Онтологические прогулки

Краткая история новейшей мифологии

Начало

8. От великих безумцев к сверхчеловеку

Античная история Европы, наследница средиземноморских мифов, пройдя
через поэтический период Гомера и Гесиода, описывала не
только хроники разнообразных династий – учения и жизнеописания
философов также занимали в ней существенную часть. Поэтому
немудрено, что психологии практически удалось выйти из
медицины в гуманитарные науки – психологические портреты
вышеописанных героев философского эпоса XIX века нельзя назвать иначе
как душевно патологическими. Конт, как уже упоминалось,
страдал маниакальными припадками, и, по мнению некоторых
современников, был «полоумным фанатиком». Шопенгауэр славился
скупостью, резкостью суждений, нетерпимостью и параноидальной
мнительностью – ему казалось, что все его замалчивают и плетут
против него заговоры. К людям от относился не иначе как с
подозрением – каждый раз перед сном перепрятывал ценности,
опасаясь грабежей, спать ложился с оружием. Панически боялся
умереть от заразной болезни, из-за чего часто менял место
жительства. Его посмертное «они найдут меня» читается совсем
иначе в таком контексте. Кьеркегор всю жизнь чувствовал себя
несчастным человеком – его вечными спутниками были меланхолия,
ипохондрия, преодолеваемые пароксизмами творческого
вдохновения. Датскому философу приписывался целый букет отклонений
– шизофрения, эпилепсия, эдипов комплекс, мазохизм,
нарциссизм, бессознательный гомосексуализм и
маниакально-депрессивный психоз.

Античные философы также не отличались широтой души и красотой
характера. К числу упомянутых в первых главах можно добавить
Периандра (666-586 гг. до н.э.), старейшего из семи великих
мудрецов. Правление этого коринфского тирана основывалось на
типично сталинских приемах – казнь или изгнание наиболее
выдающихся граждан. Помимо этого Периандр в припадке гнева убил
свою беременную жену; сына же, скорбящего о смерти матери,
выгнал из дома, объявив через глашатая, что всякий, кто
заговорит с юношей, должен уплатить пеню в храм светлейшего
Аполлона. Когда, некоторое время спустя, сам Периандр столкнулся с
немытым и голодным сыном на улице Коринфа, то раскаялся и
стал звать его домой, на что сын исступленно ответил: отец,
заплати теперь пеню Аполлону!

Список вышеупомянутых философов, воспевающих в той или иной мере
кризис европейской культуры вопреки или же благодаря
собственному душевному кризису, был бы неполным без имени Фридриха
Ницше (1844-1900). Болезненная жизнь и трагическое творчество
Ницше, слитые воедино, сделали его поистине культурным героем
нового европейского эпоса. Закончив свои дни в клинике
душевнобольных, Ницше был посмертно возведен в ранг пророка ХХ
века, и не в последнюю очередь, путем разнообразных
интерпретаций и фабрикаций. Ницше родился в семье лютеранского
пастора, в атмосфере святости и набожности. Гимназические товарищи
даже сравнивали его с «двенадцатилетним Иисусом Христом в
храме». Однажды он удивил их своей силой воли, когда взял в
руку раскаленный уголь, чтобы доказать презрение к боли и
смерти, как это сделал древнеримский герой Сцевола. Получив
сначала духовное, потом классическое филологическое
образование, он уже в 25 лет состоял профессором классической филологии
при Базельском университете. С годами Ницше разочаровался
не только в христианстве, но вообще в эллино-христианской
традиции. Обличению исчерпавших себя идеалов, обманывавших его
до зрелого возраста, Ницше посвятил оставшуюся жизнь.

Ранняя «филологическая» концепция Ницше исходила из дуализма мира, в
котором борются начала Аполлона и Диониса. Аполлон (бог
света) символизирует собой порядок и гармонию, а Дионис (бог
виноделия) – тьму, хаос и избыток силы. Тьма древнее Света, но
сила вызывает порядок, и Дионис порождает Аполлона («от
мифа к логосу»). В своих последующих работах Ницше ясно осознал
природу дионисийства как волю к власти, и начал беспощадно
обличать лицемерие разума, скрывающегося за шаблонами морали
в уютной ячейке социальной иерархии. Молодой профессор
покинул кафедру и пророчимое ему великое филологическое будущее,
чтобы до конца своих дней оставаться недопонятым одиночкой,
или как он сам говорил, «самым независимым человеком в
Европе». Его манила дикая, «дионисийская», мифология, на этой
почве он сблизился с композитором Р. Вагнером, и унесся из
логоса университетов в заантичные дебри германо-скандинавского
эпоса, ярко отображая мифоманию, охватившую европейские умы
того периода.

Но вскоре закончился и роман с Вагнером и Нибелунгами – Ницше не
нужны были чужие мифы, он был способен на авторский миф. В
результате Ницше создал собственный эпос, еще небывалый в
европейской философии. Поэзия и философия причудливо слились и
воплотились в новом мифе о древнем Зороастре (Заратустре).
Ницше вдохновился Заратустрой, как когда-то Гераклит, один из
наиболее повлиявших на него философов, и сделал из его образа
гениальную стилизацию, невольно напоминающую об Атлантиде
Платона. Эквилибристское владение языком и блестящая игра
мыслей и образов возвели это философское произведение почти до
уровня священного писания, манифеста антихристианской морали.

Словно предваряя приход ожидаемой шестой теософской расы, Ницше
пророчил: человек должен эволюционировать в сверхчеловека,
существо несокрушимо ясной воли, преодолевающей разум и так
называемые духовные ценности. Сверхчеловек – это гений и бунтарь,
разрушитель старых ценностей и творец новых, его пример –
Иисус Христос, господствовавший над многими поколениями
людей. Однако, создавая новые ценности, сверхчеловек в свою
очередь порождает культуру – Дракона или Духа тяжести. Ницше
понимал этот процесс, как кризис «аполлонического» начала,
всегда стремящегося к систематизации и, следовательно,
автоматизации идеалов. Поэтому сверхчеловеком станет Антихрист,
опьяненный «дионисийским» хаосом. Он создаст новые ценности,
противопоставив мораль господ смиренной христианской морали, но
это породит нового Дракона, и тогда явится новый герой, чтобы
поразить его. Так будет до бесконечности, в этом
осуществляется законный ход вещей, то есть концепция «вечного
возвращения», которую Ницше поместил в центр своей философии.

Игры Ницше с собственным мифом в конце концов превратили его самого
в миф. Всю жизнь он страдал сильными головными болями и
приступами не вполне ясной болезни, будто расплачиваясь за
созданный им сверхчеловеческий мир. В 1889 году с ним, посмевшим
убить Бога и презревшим мораль, при виде старой, забитой
кучером, лошади случился нервный припадок, и на этом акте
сострадания его психика окончательно пошатнулась, он провел
последние годы своей жизни в психиатрической клинике. Но только
после смерти в 1900 Ницше предстояло вернуться во всей красе,
воскреснуть в чудовищно преображенном образе. Сказанным им
однажды словам «наверняка не ранее 1901 года мысли эти
начнут доходить вообще до ушей» – суждено было стать пророческими
– столетие началось с настоящего бума ницшеанства.

Как говорил Ницше устами Заратустры: «Кто пишет кровью и притчами,
тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть». Увы,
притчи всегда становились смертоносным орудием в руках умелых
толкователей. Ницшеанство шагнуло намного дальше своего
создателя, безумного поэта, произведя громадный массовый эффект
– Ницше читали и цитировали все, от кабинетной
интеллигенции до все больше звереющего пролетариата, как в Европе, так и
в России. Именно озверением обернулась «ярость благородная»
толпы, посягнувшей на роль сверхчеловека. Если подтитул
Заратустры, адресовавший текст «для всех и для никого»
символически воплотился в строках Интернационала: «кто был ничем,
тот станет всем», то их классовым противникам, возомнившим
себя истинной расой господ, также удавалось сплошь и рядом
находить подтверждение собственных теорий в текстах Ницше. Так
началась великая борьба за Сверхчеловека.

Ницше не дожил до своего Великого Полдня. Лишь десятилетия спустя
его белокурые бестии, эти «грядущие гунны», прорвали нависший
над Европой серый флер нигилизма, «чтоб сказку сделать
былью». ХХ век озарился терактами, революциями, и, в конце
концов, взорвался Первой мировой войной. Ницше, пророчившего
приход Антихриста, самого сделали Антихристом. Р. Сесиль,
последний лорд на должности премьер-министра Великобритании,
говорил тогда в своем публичном заявлении: «Миссия Антанты –
заменить волю к власти, это дьявольское учение немца, волей к
миру». Из всех уголков Европы доносилось, что эта безбожная
война – непосредственное наследие Ницше.

Следует также упомянуть, что после смерти Ницше был организован
Архив его работ, руководство над которым взяла его сестра,
Элизабет Фёрстер-Ницше. Именно она, пытавшаяся вместе с мужем
основать в Парагвае «Новую Германию», совершала различного рода
махинации с текстами своего усопшего брата, придавая им
антисемитский и расистский характер. Первым об этом публично
заявил антропософ Р. Штейнер, долгое время работавший в Архиве
и отказавшийся стать редактором сфальсифицированных
материалов. Осенью 1934 г. Архив посетил Гитлер, включивший в
последствии Ницше в пантеон «героических провидцев отечества».

9. Программа принудительной утопии

Вторая война оказалась еще чудовищней Первой. Если одна сторона
противостояния опиралась на логическую трактовку оккультных мифов,
то вторая старалась воплотить в жизнь самые мифические идеи социальной
утопии. Сегодня, с культурологической точки зрения, война нацистской
и советской идеологий кажется поистине мифологичной, но никогда
еще сказка, поправшая быль, не приводила к столь кровавым последствиям.
Обе стороны объединяла нетерпимость к любым помехам на пути к
завоеванию мира – цели, поставленной тоталитарными формами власти
этих стран. Главным двигателем социального строя в обеих странах
было поклонение новым идеям и отрицание прежних предрассудков,
первым из которых было христианство (Гитлер считал христианство
второй угрозой национал-социализму после коммунизма, и называл
его «предбольшевизмом», полагая, что Иисус был сыном римского
легионера и арийцем, а еврей апостол Павел исказил и извратил
его учение). Сами же большевики, свергнув Бога и уничтожив Его
церкви и священные писания, поклонялись «Капиталу» К. Маркса,
провозгласившему всякую религию «опиумом для народа». В результате
христианский крест был атакован слева черной фашистской свастикой,
справа – красной звездой, коммунистической пентаграммой. Таковым
оказалось символистское наследие эпохи модернизма, времени неомифологического,
революционного мышления.

А. Гитлер (1889=1945), возросший на ниве европейского оккультизма,
оказался намного агрессивнее в своих амбициях, чем прочие «духовные»
новаторы – философы, теософы и антропософы. «София» Гитлера, его
жизненное кредо, заключалась в унификации германских земель, и
очищении их от инородного засорения – от евреев, цыган, и прочих
славян, прямых наследников «морали рабов». Став абсолютным фюрером
Германии, Гитлер пресекал любое политическое инакомыслие – почти
все партии Рейхстага были распущены, если не ликвидированы. Значительную
роль в его политике играла организация Аненербе, созданная для
изучения традиций, истории и наследия германской расы, которая
в последствии преобразовалась в управление концлагерями. Все,
подозреваемые в нелояльности к великому вождю, уничтожались, и
в первую очередь те, кто способствовал продвижению Гитлера к власти
– политические авторитеты, начальники армии, даже оккультные учители,
в их числе глава Аненербе Г. Вирт, выдвинувший несостоятельную
в глазах фюрера гипотезу о происхождении германцев от атлантов.
Гитлеровская утопия, идеология нацизма, была центробежной, она
жаждала завоевания пространства, чтобы преодолеть стесненность
германского духа прочими «постояльцами» Европейского общежития.
Этому проекту придавалось поистине сверхъестественное значение.
Например, для Гитлера обладание мистическим Копьем Судьбы было
чуть ли не значительнее оккупации восточно-европейских земель.

На стыке веков витальность ницшеанства захватила и русские умы.
Как и в Европе, научно-технический прогресс сочетался с повышенным
интересом к эзотерике, что выразилось в возникновении разнообразных
историософских концепций, самой живучей из которых оказалось «евразийство».
Н. Данилевский, В. Ключевский, Н. Трубецкой и П. Савицкий – вот
лишь некоторые авторы, работавшие над этой концепцией, которую
в ХХ веке разовьет Л. Гумилев со своей теорией этногенеза, и,
наконец, А. Дугин, превративший «евразийство» на заре нового тысячелетия
в активное политическое движение. Геополитические амбиции накладывались
на декадентские и нигилистические настроения и грозили серьёзным
социально-культурным кризисом. Попытка выйти из этого кризиса
осуществлялась в России через обращение к традиционным духовным
идеалам.

У истоков русского духовного ренессанса начала XX в. стоял, в
первую очередь, В.С. Соловьёв (1853-1900), который оказал непосредственное
влияние на религиозную философию Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова,
С.Н. и Е.Н. Трубецких, и др., как и на творчество многих поэтов-символистов.
Когда русская интеллигенция, находившая в откровениях Достоевского
золотую середину между европейским психоанализом и русским божественным
провидением, инерционно уповала на то, что «красота спасет мир»,
Соловьев горько говорил: «Странно кажется возлагать на красоту
спасение мира, когда приходится спасать саму красоту...» Соловьев,
ясно видевший трагедию эпохи, но пытавшийся разрешить ее проблему
менее агрессивно, чем европейский философ, по злой иронии судьбы
скончался в том же августе 1900, что и Ницше. Религиозная философия,
на идеалы которой опиралось потом Белое движение, не смогла сдержать
напора «грядущих гуннов», доведших ницшеанскую витальность до
откровенной бестиальности – патриархальность России была расколота,
и ХХ век залило «красным».

К мифам Ницше в среде малограмотных философствующих большевиков
относились презрительно, как к поэтическому пустословью. Европейский
идеализм, всякие разглагольствования о гуманизме и прочее гегельянство,
казались праздными раздумьями пресытившейся культурной элиты,
которые кидали толпе громкие слова о братстве и равенстве как
кости с барского стола. В новой России не нужна была философия,
а уж тем более эзотерика – К.Маркс, Ф. Энгельс и В.И. Ленин воспринимались
священным триумвиратом, исключавшим поклонение иным богам. Практический
план по переустройству общества, обоснованный великими социологами,
воспринимался если не как священное писание, то как программа,
вбитая в сознание, так что никто не посмел заметить, что экономические
прогнозы Маркса, мягко говоря, не оправдались. Философия, помимо
марксистско-ленинской, провозглашалась лишней, потому что мышление
человека достигло своего апогея – определился логический идеал
существования личности в обществе, и методы его достижения.

Смешение классов было не только социальным явлением, но и культурным
– образование массового общества упразднило разделение литературы
и искусства на «элитарное» и «потребительское». В России, где
литература по-прежнему была безусловным авторитетом, художественная
словесность стала основным источником идеологического воздействия,
посредством образов, восходящих к мифу. «Буревестник революции»,
М. Горький (1868-1936) был очевидным поклонником Ницше – чего
только стоит его прическа и характерные усы. Однако, пророчество
о новом поколении у Горького интерпретировано несколько иначе
– «сверхчеловеческой бестии» он противопоставил «гордого человека»,
не растратившего свой потенциал в мещанском прозябании. Противопоставив
себя западному скальду, Горький стал одним из баянов советской
жизни, певцом сусальной лжи, который даже быт трудовых колоний
сподобился описать как благостный рай.

Советская Атлантида уже не была сказочной метафорой для воспаленного
индивидуального воображения, она стала реальным проектом социальной
утопии для всех и каждого. Когда академик И.П. Павлов усомнился
в нравственной гегемонии невежественных рабочих, «любимец партии»
Н.И. Бухарин твердо заявил: «Переделаем!». Только Е. Замятин,
первопроходец жанра антиутопии, в 1920 уяснил себе, чти эти слова
значат на самом деле – его роман «Мы», в советской энциклопедии
названный «памфлетом на социалистическое общество», рисует чудовищную
картину всякого тоталитарного общества, где каждый человек, его
личность и судьба, сведены до «нумера», до статистической единицы.

Первой же поистине советской утопией был написанный три года спустя
после Замятина «Грядущий мир. 1923-2123» Я. Окунева. Погруженные
в анабиоз Евгения и ее жених Викентьев очнулись спустя 200 лет
в Мировом Городе, по практичности не уступающем замятинскому Единому
Государству. Урбанизированная планета, со сглаженными горами и
перекинутыми через океаны мостами являет собой апогей цивилизации,
поправший любую культуру. «Счастливые» жители Города – все те
же безликие «нумера», бритоголовые, в одинаковых одеждах. Любое
проявление индивидуальности понималось как явление антипролетарское,
контрреволюционное: «Каждый гражданин Мирового Города живет так,
как хочет. Но каждый хочет того, что хотят все...» Но если же
вас и посетят какие-то фантазии о преступлениях, вроде чувства
ревности, то их безболезненно удалят как атавизм в лечебнице эмоций.

Окуневу, прилежно переписывающему свои произведения согласно поступающим
сверху указаниям, повезло больше других утопистов. В. Никольский,
автор «Через тысячу лет» (1927), предвидевший ядерный взрыв, не
предвидел того, что разделит участь интеллигенции в руках бериевских
палачей. Я. Ларри, известный нам по детской книге «Необыкновенные
приключения Карика и Вали», был репрессирован за малоизвестную
сегодня «Страну счастливых», и чудом дожил до реабилитации. Партийный
публицист К. Радек, описавший в своей утопии «Зодчий социалистического
общества» 90-летнего Сталина, по-прежнему несогбенного вождя мировой
революции, разделил судьбу с вышеупомянутым Бухариным. Так же
трагична судьба автора текста «Путешествие моего брата Алексея
в страну крестьянской утопии», который вышел в 1920 г. в государственном
издательстве. Установлено, что под псевдонимом И. Кремнев его
написал один из крупнейших русских аграрников А.В. Чаянов, по
совету или распоряжению Ленина, задумавшего посмотреть на реакцию
«деревенщиков» и деятелей кооперативного движения. В 1937 году
Чаянов был расстрелян по обвинению в принадлежности к никогда
не существовавшей «трудовой крестьянской партии».

Даже наивная социальная утопия могла обернуться едкой антиутопической
сатирой. Зачем партийному руководству, этой касте жрецов нового
мира, которых собственная власть на пике «развитого социализма»
интересовала намного больше общественного благополучия, нужны
были какие-то прогнозы о светлом будущем? В СССР поэтому всегда
любили больше «реалистов» типа Горького, который замазывал дыры
настоящего. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит
человек!» – слагали придворные песенники как раз в те самые кровавые
годы, когда в застенках гибло намного больше невинных людей, чем
в аду любого сражения. Как это не чудовищно звучит, но Вторая
мировая война оказалась отдушиной в удавке смирительной сталинской
системы, которая позволила человеку хоть в смерти на поле боя
обрести свое достоинство. Миллионами и миллионами трупов – павшими
в боевых действиях солдатами, уничтоженными в концлагерях узниками,
ликвидированными «ради светлого будущего» неугодными гражданами
– заканчивается история Нового времени, эры гуманизма, братства,
равенства и прочего человеколюбия. Германия официально проиграла
в этой войне – свастика, древний символ света и благополучия,
был свергнут и растоптан. Миф смешался с логосом в утопии, которая
продолжала осуществлять себя на территории победивших государств,
и незаметно все больше расширяла свои границы. Началась эпоха
противостояния пентаграмм, государственных символов конгломератов-аббревиатур,
СССР и США.

10. Супертроица Северо-американской субэкумены

Игнаций Донелли, превративший антлантологию в популярный культ,
который в свое время оказал такое влияние на Блаватскую, считал,
что все ранние цивилизации Америки берут свое начало из Атлантиды,
равно как и египетская, финикийская, то есть вообще все цивилизации
Старого света. Его учение повлияла также на палеогеографию и создание
теории о древнем едином континенте Гондвана, который в последствии
раскололся на современные материки. Однако, интерес к древнему
облику Земли не был бы оправдан без интереса к облику человека,
населявшего ее в то время. Существуют научные дисциплины, рассматривающие
само человечество как своего рода духовный конгломерат, по тем
или иным причинам раскалывающийся на этносы и культуры.

Российский философ культуры и истории Г.С. Померанц, пытаясь углубить
проблему общественных образований, стоящих между «национальным»
(этническим) и «интернациональным» (вселенским), таких как, например,
Европа, классифицирует такую устойчивую коалицию культур как субэкумена.
Под субэкуменой понимается образование, сплоченное единой вселенской
религиозно-философской традицией. Эта концепция противостоит теории
этносов Л.Н. Гумилева, так как переносит акцент с этнического
(племенного) на вселенское (в его исторически конкретном воплощении
суперэтнической культуры, созданной мировой религией). Аналогия
субэкумены, в концепции Гумилева – «суперэтнос», рыхлое и недолговечное
единство, созданное избыточной энергией этноса (например, Римская
империя до христианства), и всегда оказывающееся слабее культурных
образований, созданных вселенскими религиями и религиозно-философскими
традициями.

Концепция субэкумены примыкает скорее к теории «культурных кругов»
О. Шпенглера, последователя новой немецкой философии XIX в. Так,
культурный круг Шпенглера обладает иррациональной природой, и
строится скорее на привычках и обычаях, чем на идеях и символах.
Например, Византия и халифат включены Шпенглером в один культурный
круг, несмотря на различия между христианством и исламом. По Шпенглеру,
культурный круг подобен биологическому организму и живет примерно
тысячу лет, проходя неизбежный путь от юности к зрелости и старости.

Но что, если этот «живой организм» прожил уже две тысячи лет,
и скреплен не только шпенглеровскими привычками как старая семейная
пара, которой он давно уже пророчил развод, а вдобавок общими
религиозно-философскими традициями по Померанцу? Пример «старой
семейной пары» приведен не случайно. Античный центр Европы, Средиземноморье,
изначально являлось культурологически биполярным пространством,
в пределах которого бурное образование метанарративов сопровождалось
оживленной динамикой мифа и логоса. Такими полюсами были, например
– эллинская культура и римская империя; греко-римская философия
и иудейская религия; католицизм и Византия; христианство и ислам
и т.п. Процессы соотношений этих полюсов различны как по времени,
так и по масштабу, но сути от этого не меняют – они все органичны
друг другу в рамках европейской субэкумены.

Однако, у европейской пары сравнительно недавно появилось детище.
На каких еще географических и культурных просторах открыться окоёму
нового мифа, как не в плавильном котле этносов и классов, созданном
во имя неоригинальной утопической идеи «абсолютной свободы» (кроме
свободы от неё самой)? Соединённые штаты Америки, этот новый «суперэтнос»,
доказал свою легитимность и утвердился на карте мира, пережив
войны внешние и гражданские, и испытал не раз свою «веру в демократию»,
переплавив в своем идеологическом котле эмигрантов со всех концов
света. Оказавшись полноценным государством, США потребовало от
истории собственного места в ней, то есть культурных традиций
и, главное, мифов. Ведь новые хозяева древней земли, всеми фибрами
пытавшиеся отмежеваться от монархии, империализма и религиозного
догматизма Старого света, переняли у её бывших поселенцев не более,
чем вредную привычку курить табак, во всем остальном продемонстрировав
идеи «братства и равенства» исключительно по расовому отличию,
а именно – практически уничтожив аборигенов-курильщиков для расширения
плантаций бледнолицых братьев.

Но, уже поколения спустя, именно в борьбе менталитетов «консерваторов-работорговцев»
и «свободных идеологов» (Война Севера и Юга, 1861-65 – чем не
онтологическое название, как бы призывающее героя в новый миф?)
утвердились современные основы новообразовавшейся северо-американской
субэкумены. США негласно стали первым испытателем научной сенсации
Дарвина и ещё не сформулированной философской концепции Ницше
о «морали рабов и господ», опередив пробы Европой нацизма и коммунизма
на 80 лет. США все-таки подключилось к европейскому метанарративу
Мировой войны, но не своим поздним вступлением в неё (которое
скорее похоже на символический акт верного сына, приходящего на
помощь к больному отцу), а уже послевоенным агрессивным антисоветизмом
под началом Джозефа Маккарти, с публичными судами, не уступавшими
инквизиции. Исключив Германию из игры, США и СССР заняли роли
оппонентов на карте мира. «Маккартизм» уже давно звучит как присказка
эпоса о Холодной войне, одного из центральных мифов новейшей истории
«о двух братьях и их бесконечной гонке вооружения». Тесная связь
наблюдается во всех начинаниях «братьев» – государственный атеизм
одного, и введение имени Бога в конституцию другого; официальное
отрицание вопреки очевидности террора и лжи в СССР и мифически
свободное радио США; и главное – испытания атомного оружия и опыты
полетов к иным мирам – «от мифа к логосу во имя космоса».

До того, как Гражданская война революционно смешала все классы
культуры и традиции, в США сохранялась доставшаяся ему в наследство
от аристократической Англии сословность культуры. Но этническая
самоидентификация требовала создания каких-то особых культурных
форм, которые отличали бы новорожденную нацию от всех остальных,
как тинейджера в период становления личности, и в первую очередь
– от ее прародителя, нации британской. Если в простонародной среде
и появлялись Пекос Билл, Поль Баньян и даже мифологизированные
отцы-зачинатели Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин (ср. советские
анекдоты о лидерах СССР), то высшие слои общества ориентировались
на культурные стандарты викторианской эпохи. Ставший притчей исторический
факт о суперковбое, «убившем значительное число белых людей и
индейцев», вроде Джесси Джеймса или Крошки Билли – этот первый
героический эпос Дикого Запада переосмыслится намного позже, переродившись
в культурологические архетипы, то есть в супергероев комиксов
уже в 30-е годы ХХ века.

Хлынувшая в конце XIX в. в США волна иммигрантов начала быстро
заполнять лакуну, оставленную ликвидированным колониализмом, способствуя
стремительному экономическому росту страны. Средний американец
если и был образован, то не слишком – традиция духовных ценностей
и авторитет философии Старого света мало оправдывали себя прагматически
(прагматизм, заложенный на стыке веков американцами Ч. Пирсом
и его последователем У. Джеймсом и Дж. Дьюи считается собственно
национальной философией американцев). Представителем нации стал
простой работяга, которому нужны были не абстрактные светлые идеи,
а простые развлечения, отдохновение от трудовых будней. Нация
постоянно пополнялась живым потоком иммигрантов, у которых была
общая проблема: они плохо знали английский язык. Именно поэтому
появившиеся на последней странице газет комиксы так быстро завоевали
популярность у американских масс – забавные истории излагались
через экспрессивные рисунки, сопровождавшиеся простым текстом,
часто имитировавшим тот или иной иммигрантский сленг.

Исследователь комиксов художник В. Сахнов замечает также: «Конечно,
кинематограф, особенно после обретения способности говорить, быстро
сместил комикс с престола популярнейшего вида досуга, но ко времени,
когда это произошло, комикс занял прочное место в американской
культуре. В комиксе она, наконец перестав следовать европейским
культурным стереотипам, нашла оригинальный инструмент выражения
своего национального характера: комикс взял на себя роль ярмарки
идей, стал питательным бульоном американской народной мысли, средой
для становления мифологии молодой культуры. Эта тенденция прослеживается
на всех этапах культурного развития США, вплоть до сегодняшнего
дня: с момента появления на свет самого мощного американского
архетипа – человека со сверхспособностями, Супермена и его отпрысков
– все наиболее оригинальные художественные идеи сначала проявляются
в комиксе, чтобы потом быть перенятыми Голливудом и прочими институтами
массовой культуры».

В. Сахнов остроумно сравнивает «святую троицу» северо-американских
супергероев – Супермена, Бэтмена и Спайдермена с нашим отечественным
аналогом – Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович, замечая
при этом, что старорусские былины вообще мало чем отличались от
современных комиксов: «Едет один богатырь по полю, и вдруг видит,
как ему навстречу едет другой богатырь и кричит, что нет его круче.
Первому богатырю становится обидно и они начинают месить друг
друга чем ни попадя. Потом мирятся, конечно, и едут совместно
вламывать каким-нибудь ближайшим татарам, врагам всего прогрессивного».
Получается, в который раз по иронии судьбы, что именно в США предсказания
Ницше сбылись буквально, хоть и не совсем на реальном уровне,
когда его Übermensch предстал в облике северо-американского
Супермена.

(Продолжение следует)