилась. А потом и вовсе нравиться переставала. И когда
меня спрашивают теперь про девушек, я так и говорю: мне
нравятся только те, кого почти не знаю. Расстояние, Нюша, вот что
мне нужно обязательно.

Sunday, June 3rd, 2001

Первый сон просмотрела с раздражением. Был он о том, как мы с детьми
пошли в какой-то музей и познакомились там со старушкой с
грудным ребенком на руках. Она рассказала нам, что ребенка ей
подкинули и вот теперь она ищет, кому бы его пристроить. И
я понимаю, что деваться некуда, надо брать к себе этого
ребенка. А ребенок мне не нравится – ну совершенно не нравится,
бывает такое. Омерзительный какой-то ребенок. И я говорю:
«Давайте поищем, может, его родители где-то здесь, потерялись
просто». Мы ходим по музею, ищем в залах этих самых
родителей, и я замечаю, что ребенок очень быстро растет, хотя мы не
становимся старше. Буквально через дюжину пройденных залов
ребенок становится подростком и убегает от нас. И я чувствую
большое облегчение.

Второй был интересней. Мы долго-долго плывем на лодке и приплываем
наконец на маленький остров, на нем умещается всего один
домик. Время – ночь, домик сказочно светится окошками, а живет в
нем симпатичный пожилой дядька, который принимает нас как
друзей и сердится только, что мы не заходили раньше. Мы
входим в домик, там уютно и все вокруг из дерева, мы пьем там
чай, а дядька тем временем вырезает нам из дерева же какие-то
длинные свитки, покрывает их непонятными значками,
сворачивает и дает каждому - его. И я понимаю, что в этом свитке – моя
судьба, и понимаю одновременно, что не сумею ее прочесть.
Но я боюсь в этом признаться, потому что знаю: если признаюсь
– все вокруг удивятся и скажут мне, что если я не умею
разбирать эти значки, значит, мне и не полагается такой свиток,
и отберут его у меня. Поэтому я молчу и сжимаю его крепко в
руке, надеясь, что когда-нибудь разберу, что же там
написано. И мы уплываем.

Выбрали с ребенком в магазине большую красную пластмассовую машину,
и я говорю продавщице:

- Дайте нам, пожалуйста, этот трактор.

- Скажете тоже! – говорит обиженно. – Какой же это трактор. Это джип!

Monday, June 4th, 2001

Читая книжку, а потому пребывая в некоторой рассеянности, уселась в
метро на свободное место и сижу с книжкой своей. И тут
только замечаю, что села рядом с безумным совершенно дядькой:
машет руками, вопит не пойми чего диким голосом и вообще ведет
себя активно, разве только не дерется. Дядька, кстати, чисто
выбритый, усатый, крепкий, в красной рубашке и джинсах, на
отставного военного похож и вообще симпатичный. Но народ
шарахается. А я заинтересовалась, книжку убрала, стала слушать,
о чем вопит. Он, такое внимание обнаружив, еще громче
разорался. Оказалось, бесов пугает: кругом черти прыгают, а он
против них один.

Еду себе, о подвигах его рассказы слушаю и вдруг ловлю себя на том,
что все шарахаются, а мне то – комфортно! Мне в кайф просто
сидеть с ним рядом. Чувствую себя абсолютно в своей тарелке.

Выводы о том, что есть моя тарелка, были сделаны неутешительные.

Tuesday, June 5th, 2001

Вчера дети уезжали в пионерлагерь, и я поехала махать им ручкой на прощанье.

Как всегда, ели бананы и говорили о том, куда улетают воздушные
шарики. А еще дети демонстрировали последние свои уменья, и
немножко ссорились, и сразу же мирились, и скакали вокруг, и
кидались мячиком, и много смеялись.

Но сказку я рассказывать не стала, потому что устала, а устала,
потому что расстроилась, а расстроилась, потому что ни с того ни
с сего начала думать о том, как чудесным этим, открытым и
добрым детям будет плохо, когда они вырастут. Наверняка
получат они какое-то не то образование, и будут заниматься
нелюбимым делом, и будут ненавидеть начальство, и будут недовольны
своей участью. Мальчики будут влюбляться в не тех девочек,
девочек будут бросать не те мальчики. Все пойдет вкривь и
вкось, и они станут озлобленными и равнодушными, и кто, кроме
меня, вспомнит, какие чудесные это были дети.

Накрутила себя будь здоров!

Чуть не разревелась там с ними. Когда вопили дружно "Пока!" и
подпрыгивали, чтобы дольше видеть, совсем уж было разревелась, еле
сдержалась, понимая, что всей дюжиной разревутся в ответ.

А утром шла на работу, и солнышко светило, и из цветочного
магазинчика доносилась гребенщиковская "Сестра".

И я подумала: "А впрочем! Да почему же обязательно - вкривь и вкось.
Все будет хорошо".

И успокоилась.

Thursday, June 7th, 2001

В лифте оказалась с мальчиком-компьютерщиком, которого, кажется,
взяли вместо ушедшего на более щедрые хлеба Дениса. Очень
вежливо улыбнулся мне и поклонился немножко.

- Как вас зовут? - спрашиваю.

- Дима, - отвечает.

- А меня Аня, - говорю.

- Приятно познакомиться, - отвечает. - Будем работать вместе теперь.

- Да уж никуда друг от друга не денемся в таком-то замкнутом
пространстве, - говорю, думая о своем о чем-то.

А он вдруг покраснел до ушей и смутился ужасно - решил, что ли, что
ему сексом в лифте заняться предлагают, я и не поняла.
Обнаружив такое, даже растерялась. Но через мгновенье мне стало
ужасно смешно - фыркнула прямо ему в нос и, как только двери
открылись, убежала. Чтоб не смущать.

Приметила среди игрушек, у метро продающихся, одну собачку.
Полумеховую-полупластмассовую, смешную и симпатичную. Проходя мимо,
смотрела каждый раз на нее, но то денег с собой не было, то
торопилась. А тут решила: куплю-ка я ее наконец. Лёве. Себе.
Неважно.

Оказалось, что последняя такая собачка осталась. Пыльная вся, лапка
почти оторвалась и нос в клею перемазан.

Говорю продавцу:

- Нет, ну как можно покупать такую потрепанную!

А он отвечает спокойно:

- Если она вам нравится, она вам любой будет мила. Вам только в
радость будет отмыть ее от клея и лапку ей пришить.

Я сначала разозлилась. И тут, думаю, философия - это ж надо! А потом
представила, как кто-то ДРУГОЙ будет пришивать лапку МОЕЙ
собачке, - и вытащила сразу кошелек, и забрала ее, не
торгуясь.

Принесла домой, сейчас чинить буду.

С радостью.

Friday, June 8th, 2001

Саша: Милая моя! У меня к тебе вагон любви и маленькая тележка денег.

Молчу, растрогавшись.

Саша: Да, хорошо сказал... Ну да ладно, любовь с деньгами потом, а
пока займемся делом: ложись на землю, я тебя фотографировать
буду! Ну какой дождь, это разве дождь... Нет, не грязно!
Спорить с тобой надо, да? Я ж тебя не брошу грязную, я ж тебя
отряхну потом. Ну вот, давай, давай церемониться. Прям не
знаю. А как хорошо начали!

Saturday, June 9th, 2001

- Ты какой возьмешь пирожок? - спрашивает Соколов. - Обычный или
косой-кривой, на слона похожий?

- Обычный, - отвечаю.

Взял Соколов косой-кривой и поедает его флегматично.

- Сережа! - говорю. - Подумай только, ты же спасаешь девушку от
ЧУДОВИЩНОГО слона. Это подвиг! Спасибо тебе огромное!

- Да? - отвечает. - Ну, ты не переоценивай мой подвиг. Да и почему,
собственно, это подвиг?

- Мне же нужен романтический герой, - объясняю. - Вот ты и будешь на
пять минут романтический герой. Спасающий меня от
ЧУДОВИЩНОГО слона.

- Ты уверена, что я подхожу? - спрашивает с сомнением. - Что-то я не
чувствую себя...

- Ну конечно! - отвечаю. - Вот зачем ты меня отговариваешь? Портишь
романтическую картину.

- А герои и должны отговаривать, - говорит. - Герои - они же
скромные люди. Иначе какие они герои. Хвастуны они тогда, а не
герои!

Wednesday, June 13th, 2001

Я вот не могу поверить, что уже большая девочка.

Ну какая из меня, в самом деле, большая девочка! Когда у меня в
голове одни глупости и цветочки, а вещи, которые интересуют всех
больших девочек, у меня только ужас вызывают.

И не верю, что я что-то закончила - я ведь и поступить бы никуда не
смогла, в университет тем более, от страха одного бы
свихнулась. А работа - ну кем я могу работать, смешно даже, я же
ничего не знаю, ничего не умею, и я даже научиться не могу,
потому как памяти нет у меня. И дети - какие дети! разве могут
у меня вообще быть дети! разве можно мне детей доверять!
Мужчины, родственники, друзья - только разве придумать себе:
не умею я обращаться с ними, и не представляю, что с ними
делать, о чем с ними можно разговаривать, и я боюсь людей
вообще!

Собственно, об одиночестве здесь даже и не скажешь, потому как
применение слова "одиночество" предполагает знание некоего иного
состояния, равно как "ревность" предполагает способность
чувствовать себя собственником, а "свобода" - опыт потери оной.
А "мы здесь неместные" - и сколь не изучай ты эту военную
кухню и окопную правду, мирной ситуация тебе все равно не
покажется, можно только притворяться, раз надо, будто мир.

Особенно это обостряется, когда спрашивают совета. У меня - и
совета! Когда я и врать толком не умею, а в крайних случаях умею
только жаловаться на то, что мои нежные цветочки топчут
грубыми солдатскими сапогами, и выслушивать изящнокорректные па в
ответ.

Вывод делается такой: все это неправда, все это одна маскировка, в
один прекрасный день окружающие непременно поймут, что я вожу
их за нос, а на самом деле совсем не то, чем кажусь, и эта
лафа закончится. И ведь начнется же что-то другое, - говорю
себе в ответ, - интересно, что же? Заманчиво, заманчиво.
Заманчиво?

Похоже, однако, только начнешь ориентироваться немножко и привыкать
- как и помирать уже будет пора.

Есть вещи, о которых никогда не говоришь и не пишешь потому, что
считаешь их само собой разумеющимися. И есть вещи, которые
полагаешь личными своими открытиями, грандиозными ли, мелкими
ли, но - открытиями, чем-то сугубо индивидуальным и
оригинальным.

Так вот скромный мой опыт показывает, что открытия эти оказываются
при выяснении таким общим и расхожим (чуть не написала -
отхожим) местом!

Зато набор "само собой разумеющегося" сугубо индивидуален. И
оригинален. И действительно интересен.

Friday, June 15th, 2001

Спрятались от дождя в кафешке, где пили чай.

Ирка жаловалась на то, что не может найти себе компанию, в который
не скучно было бы съездить в отпуск за границу куда-нибудь.
Кто-то уже. Кто-то еще не. А кто-то может, но не хочет.

- Да ладно, - сказала я. - Наверняка познакомишься с новыми людьми -
ведь будут же там люди. Глядишь, и романтика какая
приключится! Со старыми-то знакомыми едва ли будет романтика.

Ирка посмотрела на меня очень мрачно.

- Романтика, да? - отвечает. - Это значит, первые две недели убить
на то, чтобы понять, что вы не просто разные люди, а еще и
совершенно не нравитесь друг другу, а оставшиеся две недели
оплакивать этот казус, пребывая на грани нервного срыва.
Спасибо, родная! Это отпуск вообще-то. Я отдохнуть хочу.

Monday, June 18th, 2001

- Вот ведь: пока нет тебя, он и мил, и послушен, и весел, но как
только ты появляешься на горизонте, начинаются слезы, капризы,
истерики, упрямства и вообще сплошная неадекватность. Как
это, по-твоему, называется?

- (задумчиво) Любовь?

Tuesday, June 19th, 2001

Еду я сегодня в метро, и едет рядом со мной в вагоне девочка лет
семи. Милая такая, в шортиках. Поулыбались друг другу.

А потом я озадачилась, потому как поняла: что-то с этой девочкой не
то. Вот не то - и все тут. И, видно, отразилась эта
озадаченность на физиономии моей, потому что девочка тоже надулась.

Посмотрим друг на друга - и глаза отводим.

Ехали так несколько станций, и я все соображала (читая параллельно
Моравиа): ну что же не то, что?! Ведь милая такая, в
шортиках.

А тут прогнусавили "Станция Профсоюзная", и женщина-мать дернула мою
девочку за руку и сказала:

- Сережа, мы выходим.

Такое облегченье испытала!

Всего-то - девочка мальчиком оказалась.

А я уж напридумывала себе такого НЕ ТОГО.

Friday, June 22nd, 2001

Фикус мой в последнее время что-то зачах.

То все был сильный такой, гордый. А теперь и листья измельчали, и
сам несобранный какой-то, нищасный. А фикус это вам не молодой
человек, на которого начхать можно смело! Молодые люди
приходят и уходят – фикус остается. Почувствуйте разницу.

В общем, взволновалась я его самочувствием и вообще.

Решено было, что это с ним от одиночества. Нет, там имеются при нем
плющик и филодендрон еще красивый, но, видно, нет у них
духовного родства, а они взрослые уже и подыгрывать друг другу
не желают. Типа сами крутые.

И я пообещала фикусу, что, как только денег дадут, куплю ему юное
какое-нибудь существо.

И вот дали денег.

Отправилась с утра в цветочный магазин, выбрала там пальмочку
маленькую, трепетную.

Мы с ней помокли под дождем, пока шли домой, и сроднились сразу.

Поставила ее на подоконник к фикусу - и… Тут надо бы написать "и они
потянулись друг к другу листочками" или еще что в этом
роде, но врать не буду – а то беллетристика получится.

Разве так бывает: сразу – и листочками.

Надо ж сначала приглядеться друг к другу!

Последняя Лёвина игра - хватать с полки книжку "Автобиография Алисы
Б. Токлас", находить внутри портрет Гертруды Стайн и тыкать
в него с воплем:

- Дядя!

На что я неизменно, не терпящим возражений тоном, отвечала:

- Это не дядя. Это тетя. Это Гертруда Стайн.

Лёву снова тыкал, вопил "дядя!" - я снова отвечала не терпящим
возражений тоном, и увлекательнейшая эта игра продолжалась до
бесконечности, ибо терпение мое велико, а упрямству обоих
позавидуешь.

Каждый оставался при своем.

А сегодня оказалась здесь моя мама. Суетясь вокруг нее, Лёву
привычно схватил, ткнул, провопил любимое, - и она, не
приглядываясь особо к Гертруде Стайн, умиротворенно ответила:

- Да, заинька, это дядя.

Когда я вошла в комнату, у ребенка был не просто торжествующий вид.

У него был вид победителя.

(Продолжение следует)