Проза

повесть

Начало

Продолжение

ХУНТА ЧИЛИЙСКАЯ

1

Современные газеты я стараюсь не читать, даже не разворачивать.
Брезгую. В каждую из них завернуто по свежей какашке. (А в
столичной – по кучке.) Потчуют нас журналюги-засранцы почем зря!
Подкармливают. (А мы и рады.)

Газеты эпохи развитого социализма мне были просто неинтересны.
(Скучно, брат!) Лет до пятнадцати-шестнадцати я их не
воспринимал. Но журналы листал с удовольствием. Толстые и технические,
эти сразу – в костёр. (Как собственно и «Костёр», и
«Пионер».)

Из некоторых черпал полезную информацию. Например, из «Спортивной
жизни России» взял и переписал комплекс упражнений с гантелями
(для военнослужащих сверхсрочников и студентов
сельхозвузов). Целых три дня подряд (по 10-12 минут каждое утро,
строго!) усердно дёргался с четырёхкилограммовыми гантелинами.
Руки, ноги и спина заболели (не шевельнуться!), а мускулы так и
не выросли (не та система!).

В «Советском экране» выискивал и вырезал фотки любимых «смешных»
артистов: Пуговкина, Филиппова, Леонова, Папанова, Труса,
Балбеса, Бывалого, Евстигнеева, Куравлёва, Калягина, Буркова и,
конечно, Крамаря-Косого и Фрунзы носатого Мкртачана. Но мне
все более попадались мордастые, в кудряшках тёхи, этакие
бабы-толстухи (а-ля Доронина, Шукшина-Федосеева) да пижонистые
дрыщи, усатые (а-ля бубновый валет) с букетами, зонтами, в
шляпах и в беретах. (Муфлоны!)

В «Юном натуралисте» печатали (изредка, через два-три номера)
увлекательные истории из жизни. Как дяхан (где-то на Севере)
приручил волка (молодого) и охотился с ним на уток и глухарей.
Как рысь сожрала лошадь (за один присест, или прыжок) и
кинулась жрать мужика (уже другого, без волка). Да не на того
кинулась, он её придушил ремнём брючным (молодец!). Советовали
разводить зубров, учили как правильно доить лосей и
«шкурковать» кроликов, нутрий, барсуков и мускусных крыс.

В «Здоровье» – сплошные черепа в разрезе, пятки в мозолях, ногти в
грибках и лишаях. Зубы (у мальчика – кривые, у девочки –
гнилые), кишки, в рулонах (у тётьки – бордово-лиловые, у дядьки
– фиолетовые). Карикатуры на алкашей, гастритиков,
сутуликов, тошнотиков, рахитов и дристунов.

Но самые забойные карикатуры в «Крокодиле». («Крок» – всем журналам
журнал!). Там хиппующие тунеядцы-захребетники, потешные
бухарики, противнющие работники торговли (и прилавка), увешанные
колбасами, окороками, сырами, банками икры и коньячными
бутылями. Свиноподобные и быкообразные директора и начальнички
с огромными портфелюгами и пачками десятирублёвок в
загребущих волосатых лапах. (Чего только не придумают! И всё –
правда. Всё прямо из жизни.)

Наиболее уродливы и смешны политические хари. Тоноконогий,
козлобородый Дядя Сэм, в звездно-полосатой жилетке и в цилиндре а-ля
Буржуй. Носатики-вояки с неправильными (шестиконечными)
звездами на касках и на задницах. Утки из Пекина, косоглазые,
крикливые, в кепках, в кедах.

А Куклуксы! Злобные палачи, мучители, в островерхих колпаках, все в
крови, с топорами. Тянут на веревке пучеглазого, кучерявого
негроида. (Куклуксы долго и упорно ассоциировались у меня с
Кукрыниксами.) Негритос, несомненно, тот самый, скандально
известный Отелло. (Иначе зачем же его душить и мучить?) А
если Куклуксы обознались?! Этих негроидов так легко спутать
одного с другим. (А если это бедняга и добряк дядюшка Том из
хижины?)

Именно «Крокодил» в то непростое время, время всех этих «холодных
войн» и «гонок вооружения» помог мне и моим сверстникам
вырасти политически грамотными, идейно зрелыми, сознательными и
прогрессивными гражданами Советского государства. (Вскоре
оттого оно и развалилось.) И только досадные (в сущности
пустяковые) бытовые затруднения помешали мне в дальнейшем принять
участие в работе Московского Международного фестиваля
Молодежи и Студентов 1985 года. (Эх, люблю я пофестивалить!)
Путёвка (комсомольская) на моё имя (или ордер?) уже была выписана.
Билеты заказаны (на самолет Ту-154). Чемоданы (два больших,
один поменьше) собраны.

Удивительно, как там они вообще без меня обошлись, на этом
фестивале? Московском и молодежном…

2

– А вы знаете, чё в Чили… – начал было Эдька из второго подъезда.
(Он вообще любил маненько «напустить умняка». Помудрствовать.)

– Знаем, знаем, – махнул рукой Юрка.

– Хунта прямо в стадионе людей убивает, пытает, мучает. И на улицах
тоже. Вон и Карлавана кокнули, со всеми его дружками, – с
видом хорошо осведомленного человека добавил я.

– Слухаем радио, слухаем. Не дурнее тебя.

– Не Карлавана, а Альгенду! Сальвадора!

– Какая разница? Главное, чё кокнули! Наповал, голубчика.

– Да хунта эта, она навроде фашистов! У них и Гитлер свой есть –
Пиночетка! Из вояк! Борзый!

В сентябре 1973 года мы только переступили порог школы, только
начали (главное – начать!) свою ученическую житуху. Ещё не
получили (чили, чили…) свои первые в жизни двояки. Но уже
прекрасно знали, что в Чили – беда! (Бей хунту!) И не могли (не
хотели!) понять, неужели «наши» не могут вдарить по какой-то
засраной хунте? (Раз такое дело.) Долго ли «чужие изорвать
мундиры о русские штыки»? (Победа за нами! Враг не пройдет!)

Ах, если бы не свалившееся на нас бремя (своего рода тоже – беда!) –
школа! Уже на вторую-третью неделю затомились, затосковали
по воле самые свободолюбивые из нас в её мрачных застенках.
Ничуть не меньше, чем те чилийские вольнолюбцы и гордецы
(все они – «дети гор» таковы).

Значительно позже, классе в пятом я смог (приноровился-таки)
воспринимать хунту спокойнее. («Свободу Луису Корвалану!» звучало
для меня ничуть не трагичнее (и куда менее убедительнее), чем
«Свободу Юрию Деточкину!»). И совсем приятное впечатление
производило на меня то, как словосочетание «чилийская хунта»
исполнял (ну, артист!) один мой знакомец. Некто Геша. (Из
числа аристократической знати школьной шпаны.)

Слово «чилийская» произносилось – вторым, без изменений. А первым
«хунта». Но звук «н» (почему-то?) являл собой нечто среднее
между «и» и «е». (Довольно-таки вольная транскрипция.)

Геша поминутно (к месту и без) употреблял коронное словосочетание,
манерно закатывая глазки и небрежно цвиркая изрядной струйкой
слюны (сплошной никотин) сквозь прорезь между верхними
резцами (особый шик!). Мол, хунта, она и в Чили – хунта! (Об чем
речь?!)

Где, у кого перенял (отхватил) он подобный речевой оборот? Этого я
так и не узнаю. Геши давно уже (лет двадцать) нет среди
живых.

Не «глухой ли телефон»?

Возможно, Геша невнимательно читал газетные заголовки тех лет. (А
читал ли он их вообще?)

3

Саша Чёрный (нет, не тот, не поэт из «Сатирикона», из Парижа, не
Гликберг), мой ровесник, жил в третьем подъезде. Кучерявенький,
действительно черноголовый, улыбчивый, большеротый,
умненький и рассудительный (чисто – министр в отставке).

Вы подумали на другого – на Сашу Иоффе? Из пятого подъезда? И зря.
(Грубейшая ошибка!) Во-первых, Иоффе – на год младше меня (и
Саши Чёрного тоже). Сопляк! Во-вторых, он – не пробиваемый
тупица (спросите хоть у кого!), двоечник, хмурый нытик и
приятель Сережки Келлера. К тому же – у Чёрного была (и есть)
младшая сестрица Оля (или Лена?), шустрая хохотушка. Тоже
кучерявая. А у Иоффе – младшой брателя Миша, молчун и бука.
Вечно лысый. Иоффе вам не Чёрный! Запомните это.

Сдружиться как следует с Сашей Чёрным нам не удалось, но и до драк
дело не доходило. (Про Иоффе в другой раз.) И то ладно.

А в 74-м году, только мы закончили первый класс (в первый раз), я –
без троек, Саша – на «отлично», как у папы Чёрного (очень
лысого, крупноносого инженера) объявился брат (дядя, или
двоюродный дедуля) в Чикаго (в Бостоне ли?). Далековато. (За
бугром! За океаном!)

К нему семейство Чёрных и укатило. Довольно скоренько. Тихо-мирно.
(Без проводов всем селом (двором), без дорожных – прощальных
песен, без пьяных лобызаний и напутствий, без огневых плясок
под баян. Без отходных!) Как и не было их. Чёрных.
Кучерявых и лысых.

Вот и вся история. Но я ещё долго (и глубоко) переживал за Сашу (и
всю его семейку). Как он (они) там с такой-то фамилией?! (ЦРУ
– не дремлет! Куклуксы – не дураки! Даже если фамилию
(странную и опасную) перевести на американский язык.) Не примут
ли его (их) там за негра (негров)? Не станут ли обижать,
эксплуатировать? И угнетать! (Нет расизму!)

Мне мерещился невольничий рынок в Нью-Орлеане! Чайно-сахарные и
рисово-табачные плантации Южной Каролины! Хлопчатники Джорджии и
Алабамы! (Не дай, бог! Не дай, бог!)

4

Все ли помнят, что такое КИД? Нет, не чудо-юдо-рыба. Какой ещё
фонтан из головы? (А из попы – дым густой и газ пахучий!
Сероводород!)

Нет, не зверок полтавско-киевский, пушной, усатый, хвостатый,
царапучий. (Кит у чоботях.) Мышек душит, птичкам головы
откусывает. (Как бы он вам чего не откусил!) Не самец кошачий.

И слова «кидать» и «кидало» с ним не однокоренные, не родственные.
(Смотри словарь современного русского языка).

Объясняю! Доходчиво и ясно. (Для деревенщины! Для серых, отсталых
элементов!) КИД – Клуб Интернациональной Дружбы! Движение
пионерское. Рубрика в «Пионерке» такая имелась. (Запомните,
дурни!)

В уставе того клуба-рубрики (Куба Рубрика? Руба кубика? Куба в
кубрике? Румба в кубике?) предусматривалась переписка. (По данным
Всесоюзной переписки населения 1979 года…) Переписка с
девочками и мальчиками из разных (социалистических,
народно-демократических!) стран.

Для дружбы! (На случай войны.)

Дети разных народов,
Мы мечтою о мире живем…

Вот тебе, дружок, адресок. И пиши-переписывайся, дружи! Письма шли!
Попроще. (Мы за мир! Нет войне! Дружба! Пролетарии всех
стран, (бейте в красный барабан) соединяйтесь! Мы придём к
победе Коммунистического труда!) Проси прислать жевачки и цветных
переводок. (Побольше!) Не стесняйся, не тушуйся, пионер!

Вот только эти германские, мадьярские харцеры-карцеры-панцири не
шибко переписчивые да ответчивые. (Зажрались там совсем, черти!
Уроды, в жопе ноги!)

Отзывчивее, душевнее прочих, посговорчивее болгарские ребята. Наши
братья, славяне! (Страна, государствишко у них победнее,
позадрипанее. Гонору поменьше.)

И не исключено, что через полгодика-годик (путь неблизкий, опять же
на границе каждое-каждое письмишко читают, проверяют, над
лампой настольной крутят разведчики и мильтоны с пограничными,
специально обученными псинами) найдёшь в своем почтовом
ящике конверт мятый-перемятый, вскрытый, весь заляпанный. С
пятью полуоторванными марками. (Если малышня позорная из
соседнего дома не выцепит. Свои не возьмут, побоятся.)

В конверте – письмо, в письме (аккуратно, кругленькими буквицами)
отвечает тебе из далекой Софии (или Варны) далекий болгарский
друже Митка Петков (или Петка Митков), одиннадцати (или
двенадцати) лет от роду. Ихний пионер, наш славянский брат.

Всё, как положено: про мир и про дружбу, про нет войне и т. д. Про
достижения в науке, в технике и на производстве. (Откуда они
у них?) Потом – немного про себя («Я ошень сильна рат! Учусь
хорошь! Любиль после школа попользать по высокай гора
Шипка, купать в Щёрный моря, гонять на водяный лыжам, пинальт
мячак. Щли звоя фота и марка пра птицав и зверях…»)… А дальше –
ещё три страницы, неразборчиво, по-болгарски (чтобы
мильтоны с псинами на границе не прочитали).

Интересно же!

Моему другу Гусеву так даже, помнится, один раз пару открыток
прислали. На первой – деревья (хилые, тощие, кривые, облезлые) на
горе, совсем не берёзы. На второй – роза розовая, тоже
болгарская (а жевачки – шиш!).

Лично я никогда никаким другим пионерам – харцерам, бойскаутам,
гитлерюгентам не писал. Стеснялся. Почерк у меня некрасивый. И
ошибочки грамматические проскакивали. А хотелось. И дружбы, и
писем, и жевачки.

5

Все семидесятые годы напролёт мы, как истинные юные патриоты
Отечества, очень много говорили, спорили, мечтали (я не перегибаю)
о грядущей войне (славы отцов будем достойны!) с Китаем.
(Америкашки, естественно, с косоглазыми в сговоре.) Не упускали
случая спланировать, прикинуть: что и как. Из оружия у них
только камни да палки (бамбуковые удочки), железо у них там
хреновое, на крышах жилых домов плавленое. (Позорники!) Но
их много! Попрут – затопчут! (Вонючки!) Дойдут ли жёлтопузые
до Урала? До Москвы? А до Прибалтики? (Опять же – тревожные
вести с финско-китайской границы.) Кто из нас подаст
заявление в военкомат? (Ополченцы. Добровольцы!) Кто махнет в
сыновья полка? (Тогда выгоднее к морякам! Сын корабля!) Где
лучше, вольготнее и незаметнее партизанить? В Якутии? В Хакассии?
На Алтае? На Брянщине? (Шумел сурово Брянский лес-2) Или в
Карелии?

В первую очередь надо бомбить Пекин! (Ихний Кремль!) И Шанхай! Их
там до фига, косоглазых! И Харбин! (Там раньше бывшие русские:
предатели, белогвардейцы, буржуи – гады недобитые
проживали. Теперь они тоже закитаёзились. Облажались! Этих тоже
кончать пора!)

Последними словами ругали их дряхлого пердуна, многожёнца Мао (и
всех жёлтых заодно).

А когда китаёзы замахнулись на Вьетнам (события 1978 или 1979 года),
мы прямо возликовали: «Наконец-то началось! Бей их!» На
общешкольной линейке нам с пафосом сообщили о коварном выпаде
китайских агрессоров. Я во всё горло орал (из задних рядов):
«Прочь руки от Вьетнама!» И не я один. (Если ты, приятель,
вел себя в те минуты иначе, ты никогда не сможешь стать моим
другом. И не пытайся, и не мечтай!). Завуч грозилась удалить
меня (гнусная провокация!). Где у неё, у гниды, совесть?!
Где её патриотизм?! А в итоге? Пришли они (и на Урал, и в
Москву, и на Брянщину), завалили нас ширпотребом, нижайшего
качества, в дерьмовейшем исполнении. И хожу я в китайских
джинсах, майках, тапочках. Я, потенциальный герой
советско-китайской войны! Несостоявшийся ветеран Третьей Мировой.

Пекин не бомбил. Шанхай не брал. Хуанхэ не форсировал. В Якутии (в
Хакасии, на Алтае, на Брянщине) не партизанил.

Да какой из меня теперь сын полка (нос до потолка)?! Сын корабля (…бля, …бля)!

(Продолжение следует)