Проза

повесть

Начало

Окончание

ОН ТЕБЯ НАУЧИТ

1

Белоголовый, глазастый мальчонка старательно выстукивает на клавишах
компа, грязных и липких, полуистёртых от частого употребления:

– Хве-и-хви, ле-и-ли, пе-ок-пок.

Простужено сопит, шмыгает давно немытым носом и размазывает по
заросшим грязью щекам соплищи рукавом зипуна из домотканой дерюги.

Учитель, сивая бородища – мочалкой, густобров и лобаст, ласково
гладит его по льняной головенке. И, кажется, готов прослезиться
от приступа умиления и спазмов гордости.

– Молодец! Ты у меня бедовый, страсть какой ловкий!

Глаза бородача светятся добротой. По ним легко распознать совестливого
тугодума и ворчуна. Мыслителя!

2

Вы думаете, почему я таким смышлёным рос, в школе на второй год
ни разу не застрял, вел себя исключительно достойно? Книжки читал?
Книжки – дело десятое. Хотя доводилось, конечно. В радиусе от
«Чука с Геком» до «Человека-амфибии» и «Тома с Сойером». А «Черемыш
– брат героя»! «Айвенго» и «Тарас Бульбарас»!

Радио слухал? Как его не послухать?! Оно в нашей квартире целыми
сутками не умолкало: бормотало, пело, симфонировало. Кроме «Радио-няни»
и «Пионерской зорьки» ещё целая уйма достойных передач. Заслушаешься!

ТВ, признаюсь, мне вечно не хватало. Наш старикан «Рубин» (тезка
любимого папашиного винища) месяцами рябил, мигал, фонил, гудел
и мути нагонял. То потухнет, то погаснет, холера!

Куда более книжек, радио и ТВ «ящика» меня дообразовывало и доразвивало
общение с родителями. (Всё начинается с семьи!)

Маманя, будучи существом женского рода, к ерундятине, к мелочной
сути меня приобщала (все они женщины-матери такие). Мой руки перед
едой, уши – перед сном! Не писай в подъезде! Не водись с Валеркой
Пановым, из него бандюга растёт, висельник! Не убий! Не укради!
Не возжелай жены ближнего! Не… (Чему доброму может научить женщина?!)

Вот папка – молодчага! Он самому главному в жизни учил. (Какой
нормально-порядочный папаша не занимается воспитанием сына (сыновей)?!
Разве что пьянь-рвань, дегенерат какой распоследний! Хам! Люмпен!
Сутенёр!) Излагал живо и толково (грамотная методика – залог успешного
обучения!).

Тянулся к знаниям (от папы) и я. Меня отцовские лекции (на кухне)
вполне устраивали, за то самое место задевали. Ни в какое сравнение
со школьной программой, нудной, скучной и тоскливо-бесполезной.

Про многих политдеятелей, писателей и артистов (все они несчастные
пьянчуги и сифилитики!) узнал я именно от отца.

О паскудных деяниях Берии и сволочной сущности всех начальников
на свете.

О природе женской похотливости и мужском извечном противостоянии
ей и победе над оной! (Над бабой похабной, над тварью непотребной.)

Надо отдать должное моему папаше, он никогда не запрещал маме
забивать мои мозги всякими бабскими несерьёзностями. Только слегка
посмеивался. Маманя же напротив (эх, женщина!) постоянно пыталась
повлиять на ход отцовского воспитпроцесса. Вмешивалась, грубила:

– Чему ты, пьяный дурак, ребенка учишь?! Алкаш проклятый!

Оказывала давление и на меня, самым непедагогичным образом:

– Уйди! Уйди из кухни! В тюрьму захотел?!

В тюрьму разве можно хотеть?

А из кухни я не уходил. Потому и рос таким смышленым и способным.
До самого седьмого класса «ударничал». Памятью и «догадалкой»
от многих сверстников положительно отличался.

3

Хвастаюсь я, хвастаюсь своей начитанностью и смышлёнством. А ведь,
если честно, я очень многого не знал, не понимал, значения некоторых
слов путал. Лет до десяти не видел никакой разницы в словах Эйнштейн–
Эйзенштейн– Кронштейн– Рубинштейн– Эйзенхауэр. До седьмого класса
не имел понятия, что Этнос, Эрос, Эфрос и Эфрон – совсем разные
мужики. Хотя и однофамильцы (ну, блин, и фамилии у этих иностранцев!).

Но порой блистал познаниями. Доводилось.

Помню, любили мы бродить по свежей травке, по газону за нашим
домом. Под окнами, под балконами. Вещицы занятные и нужные собирать.
Кто чего выбросит, уронит из окошка. Что ветром с балкона сдует,
унесёт: пробки, монетки, окурки, расчёски, прищепки, баночки,
тряпочки, обрывки бельевых верёвок (проволоки) и т.п. В хозяйстве
первоклассника всё сгодится.

А тут резинку нашли, мутно-белую, на шарик воздушный сдувшийся
похожую (б/у). Ее название легко с французским вежливо-томным
«пардон» рифмуется. В Испании очень похожее уважительное обращение
есть, в смысле – «Господин», «Товарищ», «дядя», «папаша», «дедок».
Ещё мы так дразнили пацанов Вадиков, тоже в рифму, преобразуя
их имя в «Вадон». Известный всем вам (хоть и небольшой) предмет.
Это сейчас. А тогда никто кроме меня не сообразил (сходу-то),
что за штукенция к нам в руки угодила. Я же – блеснул глубокими
познаниями. Со сноровкой просвещенного на данную тему товарища
подцепил резинку палочкой (словно училкиной указкой). Поднял над
головой (все смотрят сюда!) и громко (Внимание! Внимание!), чтобы
до всех дошло, огласил её название, назначение и способ применения
(краткий инструктаж).

Выслушали меня с интересом (присутствующие ознакомились с докладом).
Одна тётька из нашего подъезда с балкона второго этажа тоже выслушала
(краткий курс молодого бойца), тоже ознакомилась. Да ещё и моей
маме после рассказала (узнал сам – передай другому!).

– Валя, я была прямо в шоке!..

До сих пор, когда речь заходит о моем раннем развитии и недюжинных
умственных способностях, мама вспоминает тот случай. А я молчу.
И краснею. Слегка.

4

Все мы с самого рождения знали, что бога нет и быть не может (ну
нет и нет). А кого же тогда в «Крокодиле» и на плакатах смешных
рисуют? Старикашку такого-этакого: сутулого, с бородушкой белой
по колено (а-ля Гасан Абдрахман ибн Хаттаб), над лысиной розовой
и гладкой – бублик (или что-то вроде того) бледный висит. На Деда
Мороза смахивает, но раздетого, без шубы, без шапки, без пимов
(а где мешок, дедуля?). Одна на нем только и есть из одежды –
длиннющая ночная (или смирительная?) рубашенция (балахон, ряса?).
Мятая вся, без карманов. Из-под которой пятки грязные торчат,
светятся.

А тут ещё в третий подъезд прибыл на недельку-другую погостить
(не помню, откуда) один Женька (фамилия у него простая, то ли
Прохоров, то ли Прокофьев). Такой же, как и я, послетретьеклассник.
Белобрысый и толстый (это уже сам по себе). Бородавки на пальцах,
веснушки по всей роже конопатистые. Типичный двоечник.

И начал нам лепить горбатого про бога. (Бабка ему напела. Она
ни писать, ни читать не умеет, дремучая. Нашёл кому верить!) Есть,
мол, такой-этакий дяденька (дедок). Но далеко, «отседа не видать».
Все-то он знает, все видит, все слышит. Обо всех думает. Всех
любит! (Про Владимира Ильича мы и без того были наслышаны. Вот
бы в Мавзолее у него побывать! В Москве!)

И вообще, оказывается, его (их) трое сразу – отец, сын и дух какой-то
(целая банда!). Не многовато ли? Отец со своим (со своим ли?)
сыном – куда ни шло. Но кто такой – дух?

Разговор с новоявленным богозащитником, с миссионером в мамкиной
кофте был короткий и конкретный. Напинали мы (воинствующие атеисты)
ему по-божески, песочку под рубаху насыпали (за воротник), кепку
его (с надписью «Сочи») на козырек подъезда забросили. И пошли
со своими делами управляться – костер жечь, окурки «смолить».

Дома я отцу рассказал про тройку богов (папа, сын и дух) и про
Деда Мороза в мятой ночной сорочке. Про экзекуцию в песочнице
не стал. (Папка, когда трезвый, то шутить не любил. Не поймет
ещё…)

Отец улыбнулся (все-таки), посоветовал мне побольше книжек про
пиратов и про разведчиков читать. И отправил на улицу.

– Костры не разводить! Не курить! Не драться! В девять – домой!
Смотри мне!

А чем ещё можно заниматься на улице?! Целых два часа.

С Женькой (белобрысым, толстым и набожным) мы потом помирились,
больше его не пинали. И он свои теософические байки уже не задвигал.
Исправился. Прозрел. Ей-богу.

5

О том, что друг мой, Гусев, склонен ко всяким эстетическим наворотам
и творческим хренациям я знал абсолютно точно. Он захватывающе,
в ярчайших красках воссоздавал сюжеты документальных (особый жанр!)
фильмов о гангстерах, хиппарях и подонках из нью-йорской подземки
(там говорят «сабвей»). Он обстоятельно информировал меня об ужасах
вьетнамской войны (только-только отгремевшей): зверствах американских
вояк-садистов и стойкости героических рисоводов, о победоносных
ледовых сражениях советских хоккеистов с канадскими профи, с этими
амбалами с наклонностями мясников.

При пересказах сверхэнергично дрыгался, подпрыгивал и приседал,
вскрикивая и размахивая в полете всеми своими конечностями и головой.
Изображал в лицах и пародировал. Очень похоже, кстати.

И не забывайте, что именно его, Гусева, ещё в 1977 году, цапанул
Ворон (горбун-художник из кинотеатра «Победа»). Цапанул при попытке
проникнуть в святая святых оформительской мастерской. Заметьте,
не в буфетные секреты, не в тайны билетной кассы и не в загадки
женской уборной пытался окунуться мой друг (через полуподвальное
оконце)!

Но самым эстетским фортелем Гусева явилось хищение (путем выноса
под одеждой) из культ-спорт-магазина «Олимп» кляссера (так люди
культурные и образованные называют альбом для марок). Марки он
тоже собирал. Про космос и про спорт.

А вы спрашиваете, что же спасло меня от дальнейшего беспробудного
жлобства, ханжества и мещанства, что же спасло меня от явно грозившей
мне бездуховности и нравственного опустошения? Конечно, дружба
с Гусевым, истинным ценителем эстетических мгновений в нашем всеобщем,
многовековом, кромешном и безысходном жлобизме.

Благо, что в детстве человека ещё можно спасти. Как врач вам говорю,
заболевание легче предупредить, чем залечить (да, чего-чего, а
лечить наши медики ни черта не умеют!).

6

Каждый из нас хотел (прямо рвался) иметь свой стиль. Своё лицо.
(Нам чужого не надо!) Последние лет пятнадцать принято именовать
это дело дурным импортным словом «Имидж».

В школе же, понятно, ничему путёвому (даже имиджу) научить нас
не могли (и не мечтай!). Мало того, не дозволяли своевольничать,
своеличничать, своестильничать (не смей!). Только общепринятое
(общеприятное), общешкольное, общеобразовательное приветствовалось
и допускалось (общепит).

И каждый самовыражался как умел, в обход учебной программы и наставлений
обобщенно-допустимых. Заводили мы себе, подбирали, примеряли,
отрабатывали, репетировали козырные понты, манеры, фишки-коронки.
Походнячки (под морячка, под кузнечика, под обезъяний танец…),
рукопожатия (держи краба!), причесоны («нулёвка», патлы, чуб);
удары (прямой, кривой, снизу, по балде); пинки (лягательные, топтательные,
в прыжке); манеры: сморкаться, держать сигарету (папиросу); сплевывать,
носить шапки (кепки)… Мелочей не бывает! По-своему, по-особенному
можно что угодно делать, даже извиняюсь, портить воздух, «чистить
клюв», «ходить до ветру» и хезать. Главное – не изменять себе,
своему кредо.

Помню, году в 1978-м шлялись по микрашу и окрест его некие Крупа
и Кондрат. Каждый годочка на три постарше меня. Первый – повыше,
худощав, русоволос, с намеком на бакенбарды. Второй – рыхлый пухляк,
стрижен наголо. И в мамкином завитом парике, гэдээровском. На
полном серьёзе, мол, так и родился кучерявым (клоун).

Несколько начинающих модников дефилировали по дворам в откровенно
тётичьих, идиотских жилетках, жакетках и джемперах. Попадались
особи с бахромой, с лампасами и прищепками (велостиль) на штанинах
(хиппарская отрыжка!). Доморощенные кютюрье.

Но превыше прочих оригиналов-самовыраженцев ценил я местных балагуров,
доморощенных острословов, дворовых краснобаев (редкий остряк-самоучка
доживает до глубокой старости). Вообще в нашей мальчишеской городской
среде было принято пускать в ход некнижные пословицы, поговорки,
побасенки, речевые обороты, приколы и прихваты. Начиная от детсадовских:
про обезьяну Чи-чи-чи, продававшую кирпичи; про то, как дед насрал
в коляску; про то, как на палубе матросы курили папиросы и жили-были
дед да баба. (Дам по башке – улетишь на горшке. Вариант наиболее
суровый.)

И каждый из нас, конечно же, имел в запасе десяток-другой ключевых
фраз, коронок. На всякий случай. (Лучше попасть под паровоз (самосвал),
чем под мою левую. Врежь-ка ему, у тебя удар послабже. Потрогай
и извинись! Может тебе ещё и в рот поссать, чтоб морем пахло?
Гагарин – долетался, а ты сейчас – догундишься (добазаришься)!
Чё-чё – капчо, через плечо (в сранчо). Умри, говно! Утухни, мина!
Не ори – не дома и дома – не ори! Угощайся, брат с Севера приехал.
Есть один папирос, да только низко прирос. Не хватай, не купишь!
На словах ты – Лев Толстой, а на деле – хрен (хер) простой. Прислушайтесь!
А теперь – принюхайтесь! Ты, что, давно не обоссывался (не обсерался)
в моих руках? Рот закрой – кишки простудишь! Я имел тебя в лесу.
Хочешь, справку принесу. Я имел тебя на пне, вот и справочка при
мне. Я имел тебя на крыше, только справку съели мыши.) Но самые
отъявленные хохмачи-приколисты обладали куда более мощными арсеналами.
Постоянно пополняли, обновляли их. Знали, где отхватить свежачка.

Я жадно впитывал сей фольклор. Многие вещицы меня прямо очаровывали.
Особенно рифмованные. Например (на предмет воспитания стойкости
и отваги):

Не бзди, Капустин,
Пое…м –  отпустим!

Или (про порчу воздуха):

Нюхай, дружок,
Хлебный душок!
Нюхай весь –  
Ещё есть!

А игровые штучки-розыгрыши! «Дерни за палец», «Хочешь сливу?»
(«вафлю» – более поздняя версия), «У тебя жопа белая!.. под штанами
не видно». В девять– двенадцать лет срабатывали безотказно. Дети
вообще восприимчивы к живому, красочно-иллюстрированному материалу.

Запомнилось, как мы, семиклашки, сидели раз у Толика, в обществе
с местным «аристократом» из хулиганья Ромкой Юсуповым (Юсупом).
Без родителей. И под дешевый портвяк бывалый, семнадцатилетний
Ромка двинул тост:

Выпьем за Родину!
Выпьем за Сталина!
Выпьем за Ромку Юсупа,
Татарина! _ 1

Я просто обалдел.

А вы говорите – «школа»! Разве там такому научат?! Много ли осело
в моей памяти от той казенной науки, от школьной-то программы?
Алфавит русский (ныне популярнее слово – «российский»), таблица
умножения (до 6х7), дюжина исторических дат и фамилий, пяток строчек
из «Василия Тёркина». Вот, пожалуй, и всё (вполне сносное образование.
Среднее). С этаким запасом знаний хоть в МГУ, хоть в Стародрыщенское
ГПТУ _ ² – вали смело (вали, только
не в штаны).

И всё-таки если чему доброму можно где-то (?) научиться, то вовсе
не в школе. Не в школе! Но прошу учесть, что крамольный, радикальный
манифест «Не ходите, дети, в школу!» провозгласил не я. Почему
же? Ходите. Ходите иногда. Для разнообразия.

7

Учителя, училки, учихи, учителки, всякие-всякие, особенно школьные.
Помните ли вы меня? Уж я-то вас никогда не забуду (гадом буду!),
даже и не надейтесь! (Родимыя!)

Каждый год в День учителя (самое начало октября, не путайте с
1 сентября, с Днём знаний, и с началом учебного года, ибо учителя
ни малейшего отношения к знаниям не имеют) тянет меня, ох, тянет
в нашу родную школу. (Пройдись по тихим школьным этажам…)

Так бы и выжрал прямо «из бомбы», без закуски, без запивки, без
свидетелей и соглядатаев. В зловещем одиночестве и полнейшем безмолвии.
За углом (или в парадном) ближайшего дома.

Выжрал бы алкашечьего пойла (системы портвейн). Рыганул бы, что
твой боевой богатырский конь. (Не хлынуло бы только винище из
недр моей перегруженной требухи.)

А после прихилял бы в ту самую, в единственную на свете, городскую,
среднюю № 89. Унимая волнение, икоту и тошноту, пошатываясь и
сплевывая, взошел бы на второй этаж. Распахнул бы мощнейшим пинкарём
дверь «учительской» мучительской (а вот и я!).

И уже там взобрался бы в своих грязных и раскисших от старости
и непогоды бутсах (43-го размера) на самый уютный и самый-самый
обшарпанный столище. И с таким наслаждением (возвращать долги
– всегда приятно!) навалил бы огроменную кучищу (от всей души!).

– Кушайте на здоровье, дорогие педагоги! Приятного аппетита! (Жрите,
гады, хватит всем!)

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Сам удивляюсь, но меня до сих пор узнают в нашем третьем микраше
(хоть вы-то не удивляйтесь). Я вообще парень из сразуузнаваемых,
неменяющихся. Погрузнел (кило на тридцать семь-сорок), седины
подхватил (где-то), вон морщины вдоль очков обозначились. А всё
равно узнают.

Чаще какие-то потусторонние типы, бомжеватые, огорченные жизнью,
плохо вписывающиеся в контекст современного бытия. Явно жаждущие
дармовых возлияний и простого человеческого понимания. Полузнакомые
или совсем незнакомые мне персонажи.

Окликают на правах «старых и очень близких друзей» хватаются (цепко
и непринужденно) за мои пальцы (на правой руке), доверительно
жмут их, долго и уважительно трясут, фальшиво и восторженно вопя:

– Барать мой лысый череп! Ха! Копать меня, колотить! Кого я вижу?!
Сколько лет?! Вот это встреча! (Или что-нибудь подобное)

Называют меня Саньком, Витьком, Володзей, Димоном, Костяем, Максом,
Михеем, Игорёшкой. Реже – Рафиком или Маратиком. А потом – как
бы между делом, без нажима, переходят к главному:

– Земляк! Братан! Выручай! Спасай! Погибаю!

(Какое обширное поле деятельности для Армии спасения. Прямо –
фронт!)

Вот подруливает один из таких «погибающих» – вылитый Кокер Джо
(и рожей, и сложением, и голосишком), повесь ему на шею балалайку,
кажется, так и запоёт (и запляшет). Герой! (Попа с дырой.) Даже
всхлипывает (на джококерский манер) от умиления, вспоминая наши
общие дворовые шалости и перечисляя (живых и мертвых) знакомцев:

– Лысый! Кудрявый! Рыжий! Седой! Длинный! Толстый! Сухой! Мокрый!
Холодный! Горячий! Голодный! Сытый! Кривой! Косой! Бес! Боча!
Сика! Фикса! Борода! Нос! Губа! Жаба! Груздь! Мосол! Комар! Слизняк!
Кузьма!..

(Всех и не упомнишь.)

Приглашает в «обчество», в тенечек, под ясени – «культурно отметить
встречу»:

– Парни все наши! Свои! (А, и эти ещё живехоньки! Прелестная,
милая компашка! Веселенький намечается сабантуйчик!)

При моем деликатнейшем отказе играет в обиду (на грани оскорблённости):

– Обижаешь, командир! За што?

(Такого обидишь!)

Но я не жмусь, не жмотничаю (на пару пива). «Помощь» пришла! Подоспела!
Джококерский типаж спешит «узнавать» другого, подвернувшегося
парня моих лет.

– Пардон! А ем сори! Плиз! Май фрэнд! Силь ву пле! Мон шер!

(Вежливый.)

И уже не мне:

– Да чёб я сдох! Лё-ё-ха!

А я шагаю дальше (улыбаюсь и спешу). Свободен от «старой дружбы»,
от «спасительной миссии», от близкого общения с типичнейшими представителями
нашего поколения. И от тёплых воспоминаний о своем далёком городском
детстве.

* * *

Итак, с нашим поколением мы разобрались-таки. (Милейшие люди!
Добрейшей души человеки!)

Но когда же закончились (закатились и угасли) мои семидесятые?

31 декабря 1979-го?

1 января 1980-го?

Осенью 1981-го, когда я поступил в Индустриальный техникум?

Или, может быть, в апреле 1983-го, с «забритием в солдатчину»
моего друга Гусева?

А кто это (какой очкастый дурень) наплел вам, что они закончились?
(Закатились и угасли.) И вы ему поверили?

2005

––––––––––––––––––––––––––––

Примечания

1. Очевидно, текст песни «Выпьем за тех, кто командовал
ротами» – менее удачный, слабый вариант вышеупомянутого тоста
(Прим. автора).

2. ГПТУ – городское профессиональное техническое училище,
в народе – Господи, Помоги Тупому Учиться (Прим. автора).