Онтологические прогулки

Краткая история новейшей мифологии

Начало

16. Смешение мифа и логоса как завоевание космоса

Основатель «Церкви сайентологии» Рон Хаббард в 40-е годы получил
известность как писатель-фантаст. Выступая однажды на съезде фантастов
в Нью-Джерси, он заметил: «Писать, чтобы получать пенс за слово,
смешно. Если человек действительно хочет получить миллион долларов,
то лучший способ – это основать свою собственную религию», что
он с успехом и осуществил. Однако, не каждый фантаст болен желанием
воплотить свои фантазии в реальность. Фантастика – уже сама по
себе игра разума, для которой тесны законы физики и прочие ограничения
материального мира. Естественно предполагать, что магия и космогония
Добра и Зла когда-то владели прошлым, поэтому жанр фэнтези так
тяготеет к пассеизму и романтике Средневековья. Жанр же научной
фантастики обращен в будущее, в перспективу, открываемую научно-техническим
прогрессом, направляющим всевозможные комбинации мифа и логоса
в манящие просторы Космоса. Именно поэтому появление научной фантастики
как полноценного жанра было вызвано промышленной революцией в
XIX веке. Но если первоначально она только описывала достижения
науки и техники, и перспективы их развития, то с кризисом европейского
рационализма безупречность технократических и социальных моделей
была поставлена под сомнение. Уже произведения отцов-зачинателей
Ж. Верна и Г. Уэллса при всей увлекательности их сюжетов полны
человеческих тревог, пробивающихся сквозь технократические восторги,
и поисков нравственных начал в древнем мраке Вселенной.

Фантастика и кинематограф являются яркими примерами верлибризации
культуры, и потому совершенно естественно, что эти два феномена
тесно связаны. Если первые опыты кинематографа были обращены,
в первую очередь, к мистике и ужасам («второе пришествие» литературных
Дракулы и Франкенштейна), то это только благодаря таинственной
природе «оживших образов» самого кинематографа, который молниеносно
воспользовался своей популярностью, и в наше время вырос до одной
из самых больших индустрий планеты. Приход футуризма, кубизма
и сюрреализма утвердил истинное предназначение кинематографа –
быть провозвестником если не будущего, то новой реальности. Поэтому,
начиная с Ж. Мельеса, научная фантастика активно развивалась в
кино, где шагала в ногу с современной ей наукой, воплощаясь в
модернистских находках талантливейших режиссеров.

В СССР также быстро осознали перспективы кинематографа, Ленин
его провозгласил не иначе как «важнейшим для большевиков из всех
искусств». Кино стало орудием пропаганды в послереволюционной
стране, сменив экранизации классических произведений с элементами
мистики (ср. западных Дракулу и Франкенштейна) на темы пролетарской
мировой революции. Конец модернизма в СССР, как в кино так и в
культуре вообще, только дополняет печальные страницы нашей истории:
«По мере ужесточения политики партии по отношению к культуре,
фантастическая социальная тема становилась все более рискованной
даже при сохранении чисто коммунистического подхода – фильмы по
любому мельчайшему поводу могли подвергнуться обвинениям в «правом»
или «левом» уклоне, что автоматически делало жизнь его создателей
в СССР невыносимой. Поэтому во второй половине 1920-х годов попытки
снять фантастические фильмы в СССР оказываются практически безрезультатными».
Так скоро утопия становится антиутопией.

Вторая мировая война связала СССР и Нацистскую Германию в единой,
чисто мифологической, борьбе за субэкумену. Америка оставалась
преданной своей идеологии, и держалась в стороне от мировых катаклизмов,
занимаясь «мирными» делами – она снимала кино, формируя свою собственную
империю – Голливуд, который если не напрямую, то метафорически
был взят на вооружение послевоенным «маккартизмом», что способствовало
утверждению США в статусе субэкумены. Новым нарративом, в борьбе
за который столкнулись «супераббревиатуры» США и СССР, было космическое
пространство, тот уровень утопии, который был логическим продолжением
утопии социальной. Этот мифологический эпос соперничества за космический
приоритет напоминало библейский миф о Каине и Авеле, соревнующимся
в любви к Богу. Даже имена звездных первопроходцев были строго
распределены на астронавтов и космонавтов. Однако, космическая
экспансия человечества от имени определенной идеологии, которая
на обоих сторонах планеты подменила собой и этнос, и культуру,
прогрессировала не с той скоростью, что была запрогнозирована
научной фантастикой в литературе и кинематографе. После запуска
Спутника Земли (1957), полета Гагарина (1961), высадки на Луну
(1969 – кстати, уже давно ведутся тщательные попытки «иммифицировать»
этот факт) человечество не особо продвинулось в реализации своих
космических мечтаний, и потому активно продолжало завоевания вселенной
в иной реальности – на страницах и экранах своей культуры. И в
первую очередь в рамках кинематографа, этого самого «футуристического»
из всех искусств, который не мог не стать рупором идей и мифов
научной фантастики.

Развитие кинофантастики в 1960-х годах шло под сильным влиянием
прорыва человечества в космос. Полёт Юрия Гагарина и американских
космических экспедиций вызвали бурный интерес к теме космических
полётов, которая давно уже была освоена литературной и кинематографической
фантастикой. Выход на экраны «Космической одиссеи 2001» (2001:
A Space Odyssey, 1968) Кубрика стал настоящим событием в истории
мирового кинематографа, благодаря этому фильму научная фантастика
перестала считаться чисто коммерческим маргинальным направлением,
доказав свою способность к выражению философской глубины, психологической
насыщенности, и, главное, полнейшей достоверности через ошеломляющую
визуализацию (ср. «логос как самораскрытие «бога незримого» С.Н.
Трубецкого).

Продолжение «холодной войны», которая теперь проходила в «космической
гонке», определяло основную тематику кинофантастики начала 1960-х
годов. Политическая паранойя особенно безжалостно была высмеяна
в фильме Кубрика «Доктор Стрейнджлав, или Как я перестал бояться
и полюбил бомбу» (1964). В этот же период в США, Европе и СССР
происходили значительные социальные и мировоззренческие изменения,
и кинематограф озвучивал и переосмысливал нюансы борьбы за мировую
идеологию супердержав такими фильмами, как «Планета обезьян» (1968),
сыгравшим важную роль в борьбе с американским консерватизмом и
расизмом (выход фильма почти совпал по времени с крупнейшими социальными
потрясениями в США и убийством Мартина Лютера Кинга).

Телевизионный сериал Джина Родденберри «Звёздный путь» (Star Trek,
1966-1969) стал первым фэндомом, придавшим фантастике совершенно
невиданные масштабы. Реальность «Звёздного Пути» – футуристическая
утопия торжествующей демократии, один из наиболее тщательно проработанных
искусственных миров. В официальных источниках можно найти детальную
историю отображенных в телеэпопее космических походов, технические
характеристики звездолетов, культурологию той или иной расы, точные
описания каждой мелочи – от рецептов традиционных клингонских
блюд до правил игры в трехмерные шахматы. В мире на сегодняшний
день насчитывается несколько миллионов поклонников нарратива,
именующих себя «Трекки» (Trekkies) или «Треккеры» (Trekkers),
за счет чего эпопея попала в Книгу рекордов Гиннеса за самое большое
число фанатов научно-фантастического фильма. Возвращаясь к вопросу
«реальности из языка», следует заметить, что все расы вселенной
«Звездного пути» без проблем понимают друг друга благодаря устройству
”Universal Translator”. Наверное, такой абсолютный универсализм
объясняет также и то, что все расы – гуманоидные, которые ходят
на двух ногах в условиях общей гравитации, дышат одной атмосферой
и без особых проблем осуществляют межвидовые браки – даже те расы,
которые так и не прониклись демократическими идеалами Федерации
Планет.

Фантастика открыла способ создавать собственные миры. В 1977 г.
вышли «Звёздные войны» Дж. Лукаса, объединившие мифологические
мотивы фэнтези с антуражем космической НФ. Грандиозный успех фильма
почти мгновенно создал новый культ, сравнимый с культом «Звёздного
пути», и разделивший таким образом на два лагеря sci-fi фанатов
(ср. лат. fanaticus «исступленный» с греч. phantastike «искусство
воображать»). СССР пытался не отставать в кинематографическом
эпосе, но советское кино вынуждено было признать свою неконкурентоспособность
перед технологической мощью Голливуда, что и стало символом победы
США в «холодной войне» за космос (т.е. реальность). «Через тернии
к звездам» (1981) был наиболее удачной попыткой участия советского
кино в «звездных войнах». Фильм воплотил в себе голливудские мотивы,
уже успевшие стать классикой – романтика космической экспансии
«Звездного Пути», экологический кризис будущего «Планеты обезьян»,
а также монументальность сопровождающей музыки. Кстати, использованная
в «Космической одиссее 2001» увертюра «Так говорил Заратустра»
Р. Штрауса, уже не воспринимается иначе как по ассоциации с фильмом;
в СССР такты этой мелодии стали традиционной заставкой ТВ-шоу
«Что? Где? Когда?».

Кино развивает свою зрелищность, придавая фильмам всю большую
достоверность, и философскую глубину, пытаясь визуализировать
нравственные проблемы. Антиутопии экранизируются как «фильмы-предупреждения»,
возникает «постапокалиптический» жанр, действие которого разворачивается
после постигшей Землю глобальной катастрофы или ядерной войны.
Этим фильмам с советской стороны вторят научно-фантастические
картины Тарковского «Солярис» по роману С. Лема (1972) и «Сталкер»
по сценарию братьев Стругацких (1979), о котором сам великий режиссер
говорил: «Для меня эта работа – выражение силы слабого человека,
человека веры, человека высшего духа. Его действия могут быть
непрактичными и абсурдными. Но непрактичность поступков для меня
признак высокого духа. У него есть идея. Никакой зоны нет. Это
просто он сам выдумал, чтобы взять двух-трёх несчастливых людей,
отвести туда и внушить им идею какой-то надежды во имя счастья.
Но, в конечном счёте, ни один из них не хочет войти в эту комнату».

Желание поднять противостояние мифа и логоса до космических высот
– это естественная попытка отдельного человека посмотреть на глобализированную
массу человечества со стороны, найти смысл его вечно ускользающей
Атлантиды. И где-то там, в бескрайних окоемах лавкрафтовского
ужаса, романтический Сталкер, этот ницшеанский странник в уэллсовском
звездолете, однажды встретится со своей тенью, чтобы повторить
давным-давно сказанные Шекспиром слова «The fault, dear Brutus,
is not in our stars, But in ourselves...».

17. Великий пост миллениума

ХХ век подвел итог возникшему в период романтизма кризису идеалов
Нового времени. Антропоцентризм, гуманизм, рационализм, либерализм,
выражавшие веру во всемогущество разума и свободу личности оказались
преходящими понятиями в эпоху реализации утопий. Европейский шкаф
с тщательно разложенными по полочкам рациональными и нравственными
категориями оказался опрокинут революциями (социальной, сексуальной,
философской и т.д.). Однако поставленная в XIX веке проблема отчуждения
не только не разрешилась, но приобрела в ХХ веке почти патологические
масштабы, гипертрофировавшись до проблемы утраты реальности. Если
XIX век еще жил идеалами, сформированными эпохой Просвещения,
то предпринятые в ХХ веке радикальные социальные преобразования
доказали абсурдность передела реальности, исходящего из постулатов
«правящего ума». Как это водится, переосмысливание идеалов в конце
концов переросло в их осмеяние, которое стало принципом новой
культурной систематизации, названной постмодернизмом. Постмодернизм
стал основным направлением философии, искусства и науки конца
ХХ века, собрав под своим началом разнообразные концепции, явления
и направления. Их организующим фактором был префикс «пост-», определяющий
реакционность сознания в руинах утопии, и бесконечную переоценку
ценностей, возведенную в единственный сохранившийся идеал.

Теоретики постмодерна предпочитают в духе политкорректности называть
это культурным «настроением» и временной «ситуацией» (Ж. Лиотар),
как это в свое время говорилось и о романтизме. Постмодернизм
стал прямым логическим продолжением великих социальных идеологий,
чье благородное стремление к универсальности обнажило лишь когти
тоталитаризма. Постмодернизм не разрушал культурные ценности,
это до него уже сделали те, «кто был ничем, и стали всем». Его
скорее можно сравнить с грустно улыбающимся ребёнком, оставшимся
без надзора своего Большого Брата и копошащимся в руинах идеологий
и разноцветных кубиках культуры. Из них он и начал строить свои
зыбкие замки, развлекая себя и коротая время до прихода нового,
еще не совсем ясного тысячелетия. Основным формообразующим принципом
этого периода стали фрагментарность, эклектика и ирония, в полной
мере выразившие постидеологическое сознание современного человека.

Все классические вопросы, волновавшие умы на протяжении веков,
оказались бессмысленными из-за мультивариантности понятий, утративших
былую внятность и стройную иерархию. Осознав фундаментальность
проблемы языка, в рамки которого оказалось вписано абсолютно все,
постмодернизм стал великим фокусником слов и трикстером-карнавализатором,
показывавшим язык кому ни попадя, в том числе и собственному отражению.
В гиперреальности условностей и автоматического потребительства
все поменялось местами, и единственной точкой опоры оказалась
ценность финансовая, на самом деле, более чем условная, если вспомнить
слова Ж. Бодрийяра о мыльном пузыре мировой экономики. Человеческая
утопия опять вернулась к мистическому числу Пифагора, покоящемуся
где-то в центре мироздания, в некоем Великом Банке. Так «логос»
стал не более чем «логотипом», важнейшим элементом корпоративного
имиджа той или иной компании – ярлыком на модных пифагоровых штанах
в бутиках современной агоры. В восприятии потребителя логотипы
стали гарантией качества товара, этакой опорой в реальности, где
даже добро и зло – не более, чем виртуальные понятия культуры,
в обиходе больше воспринимаемые как «интересно» и «неинтересно»,
«престижно» и «неоригинально».

Уже Л. Витгенштейн в «Логико-философском трактате» замечал о множественности
восприятия: «Мир счастливого и мир несчастного – это совершенно
разные миры. Когда человек заболевает или у него умирает кто-нибудь
из близких, реальность резко изменяется (ср. картину психоза,
аутичного мышления). И наоборот, в эйфорическом, гипоманиакальном
состоянии реальность кажется яркой и праздничной. Про такого человека
говорят, что он видит мир «через розовые очки»« Что же тогда можно
сказать о классической европейской философии, немецком идеализме,
и вообще о любой философской системе, полагающей себя универсальной?
Каждая четко выстроенная концепция того или иного философа кажется
принудительной утопией, призванной устранить ту самую «разруху
не в клозетах, а в головах». Абсолютный дух Гегеля, чистый разум
Канта – сегодня имена философов неотделимы от понятий как логотип
от товара. Еще двести лет назад субъективисты-романтики любили
посмеиваться над жрецами чистого разума подобно тому, как философы
высокой античности поносили Гомера. Ницше называл Канта не иначе
как «катастрофическим пауком» с искусно скроенной системой категорий,
с грустью осознавая, что из этой паутины не так просто вырваться
– каждое поколение все больше запутывается в массе накопленных
знаний и впечатлений, и разрывая прежнюю иллюзию, только создает
новую – более усовершенствованного Духа тяжести. Рациональная
паутина «чистого субъекта», сотканная великими пауками сознания,
неожиданно воплотилась сегодня в «чистом объекте» – гиперреальной
World Wide Web, уникальной иллюстрации шопенгауэровской трактовки
мира как «воли и представления».

Постмодернизм и его триумф вторичности, окончательно утвердившиеся
в России к 90-м годам, были осознанны истинно русским феноменом.
Рационализм, гуманизм, развитие науки и просвещения всегда воплощались
в России несколько иначе, чем в европейских странах. Попадая в
Россию значительно позже, обычно насильственно и революционно,
они приобретали гипертрофированные, гиперреальные формы. Таким
образом, модернизм в русской интерпретации автоматически превращался
в постмодернизм. Преображение заимствованных Россией прогрессивных
западных идей просматривается на протяжении всей российской истории.
Яркий пример тому – петровские реформы и образ Петербурга как
самого умышленного, «цитатного» города в истории мировой архитектуры,
что не раз обыгрывалось классиками русской литературы. О. Шпенглер
называл культуру России «псевдоморфозой», поскольку она развивается
в формах западной культуры, перенося их в другую национально-историческую
среду, что и создает характерную для постмодерна систему вторичностей
и симулякров. Подразумевая склонность русских выдавать мнимое
за действительное (классический пример «потёмкинских деревень»),
Шпенглер даже не мог предвидеть, насколько ярко это выразится
в реалиях Советского государства.

Гиперреальность не исчезла с распадом СССР. Современный глобальный
супермаркет, строящийся согласно канонам демократического свободного
рынка, широко пользуется типично советскими приемами. Стратегическое
значение средств массовой информации, пропагандистская функция
рекламы, ангажированность, социальный детерминизм – все эти сплошь
и рядом встречающиеся на Западе эманации «призрака коммунизма»,
будто какой-то Суперсофист бродит по всемирной базарной площади.
Поэтому послевоенное противостояние СССР и США, проводимое на
бескровных полигонах СМИ, было в первую очередь войной за «постмодернистскую
ситуацию», за это пограничное пространство, охватывающее усомнившуюся
в себе реальность. Сегодня это можно сравнить, например, с враждой
фанатов фэндомов «Звездного пути» и «Звездных войн» – что есть
лишь соперничество за место лучшего рассказчика своего нарратива,
проявление вечного страха оказаться на отшибе («И призрел Господь
на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел» Быт.
4,5)

Рассказчики новых историй проявили невиданные доныне способности
к «промыванию» массового сознания. В свете сенсационного рассекречивания
этого факта постмодернисты окрестили всю европейскую научно-философскую
традицию долгой историей манипуляции сознания, втискивающей идеалы
в упорядоченную «колею смыслов», как говорил философ Ж. Делез
с оглядкой на «волю и представление» Шопенгауэра. Протест разума
против любых иллюзий привел к мощной культурной мифологизации,
естественному выходу из информационного хаоса. Этот феномен 80-90-х
годов был назван сомнительным термином «Нью-эйдж», который выражал
фантасмагорическую смесь разнообразных религиозных, оккультных,
околонаучных и философских течений. Имея свои истоки в том же
Теософском обществе Блаватской, а также в различных духовных учениях
«символистского» начала ХХ века, «Новая эра» пошла еще дальше
и, упразднив этикет познания, сделала своим девизом требование
«Хочу все знать!». Помимо разнообразных сект и организаций, телевизионные
экраны и книжные полки заполонили целители, оздоровители, мастера
восточных единоборств, мистики, исследователи паранормальных явлений,
одержимые гении и наглые шарлатаны. Желающим предлагались астральные
полеты и знакомства с инопланетянами, скоропостижное просветление
и похудение, полезные познания в бытовой магии, гадании и тайнах
кристаллов.

М. Эпштейн определил кризис современности как «отставание человека
от человечества», то есть возрастание диспропорции между развитием
человеческой индивидуальности, ограниченной биологическим возрастом,
и социально-технологическим развитием человечества, для которого
нет предела во времени. Какие новые катастрофы принесет этот процесс
– пока неясно. Современное информационное общество хоть и порождает
недоучек, довольствующихся фрагментарным, поверхностным знанием,
но по прежнему четко разграничивает «информацию» и «идею». Идея,
оригинальная способность мыслить и уникально комбинировать, оценивается
не дешевыми байтами, а вполне ощутимым капиталом. Идея, концепт,
стоит в центре каждой финансовой корпорации, этой современной
виртуальной утопии с четкими принципами политики и иерархии посреди
«принудительной» светской демократии.

18. Большое виртуальное заключение

1.

Продолжая экранизировать шедевры литературы, а также отражать
новые философские воззрения на мир, кинематограф 80-90-х стал
– ни много ни мало – оракулом реальности, озвучивающим не только
ее насущные проблемы, но и демонстрирующим принципиально новые
парадигмы видения мира, выходящие за грань тривиальных понятий
Добра и Зла. Это, в первую очередь, попытки осознания инопланетного
разума как нечто совершенно «чуждого» глобализованному человечеству
(«Чужой» 1979, ставший отдельным нарративом в массовой культуре),
а также «жизнеописания великих злодеев», где серийный убийца вдруг
становится объектом зрительских симпатий («Молчание ягнят» 1991).
Формальное развитие современного «оракула» осуществлялось главным
образом за счет усовершенствования спецэффектов, которые в свою
очередь влияли на идеи и цели научной фантастики вообще. В 1980-х
годах начал набирать популярность антиутопический поджанр киберпанк,
в котором описывается мир высоких технологий и тоталитарных систем
власти. Центральной темой киберпанка является описание существования
внутри этих систем, а также судьба маргиналов, противников режима
в условиях глобальной компьютеризации и кибернетизации («Газонокосильщик»
1992, «Джонни Мнемоник» 1995, «Нирвана» 1997, «Матрица» 1999).
Именно фильм «Матрица» вдруг становится знаковым явлением в культуре,
провожающей второе тысячелетие торжественной притчей о переоценке
реальности как главной ценности человеческой экзистенции. «Матрице»
удалось затмить собой и побить коммерчески различные фильмы-предупреждения
о том или ином варианте Конца Света. Спецэффекты кинематографа
оказались достовернее любых логических умозаключений, и стали
откровением нового тысячелетия, превратив телевизионный экран
в икону.

Компьютерные технологии и интернет только окончательно воплотили
в жизнь древнюю концепцию, время от времени возникавшую в свете
западной философии, как темное пятно Мифа. Восточная идея абсолютной
иллюзии вселенной и полного абсурда каких-либо начинаний подвела
окончательную черту под западным культом разума, однажды вознамерившегося
охватить собой все мироздание. «Матрица» оказалась суммой тех
феноменов науки, философии и искусства, которые вот уже полвека
подтачивали колонны цивилизации, чтобы окончательно потопить ее
в хаосе симулякров и прочих постмодернистских вторичностей. Вся
«реальная» история представилась постмодернистами как хроника
создания текста, и его последующая интерпретация. Причем, этот
процесс уже давно протекает в духе полного отчуждения от первичного
замысла, если таковой вообще был – вполне космогоническая концепция.
Потому, если верить Ницше, что Бог умер, он умер как Автор. Апогей
эпохи постмодернизма пришелся на расцвет компьютерных технологий,
которые в конце концов стерли рамки между явью и сказом, превратив
все в самодовлеющий текст (сетевой протокол), который иронически
воплощает мысль Гераклита: «Душе присущ Логос, сам себя умножающий».

Виртуальность как инобытие постоянно держалась на периферии реальности
– любые измененные состояния сознания, попадающие сегодня под
определение виртуальной реальности (психоз, шизофрения, сновидение,
наркотическое или алкогольное опьянение, изменение восприятия
мира под действием наркоза или гипноза) считались только частными
случаями «чистого разума». Виртуальные реальности возникают также
у пилотов на сверхзвуковой скорости, у заключенных, подводников,
у людей, испытывающих стресс (например, во время авиа– или автокатастрофы),
у клаустрофобов, и практически у всех, кто каким-то образом насильно
ограничен в пространстве на достаточно длительное время. Таким
образом, виртуальная реальность – это своего рода индивидуальный
эскапизм из коллективного сознания, из «принудительной утопии»
с четко обозначенными социально-психологическими нормами. Но только
с приходом компьютерных технологий, когда на сознание одели «электронные
очки» и «электронные перчатки», это видение реальности впервые
обрело имя, да еще какое – от лат. virtus – «истина».

На заре нового тысячелетия оказалось, что неуклонно возрастающая
масса информации и пропорциональные ей возможности мировосприятия
стали зачаточной средой для очередного всплеска «неомифологического
сознания». Сомнение в истинности происходящего возродило интерес
ко всем периферийным явлениям культуры, которые выросли в наши
дни в разнообразные квазинаучные концепции, перемешавшие в поистине
«алхимических» пропорциях мифологемы об НЛО, полтергейсте, «жизни
после жизни», спиритизме, реинкарнации и т.д. Современную культурную
ситуацию можно сравнить с любой исторической эпохой, когда цивилизация
испытывала кризис собственных критериев рациональности, и критическое
отношение к идеалам культуры и общества оборачивались повальной
ремифологизацией. Именно в такой среде, на закате античной цивилизации,
возникло христианство, которое несло в себе качественно новую
мифологию, определившую новую дисциплину познания посреди царящего
информационного хаоса. На данный момент такое стабильное идеологическое
ядро в западной культуре отсутствует, а телевидение, интернет
и прочие средства массовой информации взяли на себя роль некоего
«временного правительства», осуществляющего посредничество между
созерцателем и остальным миром.

Дух массового общества требует идеала, трансценденции, подлинной
утопической мечты. «Мир хочет быть обманутым» – телевидение и
интернет в полной мере воплотили в жизнь эту древнюю мудрость.
Новое тысячелетие ознаменовалось главным образом «вторым пришествием»
Толкина (2001). Мало того, что не только массы поклонников, но
и многие властные структуры Новой Зеландии, где снимался фильм,
были вовлечены в его съемку как в событие исторической значимости,
что на три года сделало страну Средиземьем. Более чем удавшаяся
экранизация «Властелина колец» перенесла мифотворчество на новый
качественный уровень. Кинокомпании уже создают экранизации тех
или иных комиксов и произведений фэнтези как культурные манифесты.
Фэндомы Гарри Поттера и Дозоров Лукьяненко становятся значимыми
финансово-идеологическими образованиями, число их членов неуклонно
растет. Наверное, уже у каждого жителя планеты, причастного так
или иначе к массовой культуре, найдется свой любимый герой. Даже
у тех, кто считает все это «детскими выдумками», есть свои кумиры
в футболе и хоккее, почитаемые сегодня не меньше нежели древнегреческие
олимпийцы тысячи лет назад. У каждого кумира есть свой храм –
это сайт в интернете, где каждый может приобщиться к великому
и прекрасному. Античная агора (лат. forum), центр древнегреческих
полисов, вышла вновь из небытия, став сетевым форумом. Веб-форум
действует по классическим принципам базарной площади, предоставляя
возможность для всех уровней человеческого общения, от философских
диспутов до купли-продажи товаров. И форумы эти уже давно облюбовали
софисты.

Даже трагическое событие 11 сентября 2001 в США, когда ревнивая
как Яхве реальность попыталась обратить на себя внимание покоящихся
в иллюзии масс, не вызвало столь продолжительный резонанс как
должно было ожидать. Воспринимающим действительность с экранов
телевизора все сложнее становится отличить трагический факт от
спецэффектного триллера. Историю оказалось легко изменить в стратегических
компьютерных играх, позволяющих перекроить карту мира согласно
любым прихотям прикованного к экрану демиурга. Концепция «истории
как текста» сделала также популярным жанр «альтернативной истории»,
зачинателем которой считается древнеримский историк Тит Ливий
(sic!), описавший возможное развитие противостояния Рима и империи
Александра Македонского, предположив, что Македонский не умер
в 33 года, а продолжил жить и править своей империей.

Если раньше исторический ревизионизм считался позорным приемом
беспринципной власти, то постмодернизм, осмеявший все святыни,
превратил его в обычное явление современной культуры. Благодаря
успеху телесериала «X-files» («Секретные досье»), конспирология,
«теория мирового заговора», стала отличительным признаком современного
мира. В рамках конспирологии выдвигаются самые безумные теории,
что также соответствует требованиям жанра – иначе зачем бы стоило
это скрывать ото всех в наше время вседоступной информации? Книжные
прилавки России просто кишат подобной литературой – например,
Ю. Мухин: “За что убит Сталин?” (вождя устранили партийцы-оппортунисты),
“Тайны еврейских расистов” (холокост придумали сами евреи), “Анти-Аполлон.
Лунная афера США” (американцы не летали на Луну). Публицист Б.
Невский справедливо замечает, что «на фоне подобных изысканий
откровенная фантастика выглядит почти реальностью».

Постмодернистский карнавал преломил весь ХХ век в «розовой линзе»
мифа. Оказывается, пока европейские поля брани были усеяны миллионами
жертв, павших за свое видение сверхчеловека, тот летал в голубом
трико с развевающейся мантией по Новому свету и спасал старушек
от гигантских крабов. Видение мира выживших в этой битве преобразилось
в объективе телевидения. Тексты-миры ужасного Лавкрафта и волшебного
Толкина заслужили ту преданность масс, что перевесила любые «кратии»,
«логии» и «измы». За них не нужно было тянуть срок или харкать
кровью – человек, по-прежнему ценящий собственный вкус и мнение
как основу мира, предпочел ценности, от которых всегда можно избавиться,
закрыв книгу и нажав кнопку телевизора. Идеологи же коммунизма
и пророки нацизма, герои революции и жертвы репрессий давно уже
стали не правдоподобнее фараонов и легенды об Атлантиде, а устные
анекдоты советской эпохи оказались художественнее ее литературы
и прочнее государственного строя.

Культурное движение «от логоса к мифу» сегодня актуально как никогда,
и особенно в России. Ибо одно дело, когда конспирологические гипотезы
фабрикуют ироничные постмодернисты, и совсем другое дело, когда
эти гипотезы попадают в коллективное сознание толпы, невосприимчивое
для какой-либо иронии. Тексты А. Дугина, проницательного философа
и талантливого автора, спровоцировали целый пласт взращенного
на конспирологических фантазиях общественного сознания, что выразилось
в возрождении русской историософской концепции «евразийства» как
активного политического движения. В статье «Великая война континентов»,
которая в последствии была принята неоевразийцами как программная,
Дугин обосновал собственную теорию заговора. Согласно ей ход мировой
истории со времен античности определялся взаимодействием двух
тайных орденов – морских «атлантистов» и сухопутных «евразийцев»,
уже столетиями пребывающих в состоянии «оккультной пунической
войны». Наследными «атлантами» являются Англия и США, которые
преобразовали свою традиционно морскую империю в современную эфирную
и теперь посредством СМИ навязывают свои нарративы всему миру.
В наибольшей степени это относится к США, которые являются главным
представителем враждебной псевдолиберальной идеологии, тогда как
истинные ценности сухопутной евразийской цивилизации находятся
в традиционализме («консервативная революция»). Статья заканчивается
словами: «Уже бьет решающий Час Евразии... Уже близится к последней
точке Великая война континентов».

Утратившая, казалось бы, свою популярность Атлантида снова выплыла
из-за горизонта, но уже в несколько ином свете.

2.

Затронув в своей работе различные отрасли культуры и цивилизации
– философию, историю, психологию, социологию, художественную литературу,
я попытался выразить свой общий взгляд на постмодернистскую ситуацию,
в который миф безусловно имеет большое культурогенное значение.
Это наблюдение только подтверждается тем, что мне не удалось избежать
соблазна приемов конспирологического чтива, которое стремится
создавать собственные парадигмы в хаосе информации. Я не старался
доказать состоятельность той или иной парадигмы, намекая на то,
что оккультизм и философия – в равной мере опиум для разума, и
что лучше читать фэнтези, чем вступать в секты. Извратили ли сайентологи
учение Хаббарда, превратив оригинальную технику психологического
совершенствования человека в культ, подобно тому как многие века
назад софисты использовали идеи элеатов для своего «интеллектуального
терроризма»? Или же Хаббард был таким же неудачным художником,
как Гитлер, и просто сделал ставку на большее, в пророческом экстазе
прибегая все чаще ко лжи и порождая свои тезисы в наркотическом
опьянении, как это свидетельствует его сын? Софист, между прочим,
в глазах сайентолога – типичный ПЛ, «подавляющая личность», на
устранение которой Церковь Разума дает полное моральное право.

Но, в конце концов, не будь плюрализма мнений в таком истинно
человеческом призвании как духовный поиск, то мы давно бы жили
в абсолютной антиутопии, где под видом «чистого разума» индоктринировалась
бы любая виртуальная действительность. С другой стороны, любой
фэндом – это если еще и не секта, то некое потенциально идеологическое
образование. При волевом желании, которое обычно воплощает харизматичный
лидер, деревянные мечи толкинистов могут стать железными дубинками,
а лазеры фантастов – динамитом в руках фанатиков. И кто знает,
может быть, лишь ограниченные возможности и особенности характера
отличали великих миссионеров Штейнера и Гурджиева от Сталина и
Нерона. Ведь софистом становятся не от догадки о всеобщем релятивизме,
а от осознания власти над ним. А управление страхами – высшая
власть среди смертных, неуклонно поклоняющихся великому идолу
надежды. Но все же, между безразличием и одержимостью по-прежнему
существует некоторое пространство для свободных увлечений человека,
того, кто по Протагору и есть мера всех вещей. К сожалению, эта
мера всегда имеет склонность стремиться к безмерности, о которой
говорил романтик Новалис.

Наверное, только осознание меры во всех начинаниях и есть тот
минимум рационализма, который делает человека сапиенсом. Постмодернистский
шалун ведь тоже может вырасти и, забыв, что все это было «понарошку»,
возвести свой культурный беспредел в откровенно бескультурный
передел реальности. Конспирологическое сознание то тут, то там
возникает в разнообразных обличениях современного мира как Матрицы,
поработившей сознание иллюзией мнимой свободы и вседозволенности.
К сожалению, далеко не каждый метаимператив, исторически взрывающий
отживший миф, осуществляется в атмосфере «бархатных» постсоветских
революций. Озорные игры в любой момент могут обернуться зловещей
символикой любых амбициозных идей, и особенно утопических, которые
имеют свойство становиться лишь беспринципнее и кровавее по мере
отчуждения от человека.

Тенденция движения современного человека от постидеологического
сознания к неомифологическому сегодня более чем очевидна. Мир
по-прежнему не хочет «расколдовываться», но лишь меняет свои маски,
эпоха за эпохой воплощая учение Гераклита о постоянном изменении.
Оставаясь в контексте древнегреческой мысли, одной из основ нашей
цивилизации, можно увидеть аллегорию онтологической борьбы мифа
и логоса в одной из классических апорий элеата Зенона «Ахиллес
и черепаха», которая при всей очевидной парадоксальности в свое
время привела к кризису классическую математику. Каким образом
удается черепахе обогнать Ахиллеса? Только в силу логических умозаключений,
так близко граничащих с абсурдом, то есть мифом. И божественный
Ахиллес не в силах выйти за рамки этого изначально бессмысленного
состязания, организованного прогрессивным разумом, который вознамерился
доказать преимущество логики перед любой очевидностью, её победы
даже вопреки вечному поражению. Человечество подобно кинику Антисфену,
который, выслушав апорию Зенона о невозможности движения, просто
молча встал и начал ходить взад-вперед.

Эту краткую историю о взаимодействиях мифа и логоса хочется закончить
словами величайшего мифолога ХХ века, Х.Л. Борхеса: «...и вопреки
тому, что мы лишь капли неверной Гераклитовой реки, в нас остается
нечто незыблемое.» Цивилизация остается жива даже при виртуализации
всех ее ценностей, и продолжает свой путь, перенося идеалы культуры
из бытового цитирования на новый качественный уровень. Культура
есть оправдание цивилизации, та самая «придуманная» морковка,
в бесконечной погоне за которой мы покорно тащим весь багаж опыта
и знаний. В дикой иррациональной культуре как в неугасимом огне
любая огнеупорная цивилизация в конце концов находит свой метаимператив,
то есть выход из лабиринта собственных логических систем. Мир
снова и снова меняет маски, и «переколдовывается» сказкой, забытой
в зрелом возрасте, в который раз возвращаясь в тот праисторический
миг, когда человек впервые поднял голову вверх и задержал там
завороженный взгляд. Интересно, что ждет этого извечного мечтателя,
когда он наконец оторвет глаза от завораживающего экрана телевизора
или компьютера, искусственного подобия того же неба, и всмотрится
в раскрывшееся перед ним третье тысячелетие?

1 ред: Копенгаген, январь-февраль 2007 «Огнеупорный логос
–

2 ред: Копенгаген», август-сентябрь 2007 «Атлантида непотопляемая»

–––––––––––––––––––––––––––––––––––-

Справочная и научная литература, философия:

• В.П. Руднев «Словарь культуры ХХ века» – М. «Аграф» 1997
• М.Н. Эпштейн «Постмодерн в русской литературе» – М. «Высшая школа» 2005
• П.С. Таранов «120 философов» – Симферополь, «Таврия» 1996.
• «Культурология. ХХ век» Энциклопедия в 2 т. – СПб. «Университетская книга» 1998
• «Философский энциклопедический словарь» – М. «Советская энциклопедия» 1983
• «Литературный энциклопедический словарь» – М. «Советская энциклопедия» 1987
• «Мифы народов мира» в 2 т. – М. «Советская энциклопедия», «Олимп» 1997
• «Древнегреческая философия: От Платона до Аристотеля» Антология – «АСТ« 2003
• Ф. Ницше «Сочинения в 2 т.» – М. «Мысль» 1990
• Дж. Кэмпбелл «Тысячеликий герой» – «Ваклер – АСТ» 1997
• Л. Витгенштейн «Логико-философский трактат» – М., 1958
• Вебер М. Избранные произведения: Пер. с нем.; сост., общ. ред. и послесл. Ю.Н. Давыдова; предисл. П.П. Гайденко; коммент. А.Ф. Филиппова. – М.: Прогресс, 1990.
• А. Секацкий «Сила взрывной волны» – М. Лимбус Пресс, 2005
• С. Де Камп «Потерянные континенты» – М. Центрполиграф, 2007
• В. Ревич «Перекресток утопий» – М. 1998
• В.М. Найдыш «Философия мифологии» – М. 2002
• О. Шпенглер «Закат Европы», перевод, вступление и примечания К.А. Свасьяна – М. «Эксмо» 2006
• М. Костомаров «Iсторiя Украïни в житеписах визначнiших ïï дiячiв» – Львов, 1918

Художественная литература:

• Д. Браун «Код да Винчи» в переводе Н.В. Рейна – М. «АСТ» 2004
• H.P. Lovecraft ”Fungi from Yuggoth” – “Necronomicon Press” 1994
• Г.Ф. Лавкрафт «По ту сторону сна» – М. «Гудьял-пресс» 2000
• Эдгар А. По «Рассказы. Стихотворения» – «Эксмо» 2005
• А. Конан Дойль «Собрание сочинений в 8 т.» – «Интербук» 1990
• С. Лукьяненко «Ночной дозор. Дневной дозор. Сумеречный дозор» – «АСТ» 2006
• Д.Р.Р. Толкин «Властелин колец» в пер. А. Муравьева, В. Кистяковского – «Росмэн-Издат» 2002
• К.С. Льюис «Хроники Нарнии» – «Стрекоза-Пресс» 2006
• Н. Перумов «Адамант Хенны» – «Эксмо» 2006
• К. Еськов «Последний Кольценосец» – «Эксмо» 2003
• Н. Васильева, Н. Некрасова «Черная книга Арды» – «Эксмо» 2000
• «Народ, да! – из американского фольклора» – М. «Правда» 1983
• «Зарубежная фантастическая проза прошлых веков» Антология – «Правда» 1989
• Г. Уэллс «Машина времени, Человек-невидимка. Война миров» – «Олма Пресс» 2002
• «О дивный новый мир» Антология антиутопий ХХ века – «АСТ« 2006
• А.Н. Толстой «Аэлита. Гиперболоид инженера Гарина» – «Юнацтва» 1987
• А. Казанцев «Клокочущая пустота» – М. «Молодая гвардия» 1986

Статьи (интернет):

• Б. Невский «Закоулки криптоистории»
• http://www.comics.com.ua – В. Сахнов, http://www.comics.com.ua/columns/sakhnov/4
• http://www.bibliogid.ru/news/tema/komiksy-tema
• Русский фэн-сайт «Запретная книга»
• П. Тюленев «Король сверхъестественного ужаса»
• М. Попов «Самый страшный ужас»
• Н.Н. Вольский на сайте http://literra.websib.ru/volsky/
• А. Вяткин «Советская космическая фантастика»
• А. Карелин «Отцы-основатели современной сказки»
• М. Бугаков «Последователи Профессора: другой взгляд на Средиземье»
• Б. Невский «Магический реализм»
• М. Попов «Криптозоология. Монстры нашей планеты»
• А. Умланд «Фашист ли доктор Дугин?»
• Разнообразные источники из Ru.wikipedia.org
• Также указанные в статье худ.фильмы и телесериалы СССР/России и США