Проза

Я вижу их почти каждый день, проезжая мимо – на работу и с работы.
Они стоят на моем пути в город, на окраине которого я живу.
Он и она. Летчик и парашютистка. Трамвайную линию и
автостраду разделяет пешеходная дорожка с деревьями по бокам. В этой
аллейке они и стоят. Не рядом. Между ними метров 30. Они
смотрят в одну сторону, на город, на север, но видят они не
совсем одно и то же.

Как я счастлива, что живу в такой стране, что нужна партии и народу!
Идет борьба за светлое будущее. Идет стройка. И многое уже
построено. Осталось освоить север. Вот где я сумею помочь и
пригодиться. Север дик и труднодоступен. Белые медведи до
сих пор не читали товарища Ленина. Он отгородился от мира
холодом и бездорожьем. Как мелкий собственник, отгородился он.
Но я зайду к нему с неожиданной стороны. Я выучилась прыгать,
и запрыгну на него сверху. Кстати, на севере светло даже
ночью. Это от обилия снега. В самом деле, города и села зимой
выглядят светлее, коммунистичнее. Значит, нужно устроить
постоянную зиму. Сегодня же напишу письмо в ЦК. Пусть дадут
ученым задание, чтоб они работали над похолоданием. Нужен
второй ледник. И маме напишу. Мама, как я завидую мамонтам, ведь
они жили при коммунизме!

Счастлива ли я? Да, потому что в моей жизни есть цель. Но какая муха
мешает мне думать и идти вперед, щекоча мой затылок? Это
чей-то взгляд. О, я знаю эти взгляды! Они посягают на
цельность моей натуры, от них можно забеременеть. Стоит только
обернуться. Ни за что не обернусь! Ведь тогда я не смогу прыгать,
не смогу осваивать север, а я хочу быть полезна целой
стране, а не одному мужчине. Сейчас не время. Может быть, потом,
в светлом будущем.

Однако где же самолет? Где аэродром? Сколько ни иду – никак не выйду
за черту города. Либо он разросся, либо я заблудилась. Надо
спросить у прохожих. Но они так мельтешат, что и рта
открыть не успеваешь. Черт с ними! Меня ни что не остановит. Не
будет самолета – дойду до Арктики пешком. А парашют перешью в
палатку.

Футболка, шальвары, грубые ботинки и рюкзак за плечами. Всякий ли
поймет, что видит перед собой парашютистку? Ах, уж этот
соцреализм с его экивоками! Я тоже сначала принял ее за простую
туристку, но потом обратил внимание на высоко поднятую грудь и
гордо вскинутую голову. Нет, сказал я себе, в рюкзаке у
этой девки не крупа и котелок, а кое-что, имеющее отношение к
небу, и это птица высокого полета.

Вася, что с тобой происходит? Ведь ты же здоровый мужик, заваливший
однажды в рукопашной медведя. В тебе два с половиной метра
росту, шея и ноги твои как столбы. Ты летчик-ас, первый в
отряде, способный достичь любых горизонтов, совершить по указу
партии любой пируэт, начиная со штопора и кончая мертвой
петлей. И вот все горизонты тебе заслонила женская задница!
Боже… отставить, бога нет… товарищ Сталин, помоги мне взять
себя в руки. И командир уже заметил. Что-то, говорит, Василий,
голова у тебя полегчала, в облаках витает, причем, отдельно
от тела. Вижу, говорит, какие слова ты выписываешь,
пользуясь самолетом как авторучкой. Да, пишу. Ни вылета без строчки:

А когда у нее прыжки, я готов оставить штурвал и прыгнуть за ней
следом. Без парашюта, который не положен по инструкции, чтобы,
значит, пилоты не бросали своих машин при малейшей
опасности. В пустоте она ЗАМЕТИЛА бы меня, простирающего к ней руки,
и увидела бы силу моих чувств, и дала бы себя обнять, а то и
вовсе отдалась бы. Как это, наверно, здорово – любить в
свободном падении! Прежде чем разбиться, они успели кончить.
Стоп-машина! Не туда занесло. Надо договориться на берегу,
надо объясниться на земле. Пока не поздно. Вот сейчас догоню ее
и скажу все, что о ней думаю! Маша! Ведь вас Машей зовут?
Не отпирайтесь, я слышал, как вас окликали подруги. Да, я
летчик. Но речь пойдет о моем брате, тоже летчике. Понимаете,
он вошел в штопор и никак не может из него выйти. Нет, он не
пьет. Он стоит на пороге великой измены, измены делу партии
и народа. Он готов изменить и собственной жизни. Как при чем
тут вы! Ведь изменяет-то он с вами… вернее, из-за вас. Вы
украли у него голову, и округа уже темнеет от ужасных слухов.
Было несколько писем с требованием прекратить опасные
летные испытания и впредь не доверять дорогостоящие аппараты
безголовым роботам. Командир грозит трибуналом, обвиняя брата в
разгильдяйстве. Еще, говорит, раз забудешь голову дома,
прикажу ее сжечь, как кожу царевны-лягушки. Полетишь тогда у
меня прямиком к кощею смертному! Вы разбили брату сердце, и
если срочно не вмешаетесь, может треснуть все тело. Выходите,
пожалуйста, за него замуж, иначе он плохо кончит. А с вами он
кончит хорошо, по крайней мере, естественно. Это ничего,
что вы в глаза его не видели. Он очень похож на меня, вылитый
я. Да, и зовут нас одинаково! А как вы догадались?.. Ну вот
что, влюбленный близнец, впредь советую не раздваиваться. Я
принимаю твое предложение. Но не потому что воспылала к тебе
страстью или, скажем, пожалела тебя. Просто я не выношу
разгильдяйства и не потерплю государственной измены. И я делаю
этот шаг из ПАТРИОТИЧЕСКИХ соображений… Маша, Маша! Я кричу,
а она не слышит – почему? Почему я и сам не слышу себя?
Если бы я оглох, до меня бы не доносились никакие звуки, а мне
шумно от проносящихся мимо авто и трамваев, я улавливаю
трепет птичьих крыл и тихие всплески эфирного моря. Нет, я не
оглох. Значит, дело в моем голосе. Это похоже на сон, когда
хочешь крикнуть и не можешь. И просыпаешься. А я не
просыпаюсь, следовательно, не сплю. И вот еще странность: между нами
не меняется расстояние. Я ускоряю шаг – и она ускоряет шаг, я
останавливаюсь – и она останавливается. Короче, между нами
все те же 30 метров. Я подумал бы, что она играет со мной,
если бы не был уверен, что она не слышит и не видит меня (она
ни разу не оглянулась). И все-таки, все-таки… Возможно,
есть другие чувства, и возможно, она улавливает меня своей
антенной-позвоночником. Улавливает не как Маша Васю, а
первородно – как самка самца.

Я бросился за ней что было сил, но и она пустилась во весь дух. Мы
неслись сквозь колючие кусты и высокие травы, разбрызгивая в
разные стороны перепуганных зверей и птиц, в кровь царапая
свои обнаженные тела. Она визжала, я орал как зарезанный.
Впрочем, почему как? Стрела амура (только попадись мне, щенок,
все крылья повыдергаю!) глубоко проникла – не достать – и
больно колола сердце. Боль придавала мне злости, злость
придавала мне сил. В моих рогах свистел и путался ветер. Мои
копыта высекали искры из подвернувшихся под ноги камней. Стой,
сука, оглянись и смотри, до чего ты меня довела! Я,
покровитель лесов и их обитателей, не обидевший никогда прежде и мухи,
раздавил, гонясь за тобой, гнездо, зашиб олененка и сбил с
ног медведя. От моих искр возгорелось пламя, и за нами
начинается пожар. Но и это меня не останавливает. Эх жаль, нет
под рукой самолета: живо бы ее догнал. Самолеты изобретут
только через три тысячелетия. Эти люди – такие тугодумы! Стой,
дура! Я знаю, ты влюблена в этого недоделанного Нарцисса. Но
он никого не может любить, кроме себя. Его удел – онанизм,
потому что у него нет главного. То, что у него есть – это
насмешка над мужским достоинством. Красивую оболочку ты приняла
за сущность, а надо зрить в корень. Ты дура, потому что
девственница. Остановись, и я сделаю тебя умницей. Я открою
тебе ворота в мир НАСТОЯЩЕЙ любви. Знаю, тебя напугали, привели
в священный трепет размеры моего ключа, но поверь мне,
девочка, на слово: это ОБЫКНОВЕННЫЙ ключ, ну может, самую
малость больше нормы. Просто ты не знаешь своей глубины и явно
себя недооцениваешь. Дай мне шанс, и то, чего ты боишься,
станет твоей любимой игрушкой, которую без конца ты будешь
поднимать с пола (с пылу – с жару) и прятать в укромные места, и
восторженно хлопать в ладошки при виде бьющих перламутровых
струй. И ты будешь спрашивать себя: как я могла любить этого
пустоцвета Нарцисса!? И мои козлиные ноги покажутся тебе
верхом совершенства. Смотри, я бегу за ТОБОЙ, а за мной гонится
толпа вожделеющих нимф. Одна другой моложе и красивее. Они
устраивают драки за право принадлежать мне. Я работаю, как
бык-производитель, но мне с ними скучно. Честно говоря, я не
хочу тебя. Зачем же я бегу за тобой? Так, знаешь ли, по
традиции, по инерции… Мне нравится, что ты меня не любишь. Это
такая роскошная редкость в моей жизни! Возможно, я хочу,
чтобы ты любила меня по-другому, не как эти нимфы, не за крайнюю
плоть, а за душу поэта, как, возможно, ты любишь Нарцисса.
Я зову ее, а она не слышит, и между нами все те же 30
метров.

Сколько летчика не корми, он на север смотрит! И доказательством
тому – толстый свитер, кожаная куртка, подбитая мехом, и унты
на ногах. Да и небо всегда оказывает прохладный прием. Но
отчего это у нашего героя очки на шлем полезли? Неужели увидел
впереди северное сияние? Нет, до сияния еще далеко.
Горизонты задернуты мраком. Где ж ты, где ж ты, моя Сулико? Неужели
в созвездии Рака? А-а! Вот ты куда, голубь, смотришь. Что ж,
вкус у тебя есть. Хороша девка, особенно со спины, а тебе
ничего другого и не видно. Ну ладно, некогда мне тут с вами!
Вы стоите, прохлаждаетесь, а меня работа ждет. И так всегда:
я езжу на работу, а они стоят, я езжу, а они стоят. Но ведь
должно что-то измениться в этом мире. Да, я изменюсь, я
умру. Следовательно, они оживут.

Он подошел к ней тяжелым шагом командора и гулко шлепнул ее по
заднице, так что голуби слетели с ее плеч. Чего вы себе
позволяете! – воскликнула она возмущенно. Брось, Машенька, – сказал
он. – Давай лучше выпьем и трахнемся. Все равно нам больше
ничего не остается. Вот ты ждешь самолет, а самолета нет и не
будет. Заводы и фабрики встали. Рабочий класс, давно не
получавший жалования, разжалован в лоточники и обжалованию не
подлежит. Ты помнишь, как все начиналось? Правильно: с мешков
и продразверстки. С чего начали, тем и кончили. Мы стоим на
месте. А жизнь ушла далеко вперед. Наши идеи мертвы. Скажу
больше, только дай слово, что не испугаешься. Он взял ее за
руку и шепнул на ушко: Видишь ли, нас ТОЖЕ нет! Человек жив
своим внутренним содержанием, и если из него этот мотор
достать, что останется? То-то! Не веришь? Ударь меня в грудь. Мы
звеним, как пустые бочки. Снаружи мы каменны, а внутри
пусты. Время стоит, и единственное, что мне нравится в этом
тотальном застое, это то, что стоит у меня в штанах. Помнишь
крылатую фразу: мир спасет амур? Поэтому перестань ломаться и
давай будем спасаться. Ну и что, что среди бела дня и люди
смотрят. Ведь мы же мертвы, а с мертвых какой спрос! Это как во
сне, где все можно, где все проходит безболезненно и без
последствий. Хочешь – трахайся, не предохраняясь, хочешь –
пусти себе пулю в лоб. Все как с гуся вода. Ты ни чем не
рискуешь. Да-да, Машенька, мы не реальны, мы снимся друг другу, мы
спим, так уж давай спать по-настоящему!

И он-таки овладел ей. Ничего подобного мне видеть не приходилось.
Это была МОНУМЕНТАЛЬНАЯ любовь. Камень о камень. Стоял
страшный грохот, от которого лопались пионерские барабаны и
осыпались буквы политических лозунгов. А город подумал (три раза
подумал): учения идут. Даже люди, находящиеся поблизости, не
могли уяснить себе истинную причину шума, поскольку
любовников тактично укрывало плотное белое облако летящей с них
многолетней известки. Лишь бывшего вождя бывший соратник, который
стоял чуть впереди и правее, на призаводской площади
(потому что завод носил его имя), разглядел в свое пенсне (прибор
заоблачного видения) такое дело и скрипуче взвизгнул:
«Скоты! Вытворять такое в общественном месте! Куда смотрит
милиция! При товарище Сталине вам живо бы дали по 100 лет
одиночества»! А дерзкий летчик не спеша завершил свой полет,
поблагодарил бортпроводницу поцелуем в шею и только тогда ответил
человеку, еще недавно большому и почитаемому: «Старый козел, в
тебе говорит зависть. Ты всегда был импотентом и лечился
кровью младенцев. Но и это тебе не помогло. Что же касается
общественного места, то кто не знает о твоей жуткой
извращенности. Сделать женщине куннилинг – сам бог велел, но лизать
задницу мужчине, пусть первому человеку в стране – это уж вы,
батенька, хватили! Да вы просто порнозвезда какая-то,
выражаясь современным языком! Взгляни на него, Машенька: ноги
согнуты в коленях, одной рукой опирается на тумбу, другую
пытается приподнять (вперед, мол, к победе коммунизма). И такие
люди стояли у руля. Мы считали их полубожествами, думали, что
они из другого теста, а они отличаются от нас только
краской. Сколупни с них позолоту, и там тот же камень, та же
пустота. Нет, чтобы в этой стране произошли перемены к лучшему,
нужен качественно иной мозг, и я голосую за инопланетянина».

Ненавижу, ненавижу! – вдруг расплакалась Машенька. – Они отняли у
меня все. Я шла за ними, я им верила, я на них рассчитывала. А
теперь у меня ничего нет. Прохвост! Сейчас я вырву твою
козлиную бороду и пущу ее по ветру.

Что ты, что ты! – испугался летчик. – Не делай этого, не подливай
масла в огонь. Мы и без того живем в КОЗЛИНЫЕ, сатирические
времена. И потом, в бороде у дедушки – вся сила, без нее он
рассыплется, а он должен стоять как вечный памятник нашему
идиотизму. Пусть он себе стоит, а мы пойдем куда глаза глядят.

И они отправились, обнявшись и утешая друг друга. Я хотел
последовать за ними, чтоб узнать, куда же глядят их глаза, но не смог
двинуться с места. В ужасе я обнаружил, что нахожусь на
пьедестале и каменею. И во рту моем застыл крик.

1996 г.