Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

4.

Переночевал Карл во дворце короля, ему была отведена гостиная с
видом на кафедральный собор – самое величественное здание города
и всего королевства. Ранним утром Карл проснулся, полный
сил, и, быстренько проглотив яичницу с беконом, отправился в
путь, который лежал в те края, где располагалось жилище злой
ведьмы, и куда еще не успели добраться люди короля.
Собственно, они и не стремились, потому что колдовства тут боялись.
Горе – горем, а со злой колдуньей лицом к лицу оказаться
никто не желал. Да и далеко было до Залесья. Многие, когда Карл
удалился на своем коне, вздохнули с облегчением, надеясь
если и не на спасение принцессы, то, по крайней мере, что их
туда, даже если рыцарь не вернется, уже не пошлют.

Карл Возлюбленный Рыцарь ехал вперед, привычно отталкиваясь от земли
крепкими ногами. Ботинки, кстати, ему подшил королевский
сапожник. За бесплатно, естественно. И еще, кстати, на дорогу
ему король дал денег, не очень много, но на неделю бы
хватило. А еще припасов всяких – мяса копченого, яиц вареных,
хлеба, сыра, овощей разных. Очень кстати.

Лес был стар почти как мир. Так, по крайней мере, значилось в
летописи, которая велась с основания города. Это значило, что лес
здесь вырос раньше, чем пришли люди и построили город.
Городу было лет пятьсот, если верить летописям. А если не верить,
то на его месте люди жили еще в палеолите, затем пришли
римляне, отправили тех людей, всех кого застали, к предкам в
палеолит, и сделали тут свой пограничный пост. А потом уже
всякие варвары, волнами разбивавшиеся о скалы империи, портили
местных римлянок, и так все нафиг испортили в жизни, что
горожане разучились писать и читать, и даже говорили с трудом.
Но потом из Рима прислали христианских миссионеров, и жизнь
наладилась, вернулась, так сказать, в цивилизованное русло.

Дорога постепенно сужалась, последние деревни, жители которых
снабжали город продовольствием, остались позади. Карлу было
страшновато, а еще он с грустью подумал, что забыл спросить у
короля имя его дочери. «А вдруг ее зовут совсем не Роза Светлый
Город?», – вдруг мелькнуло в его голове.

Но поворачивать назад было поздно, и сам вызвался девчонку
вызволять, и нового позора уже не пережить – в общем, все эти мысли
стали горестными спутниками рыцаря в его опасном пути.

А нам пора просветить читателя касательно той самой Розы Светлый
Город, которую так желал обрести Карл Возлюбленный Рыцарь. Кто
она такая, Карл не знал. И не видел он ее никогда. Однажды,
где-то, как-то, и сам забыл где, Карл услышал песню, которую
пели крестьянки. Песню «О Розе Светлый Город и ее Карле».
«Принцесса тоскует и слезы льет, / Роза Светлый Город. /
Укроет ночь ее в дали, / Душу остудит туман забытья, / И только
ему ее спасти / Розу Светлый Город. / На пиках воинов ржа и
мох, / Кровь охладела в жилах, / Их ждет могилы тишина, / Но
Карл идет ее спасти, / Розу Светлый Город».

Карл насвистывал эту песню, рисуя в воображении черты лица никогда
не виданной им, но бесконечно прекрасной, женщины. И вдруг
увидел впереди чью-то тень. Ее обладатель юркнул в кусты, но
Карл, посильнее оттолкнувшись от земли, вмиг переместился
туда на своем скакуне, и гаркнул: «А ну выходи, лицом к стене,
руки за голову, ноги по ширине плеч».

Кусты затряслись, но не чтобы напугать Карла, а от ужаса перед ним,
и сказали: «Заб-бирай свою с-с-страушенку, мы тут просто
мимо с-с-стояли, а сами не при чем».

Слава Господу нашему Иисусу Христу, что не заржал от удивления конь
Карла, а то бы Возлюбленный Рыцарь лишился чувств. Но конь
сдержал свои эмоции. А из кустов выскочила, будто получив
пинок под зад, та самая нищенка, с которой рыцарь разговаривал
вчера у собора.

«Признавайся, куда идешь, старая!», – Карл разволновался, и стал
непохож на самого себя, обычно застенчивого и скромного.
Вытащил меч, и занес его над головой женщины.

«О, добрый рыцарь! Не троньте меня, не обижайте, пожалуйста! Я знаю,
вы не такой злой, каким хотите себя показать!», – причитала
нищенка.

Карл Возлюбленный Рыцарь, чуть успокоившись, пустил меч, и принялся
расспрашивать нищенку, почему она от него пряталась, куда
она идет, кто она вообще такая. Оказалось, им было по пути.
Весь вечер они проговорили, рассказывая друг другу свои
истории. Двигаться через лес в компании, пусть и полубезумной
нищенки, побирушки, было не так страшно. Тропинка вилась и
вилась, а потом настал вечер, и они остановились на ночлег.

5.

Нищенка шла в какую-то далекую деревню, у нее там была родственница
седьмая вода на киселе, которая вот-вот должна была отдать
Богу душу. Она передала с оказией в город весточку Грете –
нищенке то есть. Грета подозревала, что ей предстояло стать
обладательницей той малой пяди земли, которые принадлежали
старушке. Но вот что с ними делать, Грета представить не могла:
«Я, господин Карл, выросла в городе, и не приучена к
деревенской жизни, а начинать на пятом десятке разбираться в
огородных науках не больно хочется. Хочешь вот, тебе отда…
продам?»

– Нет, фрау Грета, и на моем, видать, роду, другое написано.

Карл рассказал ей свою историю. Он был младшим сыном в семье. Как и
положено, всю землю отец отдал старшему брату, а Карлу
достался чуток денег, деревянный конь и благословение на ратные
подвиги во имя любого, кто хорошо заплатит: «Я участвовал в
сорокалетней войне простым солдатом, был капитаном и даже
генералом у разных герцогов и королей, возжелавших
собственности своих соседей, или, наоборот, защищавшихся от захватчиков.
Было весело, бывало и грустно, я всегда старался не
поддаваться отчаянию, но не всегда получалось. И вот уже полжизни
позади, а я, как и прежде, никто и нигде. Я никому не нужен,
да и мне, пожалуй, сложно удерживаться на этом свете
привязанностью к другим… Одна лишь война», – рассказывал Карл.

Грета рассказала о своей жизни: «О, я знаю, что такое война. Я ее
жертва. Я ведь не всегда была побирушкой. Раньше я владела
целой цветочной лавкой, сам король покупал у меня цветы для
своей жены на 8 марта. А потом началась война, и люди перестали
дарить друг другу цветы. Их не перестали покупать совсем:
просто изменился выбор. Раньше брали розы, а когда пришла
война, людям понадобилось много незабудок. Чтобы те, кто
оставался, дарили тем, кто уходил, а те, кто уходил, тем, кто
оставался. А еще покупали гвоздики – в те дни, когда битвы
происходили у стен города, брали очень много гвоздик. Я никогда
не любила гвоздики и незабудки, на гвоздики у меня вообще
аллергия. Однажды случилось самое страшное, после чего я уже не
могла заниматься ничем, руки опустились. Была ужасная
битва, против войск императора дрались семь королей, и наш в том
числе. Сражались два дня. Сентябрь, такой, как сейчас,
уходил дворами нашего города, не разбирая дороги. Он уносился
прочь, оставляя желто-красные следы, а там, снаружи, в поле,
валил черный снег, шел дождь кровавыми слезами. Железные
рыцари имперской гвардии и швейцарские наемники порвали порядки
королей, войска наши были рассеяны, наши пушки императорские
войска повернули против нас, несколько королей были убиты,
другие трусливо бежали с поля боя, наш король и еще один
попали в плен. На закате второго дня все кончилось. Ночь
рассыпалась сотнями костров по равнине вокруг города, матери и жены
павших защитников вышли в поле, на котором два дня лилась
кровь, они выносили тела, не разбирая своих и чужих, стон
стоял над всей землей. Там погиб мой муж. Его тело нашли, и
показали мне, где он лежит. Я тащила его потом…», – вспоминала
Грета.

А вокруг, там, где жгли костры победители, полыхало темное хмельное веселье.

Потом наступил странный рассвет, такой, будто ночь забыла забрать с
собой что-то такое, что она уносит обычно при наступлении
дня – холодок ли, или чувство, что кто-то рядом, там, где
совсем никого – не знаю. Утром победители вошли в город. Хмурое
утро неспешно, как плесень, проступало на стеклах наших
окон, слизливой улиткой оно оплело шпили башен и устлало улицы.
Сырой туман путался в их ногах. Казалось, им не будет конца:
расхлябанные голштинцы, смазливые и нарядные баварцы,
суровые швейцарцы, черные на черных конях гвардейцы императора, а
затем и сам император, сияя тусклым золотом своей короны,
въехал в городские ворота на арабском скакуне самых чистых
кровей. К седлу императорского коня на бечевке был привязан
король, который едва волочил ноги. Вместо короны на его голову
набекрень посадили шутовской колпак, а голова покорно
болталась из стороны в сторону. Следом шли цыгане с гитарами, за
ними – армейские шлюхи, затем потянулись обозы маркитантов,
затем – толпы пленных, в ошметках еще вчера таких нарядных
одежд, или в простых рубахах, раньше прикрытых боевыми
доспехами, а теперь заляпанных кровью, землей и копотью. В тот же
день императорский глашатай на ратушной площади огласил
указ, по которому вечером все мальчики от трех до шести лет в
городе должны быть приведены их матерями на площадь.

Горожане боялись императора, его гнева, кары за то, что короли
подняли мятеж против сюзерена. Никто не ослушался приказа. Грета,
хозяйка цветочной лавки, привела своего сына на площадь,
как привела своих и последняя городская нищенка, обремененная
четырьмя мальчиками от трех до шести лет, как и главная
придворная дама, чей единственный сын родился на излете
детородного возраста, и которому скоро уже должно было быть шесть.

Император возвышался на троне, выставленном на парадной лестнице
королевского дворца, он обозревал главную городскую площадь,
переполненную женщинами. Чувствовалось волнение толпы. Было
тихо, только самые маленькие иногда принимались плакать, если
кто-то наступал им на ногу, или просто со страха. Факелы в
руках императорских гвардейцев очерчивали довольно большой
квадрат посредине площади, где пока никого не было. Император
приказал детям выйти из толпы, и те струйками потекли в
центр площади, заполняя собой пустое пространство. Затем
гвардейцы сомкнули ряды, и император объявил, что в качестве
контрибуции город отдаст ему этих детей.

Все ждали чего-то подобного, но в этот миг вздрогнули, и матери
стали кричать, звать мальчиков, которых тем временем принялись
уводить гвардейцы. Потом император встал и ушел во дворец, а
потом и воины его покинули площадь, и матери остались одни.
Город оглашал вой матерей, многие из которых лишились в эти
дни мужей, а теперь и детей. Затем на балкон дворца вышел
глашатай и приказал женщинам расходиться.

Несколько недель спустя императорские войска покинули город, но
никто не видел, как и когда увезли детей. Потом война
закончилась, последние из мятежных королей сдались на милость
императорской воли, большинство пленных возвратились домой, но дети
так и не вернулись. Король этого города тоже не вернулся,
поговаривали, сошел с ума и умер в плену. На трон взошел его
племянник.

Грета больше не торговала, единственный ее ребенок пропал, она
перестала интересоваться цветами, другими людьми, чужими мыслями,
восторженными чувствами, и уже давно просит милостыню на
паперти.

Настала очередь Карла рассказывать о себе. Он сказал, что ищет Розу
Светлый Город, вот только уже сомневается, что ему удастся
ее найти. Он спросил, как зовут принцессу, украденную
ведьмой. Оказалось, что зовут ее Кларисса.

6.

Весь день они продирались по едва заметной тропке сквозь лес. Это
был очень большой лес, и до Залесья им предстояло идти долго.
Вечером одного из следующих дней, самым сном, Грета сказала
Карлу: «Будьте осторожны с ведьмой, рыцарь: велика
вероятность, что вы встретите там не одну ведьму, а сразу много. Я
слышала, что у них намечается шабаш, а он как раз и происходит
в Залесье. Просто проявляйте благоразумие и не давайте волю
гневу и ярости, если случится так, что вы попадете именно
на шабаш. Примите происходящее как есть, и все будет в
порядке».

Карл подивился осведомленности нищенки, но не успел ничего
расспросить подробнее – уснул тут же. А утром нищенки и след простыл.
Перекусив, Карл приготовился к встрече с ведьмой: поточил
меч, проверил, насколько хорошо тот выходит из ножен, спрятал
в голенище сапога стилет, проверил, на месте ли все
антиколдовские амулеты (лекарь и, по совместительству, главный
волшебник короля дал ему несколько: порошок из высушенной
маргаритки от сглаза, веточку руты, той, что зовется травой
благодати, воскресной травой, от порчи, заячью лапку на счастье,
хотел еще дать свежих фиалок, чтобы чары колдуньи не свели
Карла с ума, но они все увяли, когда исчезла принцесса).

Потом Карл принялся ходить по земле, словно что-то ища. Воскликнул:
«Вот!», и поднял дерн. Тот легко поддался и поднялся, как
край карты, на которой расположились все моря, океаны, горы и
реки, и под которой лежит лишь доска письменного стола. Карл
крикнул: «Эй!». Один за другим оттуда выползли солдаты. Те
самые, с которыми Карл игрался в детстве. Одноногий Капитан
– предводитель пиратов в треугольной шляпе и с повязкой на
одном глазу. Ногу он потерял в сраженье под Венецией, когда
пиратское береговое братство схлестнулось с войсками дожа –
шла война за контроль над водами всей восточной части
Средиземноморья, а глаз ему выбила стрела, пущенная туземцем на
одном из Караибских островов. Он был давно богач, но ему все не
сиделось на месте, он не мог сдержать свои порывы, и чуть
отдохнув, снова устремлялся в море на своем трехмачтовом
судне, навстречу опасным приключениям, британским и испанским
шхунам, полным товаров и вооруженных до зубов купцов. Вторым
был его старый боевой товарищ, простой матрос, впрочем,
отчаянный головорез, не раз первым кидавшийся на абордаж,
сокрушая врагов кривой турецкой саблей. Третьим был индеец, всегда
сопровождавший Капитана, его оружием был английский мушкет,
стрелявший пулями с вишню величиной – с таким оружием можно
пойти хоть на слона. Капитан был облачен в дорогой сюртук, в
каких щеголяли некогда дельцы высшей масти из лондонского
Сити, так что треуголка на голове выглядела нелепо, но то
лишь в Сити, а вот для пирата – в самый раз – у корсаров свои
представления о моде. Матрос и индеец были обнажены до пояса.
Перед боем они всегда натирались свиным жиром, вот и сейчас
тела их блестели на солнце. А тело индейца украшала боевая
раскраска.

Еще один из тех, кто пришел, был рыцарем Тевтонского ордена, с
длинным тяжелым копьем, на огромном рыжем коне, одетом в прочные
доспехи, как и сам рыцарь. С ним можно было идти в любой бой
– нет ничего страшнее, чем атака тяжелой кавалерии, враги
начинают дрожать при одном ее приближении, а потом всадники
врубаются в боевые порядки противника, кромсая направо и
налево, разрубая щиты, рассекая людей от шлема до пояса.

Еще двое из явившихся на зов своего старого боевого друга – Карла
Возлюбленного Рыцаря, пришли из римской армии. Их легион –
Ferrata – «Железный» стоял во втором веке от Рождества Господа
нашего Иисуса Христа на Рейне, защищая северные границы
империи. Один из них был легким лучником, второй – мечником.
Последним из-под земли вышел русский солдат Иван Сковородкин,
герой Сталинграда, бросавшийся с гранатами под танки с
яростным криком, с каким орел кидается в небе на грифона, или
закрывавший своим телом вражьи амбразуры, как подлинный
Прометей, распятый где-то в горах Кавказа мстительными богами. Одна
рука Ивана Сковородкина была оплавлена, потому что кто-то
(ну ладно, чего там скрывать, о Карле идет речь), когда был
маленький, пытался приделать ему вместо связки противотанковых
гранат меч. Да только ничего не получилось. А рука Ивана до
сих пор болела. Впрочем, гранаты он кидал теперь левой
также хорошо, как раньше правой.

Еще по зову Карла пришел один из самых лучших солдат из тех, с
которыми он игрался в детстве – огромный неандерталец, в пять
человеческих ростов. Он сражался гигантской сучковатой дубиной,
одним ударом которой мог отшвырнуть на тот свет
трех-четырех врагов. Лицо его было вполне неандертальским – сейчас бы
его приняли за хронического алкоголика: угрюмо-бессмысленная,
с маленькими заплывшими глазками, физиономия, засаленные
клокастые волосы, зачесанные назад, покатый лоб, выдающийся
вперед подбородок. Товарищи побаивались его из-за
неуправляемости и дикого нрава. В пылу битвы ему, разъяренному, ничего
не стоило начать крушить всех – и своих и чужих. Но он не
смог вылезти из-под земли – отверстие получилось небольшим.
Великан только пробурчал Карлу приветствие, и исчез обратно.
Все, кроме Карла, вздохнули с облегчением.

Обнявшись с каждым, Карл расспросил у них, как они живут. Оказалось,
что не плохо – их не забыли, когда Карл вырос, их не
выбросили, когда он ушел из дома скитаться по свету. Теперь с ними
играл в войну сын Ханса – старшего брата Карла. Отец Карла
недавно умер, и Ханс вступил в полное владение феодом.
Крестьяне при новом господине ведут себя так же смирно, платят
оброк, как и раньше. Их дочери, как и прежде, охотно дают
своим господам пользоваться правом первой брачной ночи (prima
noctis). Правда, некоторые из крестьян уходят в города, искать
лучшей доли. Но таких немного. И, в общем, жизнь мало
меняется в тех краях.

Карл рассказал им о том, куда он их поведет. Воины вряд ли
обрадовались перспективе встречи с ведьмами, хоть и не подали виду.
Это были мужественные солдаты, привыкшие выполнять приказ.

(Продолжение следует)