Поэзия

Начало

Продолжение

*    *    *

Вдоль закоцитной Леты берегов,
Медлительной реки и полноводной,
Бутоны распускаются цветов,
Увядших здесь, в краю холодном.

И уток, здесь подстреленных, летит
По небу теневому клин неровный.
Листва дерев – убористый петит
Статей газетных или электронных.

А отражений нет зато в реке.
Река забвения, что взять с неё, известно,
Огни приманчивы, но светят вдалеке,
Пришпиленные к небесам отвесно.

Харону хмурому по ходу отбашлить.
А тень огня не вызвать тенью спички.
Но мы с тобой и Лету перешли,
Как Рубикон – спецназ античный.

*    *    *
 

Они бредут, рука в руке.
Троллейбус номер восемнадцать
Бежит под горку и к реке –
Они надумали купаться.

И, жар незагорелых тел
Безмолвных офисных сидельцев
В Днепре хладя, они затем
На камнях вспоминают детство.

Потом мороженое он
Подтаявшее покупает.
Трепещущий Анакреон,
И с ним наяда молодая.

Широкий пешеходный мост.
На набережной гвалт экскурсий.
О том, что Ющенко – прохвост,
Не говори. Они не в курсе.

Резной волнуется каштан,
И скрипка хныкает и плачет.
Находят тень – кафе-шантан,
И забредают наудачу.

Он долго на нее глядит,
Так долго, что пора смущаться.
Как хорошо, сказал пиит,
По набережным послоняться.

Ах, эта жизнь. Но всё пройдёт,
Что кажется непроходимым.
Наяда – спонсора найдёт,
Он – станет клерком-нелюдимом.

Пока же в городе одни,
Часов отнюдь не наблюдая,
Так бродят целый день они,
И то хохочут, то рыдают.

*    *    *
 

А что мне, собственно, – да и зачем вопрос –
У дедовой не посидеть могилы?
Здесь он лежит, и бурьяном зарос
Некрупный холмик. Господи, помилуй.

Мы, деда, начали прополку, между тем,
Капусты поздней, и копать картошку.
Сестренки младшие на выданье совсем.
Сарай твой разобрали понемножку.

Вот и все новости. Спокойные черты
На фотографии, венок со словом «память»,
А «вечная» – съел дождь, но, знаю, ты
На нас не сердишься, не тяготишься нами.

Бурьян долой, свободнее дышать
Земле теперь, а лето – буйноцветье.
Ну, я пошла? Чего тебе мешать!
Ты прожил неплохую жизнь на свете.

А афоризмов и помимо нас
О смерти мудрецы насочиняли…
Храни нас Бог, как миловал не раз,
Коль скоро дед Иван – родоначальник.

*    *    *
 

Какая мирная картина –
Кот спит в тазу, щенок в корзине.
Во всем есть лад, и смысл немалый.
В природе многому, пожалуй,
Еще должны мы поучиться.
Куда и мне бы примоститься?..

Из Сент-Бёва. Перевод, конечно, очень вольный – не знаю французского

Зачем с такой серьезностью стремиться
К тому, что здесь не может воплотиться,
К тому, что лишь волнует и тревожит,
А сбыться все-таки действительно не может.
Все эти песни о родстве духовном,
О двух частях, богами разлученных,
Единой некогда души, о совпаденьях,
О притяженьях и преодоленьях –
Ни что иное, как цветы обмана,
И ядовиты так же, как желанны.
Не лучше ли с улыбкой тонкой, мудрой,
Не дав себе совсем мозги запудрить,
Вести беседу с томиком в обложке
Неброской, и шрифтом на диво сложным?
На свете нет живее наслажденья – 
Следить за хитрым мысленным пряденьем,
Достраивать с секретом энтимему,
Решать неразрешимую проблему.
Лишь Кант и Гегель, Фихте или Шеллинг –
Достойное для мудрой окруженье,
Друзья надежные, товарищи в несчастье,
Забвение в любви, тепло в ненастье.
Для той, кто тщится многое постигнуть,
Все бури мира замерли и стихли,
И ей страшиться стоит одного лишь,
Не попадаться в лапы тех чудовищ,
Что пахнут табаком и вяжут галстук,
И вместо рук зачем-то носят ласты.
Поскольку даже вид дикообразов
Способен затмевать светлейший разум,
Хотя повадки этих утконосов
При всем при том – ужасны и несносны.
Вы держите себя в руках сначала,
Но философия – тю-тю, как не бывало.
Опасно также вечером в деревне
С желаньем насладиться чудным пеньем
Незнамо чьим – распахивать окошко
В луч фонаря, в котором пляшет мошка –
И голоса вдали, и сладкий воздух,
Пионов наглый запах, где-то возле
Немолчные гласы цикад, лягушек –
Все это странно действует на душу
И очень пагубно влияет на занятья.
Советую закрытыми держать я
По вечерам, как подобает, окна.
Не стоит также под дождями мокнуть,
Прогуливаясь попусту, без цели
По городам, где львы окаменели,
И сфинксы разлеглись на парапетах.
И вредно, в частности, читать дурных поэтов,
Которые прелестниц воспевают
И мрачными без повода бывают.
Короче, эту шантрапу не нужно
И на порог пускать для их же блага.
Что сердце ранит и ему занозы
Порой без проку всякого наносит –
Пусть катится к чертям, и им же хуже!
Философу весь этот сор не нужен.
Анахорет и киник настоящий
Не льстится чешуей блестящей...

*    *    *
 

Набью каштанами карманы,
Упьюсь свободой быть живой.
Пусть будущность моя туманна –
Она туманна не впервой.

Небеспечальный понедельник
Во вторник вновь перетечёт.
Но я – как подлинный бездельник,
Всех дел моих – наперечёт:

Промчаться на катамаране
Да послоняться вдоль реки,
Набить каштанами карманы,
Вплести в косичку васильки…

*    *    *
 

Надтреснутый колокол сельского храма
Сзывает к заутрене: Яблочный Спас.
Стекается люд с деревенских окраин –
Помилуй нас, Господи, помилуй нас.

И бабушка с вечера груш насбивала.
Горячие дни, скоро быть молотьбе.
Хустынку новёхонькую повязала.
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.

Внучат повела по пылящей дороге.
Земля третий день не дождется росы.
Поля почернели, дождя бы в подмогу.
Помилуй нас, Господи, спаси.

На клиросе хор, в облаченье священник.
И ладан, и чад, и дыханье, и пот,
И запах плодов, и мольбы о прощенье –
За что же прощать их, Господь?

Но всё же прости, если мыслями, делом
Какой не исполнили древний наказ…
А дома на печке – крестики мелом.
Праздник в деревне. Яблочный Спас.

*    *    *
 

Я видела нечёсанные вербы,
И ветер путался в ветвях, как прядях.
И я сменила сотни вер бы,
Когда бы конь ушами так не прядал,
Не брал доверчиво с ладони сахар.
Я никогда не знала страха.

Я видела чернеющие избы,
Дворы, где изгороди из лозины.
Я примеряла сотни риз бы,
Когда б не тихий шум воды в низине,
Туманом скрытой, словно покрывалом.
Любовь святую я узнала.

Я видела коров на шири пастбищ,
И кнут держала на равнинах вотчин.
Могла и оступиться, и упасть бы,
Когда бы дол не видела воочью,
Когда бы путь над домом тёк не млечный,
Мир был не вечный.

Я помню земли, где уснули деды
За синей металлической оградой.
Я растеряла тысячи надежд бы,
Когда бы не трещали так цикады,
И не курился над трубою дым –
И не горчил родным.

*    *    *
 

Высокий дуб могучей кроной,
Как бы шатром, накрыл долыну.
Край неба дымчат и неровен,
И веет горечью полынной.

Грозу предчувствующей птицы
Полёт и лёгок, и тревожен.
То, что совсем не может сбыться,
Произойти, однако, может.

Куда-то селезень сховался,
И с ним гарем его невзрачный.
Край тучи сполз, и луч прорвался –
Намёк небес вполне прозрачен.

Вот мелкий дождик тонко сеет,
Попряталась повсюду живность.
Одна коза пастись имеет
Определенную наивность.

Но и её в сарай упрятать
Спешит заботливо бабуля.
Гремят негромкие раскаты –
Бубнит за горизонтом буря.

Такой покой бывает грозным.
Вот-вот повсюду встрепенётся.
И дуб во мгле молниеносной 
Из богатырских сил рванётся.

Схлестнётся с ветром в давнем споре,
Далеким солнцем опалённым,
И, может, вывернется с корнем,
А может, встанет обновлённым.

И за извечной этой схваткой,
Вневременной и повсеместной,
Я буду наблюдать украдкой,
Слегка раздвинув занавески.

Посвящение

Не для эстета-интеллектуала,
С ножом в руке смакующего стих,
Гроза свою кантату отыграла,
И ветер стих.

Я точно проиграю эту битву,
И до души твоей не доскребусь.
И птицы расклюют мою молитву.
А ну и пусть.

Отвергнешь не без пафоса мой пафос –
Суров иронии сухой закон.
Скучна тебе широкой нивы плавность
И сельской церкви тихий перезвон.

Я своего волненья не сумела
Вдохнуть в твою остуженную грудь.
Померкла речка, небо побледнело.
Когда-нибудь…

Да и была сомнительной затея!
И доказательств миллион,
Что сотворен тобою, Галатея,
Самоуверенный Пигмалион…

*    *    *
 

Лирика, друг мой, лирика.
Динь-дилинь, трень-потетень.
Что с меня взять, холерика?
Тень на плетень.

Облако куцехвостое
Двинулось на юга.
Я на него не просто ведь
Уставилась – наблюдать.

Гладкий и лупоглазый
Жук-древолаз
Двинулся восвояси,
Где там его своясь.

Cтриж доклевал свой завтрак.
Знает свой путь козёл.
Всяческая козявка
В курсе, куда ползёт.

И только я – без пользы,
Как ни пришей.
Выдышала весь воздух,
Выжурчала ручей.

*    *    *

Как по грехам дана расплата,
Так и награде не дивись:
Не удалось стяжать стигматы,
Но удалось – астигматизм.

Во мгле магической экрана
Увижу ли хотя бы раз
Не даль свободного романа –
Так, на худой конец, рассказ?

Блажен, кто знал в часы досуга
Письма неистовый восторг,
Кто ждал звонка подруги, друга
И не ответил на звонок.

Кто всё забыл, когда, фломастер
В самозавбении грызя,
Писал и знал, прекрасный мастер,
Как высока его стезя.

Вдвойне блаженней, кто на утро
Листки свои перечитал,
Попричитал, как брахмапутра,
И всё порвал.

Макар телят в такие дебри,
Как утверждают, не гонял.
А что не сотворил шедевра,
Так муки творчества знавал!..

Электронное письмо с дороги

Обширное село Белокоровичи –
Ещё одна глава вчерашней повести,
Два древних родовых гнезда – Поповичи
И Панченко. Такие новости.

Село примерно то же, что и Дударков,
И Перегуды – огороды всюду.
И в центре зеленеет пруд.
И я четыре дня пробуду тут.

Поскольку в Киеве гремит день незалежности,
Я, как всегда, ударилась в бега –
Туда, где безмятежные стога,
И прочее, по списку безмятежности.

Не забывай писать, я жду известия
О чем-нибудь – о том, в какой ты местности,
Куда тебя законопатит лето.
Передавай кому-нибудь приветы,
И всё такое.
Всё равно, кому.
Кому предназначаются – поймут.

Неэлегия

Напрасно медлительные расточаешь
Слова свои, взгляды – копи для другой их.
Была с драгоценными винами чаша –
Разбила её недрожащей рукою.

Но с кем бы, Арджуна, я здесь ни сражалась,
Кому ни сдалась бы – всё это неважно.
В моем подчинении верной осталась
Флотилия парусных лодок бумажных.

Еще – оловянные детства солдаты,
Хотя каждый третий солдат искалечен...
Но ни от чего ты меня не излечишь.
Я помню такие унылые даты!

Что было, то в дребезги, брызги – как волны
С разгону врезаются в крепость причала.
Поверь мне, давно уже я так спокойна.
Поистине, вечно я так беспечальна.

*    *    *

Разряженные в пух и прах аскеты,
Молчальники, орущие на кухнях,
Отшельники, жующие газеты,
Чеканщики фальшивенькой монеты,
Новинкой представляющие рухлядь.

И все они, как водится, с приветом.
И всё бы им «ля-ля» и «трали-вали».
Ах, эти беспардонные поэты!
Чего они нам только не наврали.

*    *    *
 

Куда-то и я возвратилась –
В безотрадную эту местность.
Жимолость. Запах – силос
И комбикорм, известно.
Облако. Разве ты облако?
Уши, как у курцхаара.
В этаком лучше облике
В обществе – не показываться.
Ждали меня, не ждали.
А всё одно – принимайте.
Оса утратила жало.
Надпись «Delete» на майке.
Ну, удали. Куда там.
Пустое мелет.
Выбеленные хаты.
Выцветшие земли.

*    *    *
 

Стремигород, Древлянка, Ольгевск, Искоростень.
Здесь жили те, о ком мы все читали.
Оглядываюсь в изумленьи искреннем –
Вот наши деды заселили дали –

Ничто их не пугало, не отталкивало,
И день за днем, как жили, так и прожили.
Часа четыре, стало быть, от Киева
На электричке протрястись положено.

Степной простор засеяли курганами,
Костями вражьими, но также и своими.
Здесь русские князья сражались с ханами,
И многой кровью огород вспоили.

Растет капуста, вызрели подсолнухи.
Морковка, тыква, кукуруза.
На западе гроза – мерцают всполохи.
В гражданскую здесь тоже звали к ружьям.

Теперь не то. Корова синеглазая 
Жует себе траву и чешет ухо.
Читали все мы многое и разное,
О том ни слуху и ни духу.

Чадит цигарка у Петра Василича,
И дед подмигивает внучке –
И затянуло небо темно-синее,
И ветер поднялся колючий.

И песню собственного сочинения
Спивает дед и важно, и протяжно.
И у меня, признаться, нет сомнения,
Что он потомок тех, отважных.

А следовательно, и я – потомок.
Седой пастух до дому гонит стадо.
Подняв глаза, сказала баба Тома:
«Наверно, дождь пойдет.
Прохладно…»

Колыбельная нерожденному ребенку

Темноту крошат
Звезды-спицы.
Из того ковша
Не напиться.

Льдистые лучи.
Тучи сплыли.
Словно с бабочки –
Звёздной пыли.

Сыпь пыльцу! Ведь мне
Жаль на свете
Лишь медведицу
Без медведя.

А ведь жил да был
Средь галактик
Тот медведь, и мил,
И галантен…

Но лучи стрельца,
Да и Млечный –
Расширяются –
Бесконечно.

Но хоть в стынь снегов
И ушел он –
Все же от него
Медвежонок.

Все же от него
Медвежатко.
Значит, ничего
И не жалко…

*    *    *

Веник из прутьев. Эмалированное ведро.
Ещё – оцинкованное ведро. И таз.
Едем на великах! Пожалуйста, будь добра –
Прямо сейчас.

Чугунок с картошкой. Миска драников.
Яблоки погнили, попадали.
Вернёмся – налепим вареников.
Много надо ли?

Тучи, не тучи – ветер разгонит их.
Зря они пыжатся, наползают.
Календула, синенькие – не знаю названия.
Чернобривцы – этих я знаю.

*    *    *
 

Велосипедная прогулка
По кривоватеньким проулкам,
Где запах сена и навоза
Перебивает запах розы,
Лучей наклонные колонны
Вздымают своды небосклона,
Щебенка вмокла в клейкий битум –
На «лисапете», в хлам разбитом – 
И правая педаль хромает,
И хром облез, и цепь спадает.
Но спицы велосипедистки
На солнце слитно пишут диски,
И за мельканье ваше, спицы,
Велосипеду всё простится.
А в бардачке его бардовом
Ключ разводной, почти что новый,
Подшипник, шайба, и зачем-то
Моточек синей изоленты,
Стеклянный шар, кусочек мела,
Немного проволоки белой,
И поплавок из пенопласта.
И это классно.

Альбом наугад с деревенской полки

Оноре Фрегонар, Жан Шарден, Гейнсборо.
Ну, однако же, вас занесло, господа –
В глухомань золотую, незнамо куда,
Где листаю, полдневную лень поборов.

И у нашего времени тоже свои
Живописцы, слагатели красочных саг.
Иногда так бывает, что время сбоит,
И сбивается с бега на шаг.

И когда-нибудь после, как некто сказал
Незапомненный – возобновится игра.
Замерцает широкоформатный экран,
Вечный поезд прибудет на тот же вокзал.

Перед зрителем всё поплывёт, потечёт –
И события двинуться вспять.
Гей-парады и гала-концерты не в счёт,
Но заметь мою быструю прядь.

Если мне повезёт, это будет всё то,
Что останется в хронике лет.
Взмах руки, сон волос – электрички свисток,
Отправляющейся на тот свет.

*    *    *
 

Стихи – да что, они никому не заказаны.
Частное дело.
Довольно прилипчивая зараза.
А чего ты хотела?

Не знаю, за что это мне – за то ли,
Что дед мой Василий
В одном из яндинских великих застолий
Заметил с усильем –

Что, мол, грамотёшки ему поболе
Когда б досталось,
Он выбрал иную себе долю,
Самую малость –

Ну, скажем, не выводить на лёд
Ангарский – 
Бульдозер,
А, скажем, стихи, или – что за чёрт –
Может, даже прозу…

Уже очень поздно. Как Ангара
Слышала это?
Но подломилась – и забрала
С бульдозером деда.

Не знаю, что это было, как –
Ведь был он двужильный! –
А с дедом Василием наверняка
Мы бы дружили…

Я часто над дедовой хмурюсь судьбой,
Но кто бы вызнал,
Что не подломится подо мной
Лед моей жизни?

Ты уж, прошу тебя, дед Василь,
Договорись там,
Чтобы в последний момент спасли
Бульдозериста.

*    *    *
 

Беспомощность особой пробы –
Что на крови твоей замесят?
Приобретаем мы не опыт –
Предощущенье новых песен.

Хоть робок ветер – ива в трепет.
Округлость яблок, вкус укропа.
И ярок свет. В тетради скрепы.
И рокот волн, и листьев ропот.

Когда устанем, в эту землю
Мы ляжем в свой черед, кто рано,
Кто позже – оставляя семьи,
Легко, без боли, невозбранно.

Пока в украинской сорочке
Сижу у дедовой могилы,
Мне ветер спел всего полстрочки –
Ау да эх – и обессилел.

*    *    *

Ну у меня родни! Такую хрен опишешь,
В один присест – не стоит и пытаться.
Скребутся за сервантом мыши.
Теленок с дубом учится бодаться.

Из года в год, подросшая, взбираюсь
На деревенский подоконник.
Надеюсь, выдержит.
Вот так я и состарюсь…
Ржут на лугу стреноженные кони.

*    *    *

Я невсамделишная женщина.
В душе я всё-таки отшельник.
И мне пошло бы платье дервиша.
Не так ли, Йозеф Фридрих Шеллинг?

Какая-то недореальная.
И что придумать мне с собою?
Приобрести цветочек аленькой?
Иль захотеть меха собольи?

Ненастоящая какая-то.
Как будто в мире только буквы.
Преуменьшение, вы знаете,
И недогадливость, как будто.

*    *    *
 

Привет Тациту, зналась с ним когда-то.
Вживаюсь в мир, что пахнет всё осенней.
Кто не читатель, тот и не предатель.
Мне, в общем, больше по душе Есенин.

А он так жив. Уверенно реален.
И молчалив, как узкоглазый ящер.
Кабацкий мрак, и сумерки окраин.
Он сам себя гораздо настоящей. 

Не нужно ничего, что обратимо.
Рябины несгорающее пламя.
Строка всегда – эквивалент тротила – 
Неизгладимо врезывалась в память.

Единственный огонь, что правда вечен.
И даже алые погасли звезды.
Трепещет на ветру и искры мечет
Огонь, который создан.

Но никого не может он согреть.

*    *    *
 

Я на земле моей разрушенной
Стою, и тиши не нарушу –
Земля нема, обезоружена,
Обескуражена, потухшая.

Вот лёг завод, погибла фабрика.
Пустырь – а здесь стояли краны.
И не угадываю абриса
За лесом зданья пилорамы.

Лишь тени прежние и зыбкие,
Собака глубоко зевает.
Слыхала многие призывы я,
Но ни к чему не призываю.

Как будто здесь лететь готовились –
И тихо опустили крылья.
И то ли нет ещё, а то ли – всё,
Надлом последнего усилья.

Гляжу, и как-то мне не верится.
От корпусов одни скелеты.
Бессмертники, да заросль вереска
И бересклета…

*    *    *

Я очутилась чёрте где, но лес
Не очень сумрачный, густеет, как бывало.
Оглянешься – а он и сам исчез,
Зарею золотой и алой.

Меж этих сосен я от сих до сих
Бродила, позабыв про бутерброды.
Состарившихся в тине карасих
Целую в плачущие морды.

Ах, больше мне не больно – никогда
Не больно тем, кем пепла вкус испытан.
Полынь, и лопухи, и лебеда,
Да след от конского копыта.

Пруд сизоводый за холмом лежит,
Полощет руки рухнувшая ива.
Тому, кто только начинает жить,
Погибнуть – тихо и красиво.

Вся умерла та листвяная падь,
Что над моею головой шуршала.
Раз пропадать – тогда уж пропадать,
И скинуть эту шаль, чтоб не мешала.

(Окончание следует)