Проза

повесть

Начало

Продолжение

3

Гагаринский парк (Центральный Парк Культуры и Отдыха имени Ю.А.
Гагарина) находился совсем в другом конце нашего большого города,
но постоянно, чаще – летом, с магической силой притягивал нас,
жаждущих культурно отдохнуть и развлечься. (Гагарина, в смысле,
космонавта, мы тоже уважали. Гагарин – человек! Хотя шнурки завязывать
не умел.)

Не каких-нибудь три полузасохшие акации и пяток карликовых лжеклёнов,
псевдовязов, но гектары и гектары квадратные соснового бора служили
базой для столь славного ЦПКиО. В распоряжении честной публики
– вековые сосны, полувековые берёзы, четвертьвековые рябины. По
осевой центральной аллеи – гигантские туевые древокусты. Вечнозелёные.
Декоративные.

Колесо обозрения (впоследствии – заржавело, демонтировано) – полгорода
видать!

Карусели, «ветерки». «Комната смеха» в кустах, в закутке, чтобы
смех не очень далеко разлетался. У входа на хромом стуле старуха
контрольная дрыхнет, мухи по роже бродят, пасутся. Мимо неё целым
пионерским отрядом прошагать – раз плюнуть. Можно даже горнить
и барабанить, вполсилы. (Никакого шухера.) Уродцев – полные зеркала!
Рожи отпадные!

Питьевые фонтанчики – массивные губастые рыбины (караси – водички
пососи). Пей из пасти, плюй – в ноздрю!

За металлической оградой (стальной пруток, диаметр – 10-12 мм)
серебрится полусфера для лабухов (дудки, гитары, фоно, барабаны).
Там танцульки. Нам это пока неинтересно. (Ха-ха!)

А нарошечная пионерская железная дорога (имени Павлика Морозова)!
По кривой, ржавой узкоколейке бегает доисторический паровой котёл
(Чух-чух! Ту-ту! Чух-чух! Ту-ту!), тягая полуфанерные вагончики.
Даже полустанки с навесами предусмотрены. Под надзором (бдительным
и строгим!) дядечек из депо такие же, как мы, пацаны и девчонки
прикидываются машинистами, кондукторами. И кем-то ещё. В фурагах,
в кителях со значками. (Юные железнодорожнички!) Клёво!

А пруды (бывшие каменоломни)! Штук семь-восемь. Водичка – в пределах
субарктического температурного режима. Полтора разочка куп-куп
– выскакивай, голый и фиолетовый. Труселя-семейки задубели, что
бельё на морозе. Бубенцы под ними: дзынь-дзынь! (Не раскололись,
не треснули бы!)

В «Гагарина» мы всегда гурьбой (по трое-пятеро) отправлялись.
Путь неблизкий, район чужой, враждебный. Но честно скажу, никогда
с нами ничего худого не приключалось. Если только так по мелочи.
(Взнос – двадцать-тридцать копеечек. Намёк на опухоль губы, скулы,
носа. Предстадия солнечного ожога, теплового удара. Лёгкий обморок
на самой верхотуре: «Тётя! Остановите колесо обозрения! Вове плохо!»)

Завсегдатаем и душой таких культпоходов был некто Олег (прозвище
Хомяк). Смекалистый парнишка, незлобивый, но упорный, с зачатками
характера. На полтора годочка младше меня, но уже со своим в обществе
положением, с добрым именем и правом на голос. Он-то и додумался
(голова!) до некоторых приятных экономических хитровращений. (Юный
аферист.)

В тамошней, парковой летней кафешке («Берёзка», «Рябинушка», «Лютик»,
«Ландыш», «Ветерок», «Тучка», «Птичка» – что-то в этом роде) торговали
пончиками, коржиками, пирожками и бутербродами. Продавали мороженое,
пирожное, фруктовый ирис и газводу («Крем-сода», «Буратино», «Дюшес»,
«Саяны»). В бутылках по 0,5 литра (в «чебурашках»). При этом стеклотару
(только родную, местную) принимали тут же, по этикеткам. Действовало
одно из основных правил советского общепита: приносить с собой
и распивать спиртные напитки строго запрещается! Бутылочка шла
на сдачу не по 12 коп. за штучку, но по десятчику. (И то неплохо.)
А самое главное – не все посетители кафешки утруждали себя таросдачей.
Стеснялись, сорили деньгами, забывали, не знали законов советской
торговли... Много тому причин. На столиках, под столиками, в ближних
кустиках, сиротливо печалясь, поблескивали бутылочки. Мы не терялись,
не ленились. (Всё благодаря Олегу!) Раз-раз! И «махэн ин гешефт!»
(Или как там оно?)

И газировочки, и пончиков в пудре сахарной мы вкусили в добром
количестве. Всё на «бутылочные» деньжата!

(Куда мы без Олега?) О, малые радости детства!

Кем стал Олег? Вы, конечно, уже догадались. Владельцем и совладельцем.
Экономическим деятелем определенного масштаба. Разъезжает на «мерсе»,
новом и чёрном. И вспоминает наши культпоходы в «Гагарина».

4

Кто действительно травмировал нашу детскую психику, мешал полноценно
развиваться, крепнуть и мужать, кто не давал нам интересно жить,
отравляя наше повседневное бытие, так это мильтоны. (Кто только
их придумал?!) И всё это россказни о нехватке кадров в МВД. Ха!
Кроме зануды-участкового, тощей мымры из детской комнаты милиции
(«Здрасте, Галин Степанна!»), сколько их еще бродило по микрашу,
по району Калининскому, по городу, по стране?! Нет числа! (Никаких
условий для культурного досуга!) Стада! Табуны! Косяки! Дивизионы!

Серых пиджаков, фуражников мундирных за версту видать. (Шухер!
Атас! Тикай!) И на рывки! Бегуны они, надо сказать, хреновые.
(Дядя! Зарядку надо делать, а не водяру с пивом жрать!)

Но попадались и замаскированные под простых, честных граждан,
без формяги. Даже без повязки алой – «Дружинник». (Консперация,
батенька, консперация!)

Только мы наладимся, чем-нибудь стоящим займёмся: лавочку у кинотеатра
«Победа» крушим, урну пинаем, бабок великом пугаем («Дорогу! Берегись!»),
«чайников» из соседнего микраша «окучиваем»… Мало ли ещё по-настоящему
интересных дел у пионеров? Тут как тут дяхан, подваливает, с виду
простой, а глаза – ментовские, наглые, бандюжачие, цапает тебя
за рукав и шпарит чисто по Михалкову (старшему):

Отвечайте: где живёте?
Как фамилия отца?

(Ишь, любопытный какой! Всё-то ему скажи!)

Кругом легавые!

Бабки-тётки шибко «сознательные», сплетницы-активистки, те у подъездов
по лавочкам сидючи, караулят, высматривают. Родаки с ремнями –
на квартире злобствуют. А эти, черти, везде! (Обложили!) Хоть
в лес от ментов-мусоров беги, к медведям. И там достанут! (Смотрел
фильм «Хозяин тайги»?)

Мы же сами по дворам по подвалам, по чердакам под разбитые гитарки
пели:

Хулиганов стало много,
Хулиганов стало много,
Хулиганы нам мешают жить…

Так это больше для форсу, для рисовки. Мильтоны куда как чаще
попадались. (Кто только их придумал?!)

5

У вас фантазии хоть немного имеется? Хоть чуток? (Ума-то большого
тут и не требуется.) Тогда попытайтесь представить такую типическую
картинку. На тему «Будни села», эпохи семидесятской.

Приблизительно так 10 июля 1976 года (или 11 августа 1977-го),
в районе 12-13 часов, в каком-нибудь Багаряке или в Бродокалмаке
_ ¹, в Кипарисовке или в Кокосовке
_ ² (Кокосовки заслыша голосок…) развалились
за покосившимся, полусгнившим сараем, прямо на гигантских лопухах,
колючих и пыльных, два местных сельхозхлопца, два деревенских
пионера.

Ванюшка – младший сынок птичницы Агафьи (отец неизвестен, неизвестный
отец). Да Кирюшка – старшой из сынов Ерёмы-дояра (мать – Авдотья
со свинарни). Попыхивают себе самосадом от деда Гаврилы Лукича,
поплёвывают на покосившуюся стенку сарая. Чешут грязные голые
животы. Млеют.

Навозная вонь висит в знойном мареве, на селе пыльно и тихо. К
дождю. К великому урожаю. К повышению удоев. (И запоев.) Ерёма-дояр,
как всегда, за сельпо пьянющий в сиську дрыхнет, без рубахи, без
лаптей, без галстука. Редкие собачки, вшивые и облезлые, нет-нет
да и помочатся на него. Мечут кал. (Не всякий пёс снизойдёт до
близкого общения с почётным дояром.) Авдотья подалась в город
за сахарком, за дрожжами. (Надо!)

Агафья с заезжими шабашничками культурно выпивает, беседует, поёт
и пляшет. (Девки, бабы на селе все работящи, озорны, голосисты.
Плясуньи!)

А робяты с утра славно покуролесили, повеселились-развлеклись.
Кошек, штук восемь-одиннадцать, придушили проволокой колючей.
Мышей с десяток пятками голыми мозолистыми потоптали. Трёх уток
бабки Анисьи обезглавили. Пяток курей, двух гусей (один – белый,
другой – серый), индюка надутого вилами запыряли. Под осиной ёжика
нашли, колючий гад! Камнями его забили. Зайца (мимо бежал) жердиной
(прямо на бегу) зашибли. Вусмерть. Много нынче подвигов на их
боевом счету. Сколько их ещё станет под закат солнечный, вечерний!

Жаль вчерась неудачно пофулюганили. Собрались было (ещё по первой
росе) знаменосца Артёмку из ближайшего пионерлагеря «Салют» в
речке Гунявке утопить. Да не успели, проваландались. Директор
ихний, салютовский, Шумаков, физрук Витяй, а с ними восемь пионервожатиков
(из тех, что не шибко упились в ночь) отбили жертву (с трудом).
Унесли Артёмку (чуть живого) в лагерный лазарет. (Умирать.) Эх,
Артёмка, Артёмка!

Бык племенной, совхозный производитель, по кличке Ереван от них
вырвался, убёг. (У! Крокодил рогатый, слон плешивый! Попадёшься
ещё!) Только случай спас бугая от позора! Не проезжай мимо (за
портвейном) агроном Ефрем Тимофеевич и ветфельдшер Ермила Парфёныч,
не быть Еревану производителем, ей-богу. (И кой чёрт понёс этих
уродов в сельпо?! По восьмому разу.) Придётся теперь ферму поджигать.
И баню агрономову. (Срочно!)

– Надо быть шкуру-то с кобеля дядь Онуфрия содрать. Протухнеть!
Ить осьмой день как мы его, лохматика, косами закосили,– предлагает
Ванюшка.

– Хрен с ём, пущай тухнеть! Там и сдирать-то неча! – отмахивается
Кирюшка,– пошли лучша лягух исть с луком и с редькой! С укропчиком!
На запруду Митрохинскую их страсть как много напрыгало.

– Надоели они мне! С их пучит.

– Товды, Вань, давай хоря помам, в глине запечём. Хорь – духовит
и скусен дюже. С хреном!

– Нет, Киря, если жарить-печь, то бабки Марфы внучку. Она – городска!
Жирна, розова! С бантиками! Без глистышей, без коросты!

– Да у неё селитёры поди?! И блохи! Кусучие! Мандавошки!

Так вот и валялись за полусгнившим сараем, так вот и общались
два деревенских мальчугана. Представили? Сельхозидиллия тех лет.
(С точностью до копеечки.)

Мы же, городские пацаны, такими душегубцами-живодёрами не были.
(Хоть у кого спросите!) Мы природу любили! (Её в городе мало.)
Случалось, конечно, свинок морских, хомячков красноглазых в юннатском
кружке потискаем-пощекочем. Попугайчиков сине-волнисто-зелёных
срамным словам пытались обучать. (Да где уж там!) Черепаху разок
чуть не вскрыли. Долотом. (Вылазь, тихушница, живо!) Собак панически
боялись. Кошарям – «кенгуру» устраивали. Для прыгучести.

На большее нам фантазии не хватало, догадалки деревенской, народной.
Не водилось в нас того сельского, дремуче-пещерного инстинкта
– всё и вся заломать, забить, загубить, задавить. Сожрать! (Пропустить
через кишечник!)

Кушали мы исключительно продукты из городских магазинов. (Кому
повезёт – «из-под прилавка».) Общепит! Советский продторг!

А как же деревенское парное молочко? Мясцо? Сальцо? Картошечка?
Лучок? Грибочки? (Сало! Яйки! Млеко! _ ³)
От сельхозродственников. (Горожанам – от сельчан!)

Могу вас заверить: у меня таковых не имелось. Мои деревенские
корни давно отсохли, отпали. (Сделайте запрос в областной госархив,
если не верите.)

Более подробно (но менее правдиво) о радостях деревенско-сельского
детства читайте у так называемых писателей от сохи, у певцов сельхознавоза:
Астафьева, Абрамова, Белова, Распутина и др. (Так бестолково и
беспардонно коряво способны врать только на деревне.)

Одно верно, в городе – бог, на селе – чёрт. Первого вам не сыскать
(за неимением), а второй – вас и сам найдёт. Ручаюсь.

6

Было, было такое время, когда физкультурники шибко отравляли моё
существование. Они собирались в загаженной тополиной рощице возле
районного Дома пионеров (на задах). В своих застиранных голубых,
грязно-розовых и блёкло-салатных майках. В спортивных тапочках.
Пинали мячи, ходили на руках, мускулистых и шелушащихся от загара.
Курили, пили и сквернословили. Мешали мне посещать фотокружок.
(Били больно.)

Особенно цинично и негативно проявляли себя самые низкорослые
и щуплые их них – боксёры. Задиристые шибздики. Драчливые зануды.
Любители (до профессионалов им было далеко) разбить чужую харю.
(И очки.)

На тринадцатом году жизни я бегал неплохо, куда быстрее любого
из тех физкультурников. (Или мне так казалось.) Однажды я побежал
(предварительно нахамив) от них. Ребята в майках и спортивных
тапочках – за мной.

В нашем дворе (куда я примчался первым, физкультурников, как всегда,
подвела дыхалка) собирались мои друзья (и полудрузья) – хулиганы.
Слава Нечаев, Паша Грибов, Гера, Эдик Морковка и другие хорошие
пареньки. Курили, пили, сквернословили, смеялись и, проникновенно
фальшивя и перевирая мотив до неузнаваемости, завывали под гитару:
«…но в парк ушли последние трамваи». Старшему из них – Коле Васильеву
уже прислали повестку из военкомата, на приписку. (А Капе и Чупе
– из нарсуда.) Любители походить на руках и попинать мяч даже
не успели сообразить, как крупно им не повезло.

Физкультурников «отоварили» дружно, скорёхонько и основательно.
(Мне понравилось!) Многим порвали застиранные майки: голубые,
грязно-розовые и блёкло-салатные. Особенно досталось задиристым
шибздикам – боксёрам. (Им не привыкать!)

Хромая, глупая тётка Карпова даже пыталась кричать со своего балкона:

– Милиция! Хулиганы физкультурников бьют! На помощь!

(Какая на фиг милиция?! Какая помощь?! Бей их!)

А фотокружок я бросил. Ходить в него стало неинтересно. (И опасно.)
Фотоувеличитель украсть мне так и не удалось. К тому же Анатоль
Сергеич никогда не хвалил мои снимки. И неоднократно советовал
перейти в судомодельный, к его приятелю и побухарю Игорь Митричу
(по прозвищу Эсминец).

7

В подъездах окрестных девятиэтажек жили тайны наших первых детских
любовей (разврат? ни в коем разе!), вершились (справедливо и дружно)
«тёмные», горели газеты и журналы в почтовых ящиках, за мусоропроводными
трубами возникали пахучие кучки, фунтовые кральки и аммиачные
лужицы. Ломались (часто) лифты. На стенах пестрели надписи, куда
скромнее и малочисленнее тех, что украшают наши парадные сегодня.
(«Лёха из 49 – казёл», «Надю из 83 люблю!», «Кузя и Чупа и Пахан».)

Пахло котами и сырым бетоном. Воняло жареной картохой, луком,
квашеной капустой и борщом.

А ещё там обитали духи (тени, призраки). Нет, не те мохнатенькие
полузверьки с рыльцами, бородками и хвостиками. Не домовые – подъездные.

Они никого не пугали, не трогали, никому не вредили. Не пакостили.
Ни с кем не враждовали. Без мелочных обид, амбиций и ложных претензий
витали себе с этажа на этаж. Чуть слышно похохатывали и делали
«фр-фр-фр» хилыми прозрачными крылышками. Искрились и сияли, роились
и кучковались возле редких уцелевших лампочек. Пищали и гримасничали
в шахтах четырёхместных лифтов. Как и положено обычным городским
духам, подъездным эльфам-нимфам.

Для того чтобы их узреть (в полумраке) и расслышать (в безмолвии),
требовалось сцедить (где-нибудь) мензурку ацетона или растворителя
№647 (второй – мягче и приятнее), уютно устроиться на прохладных
ступеньках (между 5 и 6 или между 8 и 9 этажами) и трохи «дыхнуть»
_ ⁴. (Нет, не бухнуть!)

И тогда…

Они являлись не сразу, но постепенно, прямо из стен, из люков
мусоропровода, из-за лифта. Начинали порхать, похохатывать, резвясь
и беззлобно озорничая. И я их не боялся. И они мне не мешали.

Я быстро повзрослел, и нагрянувшие новые, «взрослые» проблемы
отвлекли меня от баловства бытовой химией. (Без вмешательства
наркологов и родителей.) Подъездные духи, эльфы-нимфы отпустили
меня с миром. (Гудбай, дружок.)

Резвятся ли они сейчас в обветшалых девятиэтажках? Думаю, что
да. Но тревожить их не стоит. Они уже старенькие. (Пердуны и маразматики.)

(Продолжение следует)

–––––––––––––––––––––––––––––––––

Примечания

1.Багаряк, Бродокалмак – большие сёла (или посёлки)
в нашей области. (Прим. автора)

2.Кипарисовка, Кокосовка – типичные названия сёл и
деревень в нашей области, равно как и Пальмовка, Крокодиловка,
Малые Пингвины, Ягуарово, Жирафовка, Большие Гамадрилы, Бегемотово,
Слоновий Стан, Ишачий Гай. (Прим. автора)

3. По версии поэта Глеба Горбовского:

Сметана, яйца и морковка,
И председателева дочь.

Тоже весьма питательно и полезно. (Прим. автора)

4. Спешу предупредить: излишнее усердие по части «дыхнуть»
чревато встречей не с беззаботными и незлобивыми эльфами-нимфами,
но с плотоядными и беспощадными монстрами из нижайших слоёв астрала!
Поясню на предмет астрала. Данная местность отнюдь не область
(не район, не воеводство, не штат, не герцогство-графство) благодатной
Австралии или самодовольной и сытой Австрии. Хотя вполне допускаю,
что события в ней происходящие влияют на быт и политическое устройство
вышеназванных суверенных государств. (Прим. автора)