Проза

Начало

Окончание

А дальше начались больничные будни. Я рано вставала и ехала в
клинику к тете. Она проходила обследования перед операцией. После
обеда я уже могла возвращаться к себе.

Но однажды меня остановил лечащий врач:

– Операция назначена ( он назвал число).

– Хорошо,– только и смогла произнести я.

Я пошла к тете. Она сидела на постели с обычным видом.

– Слава богу, она даже спокойнее меня,– с облегчением подумала я и предложила:

– Тетя Леля, давай прогуляемся по коридору.

Тетя не хотела вставать, и я сочла это ленью, но когда она немного
приподнялась, оказалось, что ноги её не держат – она дрожала
вся.

– Тетя Леля, миленькая, что с тобой?

Тетя была обескуражена и чувствовала себя виноватой.

– Это, наверно, оттого, что я слишком много видела операций и знаю,
что это такое,– смущенно пыталась она оправдаться.

– Всё будет хорошо, – заверила я её.

– Это обычная фраза. Я сама её говорила сотни раз.

– Но это не обычная клиника! И не обычные врачи! – горячо заступилась я за него.

И тете пришлось согласиться.

Операция действительно прошла неплохо для её лет. Но
послеоперационный период порой труднее операции.

Я сидела в палате, когда вошел он. Невольно я поднялась ему
навстречу. Он приветливо кивнул мне и сразу подошел к тете:

– Как Вы себя чувствуете?

Она что-то невнятно прошептала, что-то похожее на «хорошо, спасибо»,
но он нахмурился и знаком показал мне выйти за ним. В
коридоре он распорядился:

– Переведите в палату интенсивной терапии и поселите на это время
вместе с больной.

– Спасибо,– прошептала я, но он на это и внимания не обратил.

Мы перебрались в отдельную палату. Он приходил каждое утро в
определенное время, смотрел, слушал, расспрашивал. Иногда бросал
мне несколько слов. Иногда вызывал в коридор и там давал
советы по уходу, объясняя эту конспирацию:

– Трудно лечить врачей. Они во всем ищут тайный смысл.

Он не говорил мне ничего особенного, только то, что касалось лечения
тети. Он стремительно входил, но слушал чрезвычайно
внимательно малейшие жалобы, вникал во все подробности и так же
стремительно исчезал. Во всем его облике была стремительность,
как будто он жил в ином времени, в ином темпе, чем простые
смертные. Наверно, так оно и было. На меня он только бросал
взгляды, не более. Иногда спрашивал о состоянии тети, как
спала, что ела. Я отвечала, как ученица отвечает урок, как
сиделка отвечает врачу. Хорошо, что он больше ни о чем не
спрашивал.

Этот мужчина становился смыслом моей жизни.

Я не знала, какому богу молиться и о чем просить: чтоб быстрее
выздоравливала тетя – тогда всё закончится. Чтоб она подольше
была здесь – но и тогда всё кончится, только чуть позже. И
казалось: за это «чуть» уже можно было отдать всё!

Однажды тетя высказала давно лелеемое в душе:

– Ах, как я устала от больницы. Как хочется на свою кушетку, в свою
комнату. А, дал бы Бог, и в свой любимый парк! Там, поди,
уже листья распустились…

– Да, наверно,– пробормотала я.

Мне стало стыдно. Надо перебороть себя! Любовь – это как грипп,
только без температуры. Ею надо переболеть, и она сама уйдет.
Уйдет в свой положенный срок. Надо только дождаться этого
срока. Как можно спокойнее дождаться.

Он пришел на обычный обход, а потом позвал меня знаками: тетя еще
была с повязкой на глазах. Я вышла за ним в коридор,
приготовившись услышать новости о её состоянии, которые ей самой
слышать было нежелательно.

– Давайте принесем ей свежих веток! Я шел сегодня и увидел, что они
распустились.

Он как будто читал её мысли, слышал её мечты!

Мы вышли в парк больницы, пошли по каким-то аллеям. Аллеи плутали,
уходили куда-то лабиринтом. Он остановился и повернулся ко
мне. Последнее, что я увидела, были его глаза. Так невероятно
близко.

– Ты еще не поняла? – спросил он, не ожидая ответа, и стал меня целовать.

Я улетала, задыхаясь в горних высях, где не хватает воздуха.

«Поцелуй был как лето. Он длился и длился,

Лишь потом разражалась гроза.»

Мы вернулись в палату, сломав-таки по пути какую-то ветку,
несчастливицу, призванную своей смертью оправдать наше отсутствие.

Тетя была счастлива. Она спокойно заснула в эту ночь. А я лежала, и
меня трясло от озноба, и я боялась, что простудилась и могу
заразить тетю. Но потом я догадалась, что происхождение этой
болезни в другом. Любить нельзя! Не может быть, чтоб он был
одинок! Мечтать о нем нельзя. Я сгорю возле него. Но
хотелось именно сгореть.

Как будто открылись небеса, и Господь явил всё сияние своё и все
чудеса, какие у него есть, а я жила обделенная и нищая и не
знала о них.

Ах, только не мечтать и не строить планов! Это вечная ошибка,
которую вечно повторяют.

Утром на обход он пришел с цветами. Как он их нес по коридорам? Ведь
все видели! Но он был как бог здесь и мог никому не давать
отчета.

Тетушка обомлела от счастья и всё повторяла:

– Не может быть! Он принес мне?

Я объяснила, что это – в знак их общей победы над болезнью. Она
поверила, и ей действительно становилось лучше и лучше.

А он?

Он жил другими масштабами. И все старались тянуться за ним. В их
клинике не было места обычным интригам, зависти, сплетням.

Все занимались работой так, как если бы она была главным смыслом
жизни. А для него – она и была, без всякого «как бы».

Он и в мою тетушку вкладывал частицу своей души и она, чувствуя это,
не могла, не смела его подвести! Она обязана была
выздороветь!

И однажды это случилось.

– Елена Ивановна, на будущей неделе я Вас выписываю.

Он даже не взглянул на меня. А я не посмела поднять на него глаза.
Когда он ушел, тетя радостно стала обсуждать планы на
будущее. Я кивала, кивала. Но знала, что у меня теперь нет
будущего. В каком-то отупении я пыталась начать собирать вещи, а еще
надо заказывать билеты… Выдержит ли тетя самолет или лучше
поездом? С кем посоветоваться?

Неожиданно открылась дверь нашей палаты, и вошел он.

– А мы как раз думали, как нам лучше возвращаться: поездом или я
выдержу и самолет?

– Выдержите! – уверенно сказал он. – Только возвращаться Вам
придется одной. Разумеется, мы Вас проводим, а там Вас встретят
родные, мы дадим телеграмму.

Я слушала, не веря своим ушам. Так же слушала и тетя.

Тогда он начал объяснять, как давно решенное, что хочет оставить
меня в Москве. Квартиру найти – не проблема, а потом он найдет
мне и работу.

– А меня Вы спросили?

– А разве мы не понимаем друг друга без слов?

Тетя только охнула тихонько, а потом сказала:

– Дай-то вам Бог.

Я осталась в Москве. Он переехал ко мне и начал бракоразводный
процесс. Я спросила его, не боится ли он лишиться должности, и он
ответил мне замечательной фразой, которую я запомнила на
всю жизнь:

– Всё решают личности, а не должности. Значит, бояться мне нечего.

Мне не пришлось к нему «привыкать» – у него не было дурных привычек,
ничего мелкого, серого. Он жил с размахом. Я имею в виду не
траты некоего нового русского, а другой масштаб жизни.

Он интересовался всем: не только новостями медицины, но театральными
премьерами, выставками и жалел, что на всё не хватает
времени. А другие не знают, куда себя деть и на что потратить
выходной. Мы жили интересно, счастливо, с любовью. Всё было
хорошо, неправдоподобно хорошо! Я забыла, что этого надо
бояться, как боялись древние греки…

Но они были такими древними!

Однажды он не пришел. Я прождала его весь вечер и заснула только под
утро. Я не знала, что подумать. Нет, знала, слишком хорошо
знала! Вечером его показали по телевизору в сводке новостей.
У него оказалось всё в порядке. Он жив и здоров. Он занят
работой.

И на следующий день он не пришел, и на следующей неделе…

Всё без него было то же самое. Я так же ходила на работу, так же
возвращалась… Было только одно отличие: я не жила – я
заставляла себя жить. Мне не хотелось по утрам начинать новый день.
Вставать, одеваться, идти, ехать.

«Так тело мёртвое несут устало ноги».

«Так тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться». Я
вспомнила его фразу, сказанную по какому-то другому случаю:

– Она умела играть, а такую женщину мужчина никогда не бросит.

Тогда я подумала только о весёлой игре, о кокетстве. Но ведь и
играть можно по-разному, и разные роли.

Мертвая, я играла роль живой.

Но дома, после работы, мне не нужно было уже играть роль, и я сидела
убитая. Как врач я перебирала способы выхода, но мне ни
один не подходил.

Заняться собой и начать новую жизнь.

Сказать себе: он предатель, он недостоин меня.

Найти себе другого.

Другого ТАКОГО просто не было.

Согласитесь, это затрудняет поиски. Нельзя искать то, «чего нет на
свете, чего нет на свете…»

Я оставлена им. Я брошена.

Отметаются такие варианты, как «случайная встреча». Как часто
женщины делают эту ошибку, слишком часто. Так что в случайности
давно никто не верит. Зачем же унижать себя! Есть нечто в
человеке, что ему дороже всего – это его гордость. Не гордыня, а
честь.

Теряющие её – теряют всё.

Жить без него нельзя – и унижать себя перед ним нельзя. Я мучилась
этим мучением и искала единственно верный ход. Я решила –
оставить его сама! Сказать ему об этом! Ведь он мне пока этого
не сказал…

Разумеется, отметаются сразу – разговор по телефону ( пришлось бы
звонить на работу, а в кабинете у него могут быть и
посторонние, и нужно будет выслушивать его непредсказуемые ответы, и
сразу, без подготовки искать на них свои… И самое страшное –
я могу и разрыдаться), личный разговор – тем более
неприемлем по тем же причинам, но еще более усугубленным присутствием
меня там, куда меня не приглашали и где меня не ждут.

Я получила письмо из дома с тяжелым сообщением о болезни мамы.

Это будет письмо!

Я написала ему: «Вадим! У меня едва оправилась после операции тетя,
она еще не совсем здорова, а сегодня я получила сообщение о
болезни мамы. К этим двум бедам – еще одна? Я не смогу
столько вынести, а потому – давай расстанемся, и я уеду к себе.

Благодарю тебя за всё. Анна».

Я всерьёз стала собираться домой, но всё же ждала и считала: письмо
дойдет через два-три дня, ответное – еще столько же… Я
положили на ожидание неделю.

Но он явился через два дня.

Я была дома и пыталась читать.

В книге тоже было – про измены. Но как весело, остроумно, с каким
блеском! «Школа жен». Мольер.

Тот, кому изменяли, был неправ. Та, которая изменяла, делала это не
из порочности, а отстаивая свои права на свободу выбора, на
любовь.

Мужчина, которому изменили – смешон.

Женщина, встретившая предательство мужчины – достойна сочувствия.

Но мне не хотелось сочувствия и не хотелось, чтобы кто-либо даже
догадался, что я в нем нуждаюсь.

Я услышала шаги. Кто-то поднимался по лестнице в подъезде. Почему-то
я сразу догадалась, что это он. Это были его шаги. Мне
стало так страшно, как будто он нес в руках мою жизнь. Я подошла
к двери и открыла в тот самый момент, когда он протягивал
руку к звонку. Я бы упала, если б он не подхватил меня.

– Ты ждешь? Меня. – последнее слово было без вопроса. Он догадался
сам. Через мое плечо он взглянул на коридор, на комнату, в
которую была открыта дверь, увидел собранные вещи,
приготовленные коробки.

– Как ты серьезно ко всему относишься,– задумчиво произнес он.

Да, он знал об этом, потому и пришел. Знал, что если я написала, что
уеду – значит, уеду.

И решать надо было сейчас, немедленно, пока я еще здесь и даже в его объятиях.

Он это понял. Он обнимал теперь не потому, чтоб я не упала, он
просто – обнимал.

И странно – я совершенно не помню, ЧТО он тогда говорил мне.

Он не ушел. Я не уехала.

Вскоре он завершил свой бракоразводный процесс.

А потом у нас была свадьба, немноголюдная, но изысканная.

Мы вместе с тех пор. Уже двадцать лет.

Я никогда не спрашивала его, почему он тогда, перед отъездом тети
Лели, решил оставить меня в Москве. Ведь за весь её больничный
период он со мной вроде почти и не разговаривал, только о
ходе лечения. Но допытываться – значило бы напрашиваться на
комплименты, узнавать, что именно ему во мне понравилось. И я
не спрашивала никогда.

Я давно догадалась об одной закономерности: та, которая сидит в
стороне и не принимает участия в общем разговоре, – именно на
нее обратит внимание главный герой. И хотя я обозначила его
книжным термином – это случается не только в книгах. Потому
что

«душа общества» – это определение более лестное для мужчины, чем для женщины.

А были ли еще какие-то измены (так, по мелочи, незаметные для меня)
за долгие годы нашей с ним жизни – я в это не вникала и этим
не интересовалась. Зачем?