Онтологические прогулки

Опыт многочисленных мечтаний о будущем утопическом обществе, принадлежащих,
скажем, таким авторам, как Кампанелла или Фурье, несмотря на то,
что эти авторы продемонстрировали, порою, полное отсутствие прозорливости
в отношении технических подробностей грядущих эпох, тем не менее,
имеют ценность. Они рисуют нам характер человеческих идеалов,
а значит, в неком заостренном, сгущенном, «экстраполированном»
виде очерчивают круг стремлений, следование которым порождает
неуклонное развитие цивилизации. Рассказы о фантастических странах,
в которых текут молочные реки, а окорока сами лезут в рот жителям,
конечно, ничего не дают для решения продовольственной проблемы,
но свидетельствуют о том, что достижение продовольственного изобилия
является важнейшей целью человечества.

Но мы бы хотели рассмотреть мечтание иного рода – а именно то,
которое зафиксировано в знаменитом эссе Оскара Уайльда «Душа человека
при социализме». Уайльд в нём утверждает, что истинной целью будущего
общества – социалистического общества, общества без собственности
– является превращение человека в истинного индивидуалиста, не
связанного с другими людьми, задачей которого является выражение
собственной индивидуальности. Образцом для гражданина будущего
являются великие художники, такие, как Флобер, Гюго или Байрон,
которые, обладая некоторой материальной независимостью, могли,
не обращая внимание на публику, предаваться самовыражению. В превращении
фигуры художника-творца в идеал человека Уайльд, разумеется, не
был одинок, однако, он, пожалуй, первый придал этому идеалу характер
цели социального прогресса, и связал его социализмом. Впрочем,
в советское время тезис о том, что человек при коммунизме будет
прежде всего творцом, что творческий труд станет массовым станет
общим местом во всех литературных мечтаниях о коммунизме – от
фантастической поэзии Семена Кирсанова, до ранних произведений
братьев Стругацких.

В идеале, который рисуется Оскаром Уайльдом видится только одна
по настоящему серьёзная проблема. Когда Уайльд говорит о «выражении»
человеческой индивидуальности, то для него, само собой разумеется,
что речь идёт о выражении в произведениях искусства. «Малореалистичным»
тут является даже не то, что миллиарды художников кто-то должен
кормить – в конце концов, можно представить себе, что работать
будут роботы (сам Уайльд говорит о неких резервуарах энергии в
каждом доме). Однако, само понятие «произведения искусства» противоречит
пропагандируемому английским писателем принципу индивидуализма,
понимаемого, в частности, как предельная независимость каждого
человека от всех остальных. Ведь произведение искусства является,
по сути, информационным сообщением, актом коммуникации, и, следовательно,
предполагает реципиента – другого человека.

Сколь бы ни был независим творец в момент творчества, результаты
этого творчества по своему смыслу и структуре рассчитаны на потребление.
Создание произведений искусства есть деятельность, призванная
удовлетворять особые потребности человеческой массы, и одинокая
индивидуальность художника находит свое выражения в формах именно
этой предельно социальной деятельности. Но, во-первых, творчество
миллиардов художников не будет никому нужно: для удовлетворения
потребности общества в искусстве вовсе не нужно верстать в художники
всех поголовно; даже сегодня, когда искусством занимается меньшинство,
оно производится в избыточных по сравнению с общественным спросом
количестве.

Во-вторых – и это ещё важнее – не понятно, зачем вообще выражать
свою индивидуальность в формах, существующих не для себя, а для
других, если нашим высшим идеалом является индивидуализм и независимость.
Самому художнику нужно только творческое горение, а произведение
искусства есть лишь результат этого горения, которое можно показать
другим, а ещё лучше – сменять у них на средства существования.
Произведение искусства является производным от разделения труда,
а последнее возникло для наилучшего решения материальных проблем
человечества – между тем, решение этих проблем в Утопии сваливают
на роботов и «резервуары энергии».

Впрочем, можно предположить, что Уайльд не счёл бы эти проблемы
фатальными, поскольку независимость художника от публики и должна
заключаться в том, чтобы не заботиться о судьбе своих произведений.
Всякий творческий человек знает, что максимальное удовольствие
доставляет сам процесс творчества, и оно несравнимо с теми материальными
благами и славой, которые можно выручить от продажи его результатов.
На первый взгляд это означает, что художник мог бы переживать
все свои вдохновения и горения молча, внутри своей души, не беря
в руки перо или кисть – однако, на самом деле, это совсем не так,
ибо обогащение и развитие творческой личности не может происходить
без воплощения творческих порывов в какие-то произведения. Сам
процесс творчества, не отделим от выражения. Писатели и мыслители
знают, что мысль рождается «под пером». Известен также эффект,
что именно в процессе объяснения своей мысли другим, она уясняется
и для самого автора (этому феномену в свое время была посвящено
замечательное эссе Генриха Клейста). Творчество не может проявить
всех своих возможностей и достичь максимальных масштабов, если
не начнет воплощаться – а воплощаться оно может только в «вещи
для других».

Это означает, что эпоха индивидуализма должна породить совсем
новый тип самовыражения – самовыражения, порождающего повод и
предмет для творческой деятельности, но не ставящего своей целью
коммуникацию с другими. Например – пусть это грубо, но зато наглядно
– в грядущие времена, когда компьютерные чипы будут вживляться
в мозг, человек будет создавать произведения своего творчества
лишь в своей собственной необъятной компьютеризованной памяти.

Но повторим еще раз: ненужность создаваемых произведений не должно
быть фатальной проблемой для пророка грядущего индивидуализма.
Пусть в каждом жилище мы будем находить не только резервуар энергии,
но и галерею полотен написанных жильцами, которые они показывают
ближайшим друзьям, или даже вообще никому не показывают. Не в
этом дело. Требуется, однако, ответить на вопрос, для чего художник-индивидуалист
будет творить, если не для создания произведений как таковых?
Творчество – конечно, удовольствие, но неужели всё это – лишь
ради удовольствия, тем более, что существует и масса других удовольствий?
И в чём суть этого удовольствия?

Всякое удовольствие, как и вообще что бы то ни было, имеет смысл
только в том случае, если оно сознаётся человеком. Даже пища приносит
удовольствие, если человек «замечает, что ест». Процесс творчества
осознаётся, но лишь частично. В роли творца выступает вся психика
человека, включая её бессознательные слои, причем роль подсознания
скорее доминирующая. Однако, как бы не была велика роль подсознания
в творчестве, «воплощение» творческих порывов в поступки, акты
коммуникации и артефакты не возможно без участия сознания.

До того, как творческий импульс воплощается в произведение искусства,
он воплощается в акты поведения – движение пером по бумаге, кистью
по холсту, пальцев по клавишам. Поведение же не бывает абсолютно
не осознанным. Возможно, отчасти именно этим объясняется та значительная
роль, которую играет сам процесс «воплощения замысла» в прояснении
последнего: процесс «самовыражения», «воплощения» вынуждает выводить
материалы подсознания «наружу», на свет и суд сознания. В творческом
процессе сознание – кроме прочего – выполняет роль стоящего у
выхода швейцара, который наблюдают, как материалы, хранившиеся
в подвалах бессознательного выносят «на улицу» – в сферу внешнего
поведения, а затем и в сферу материальных и информационных артефактов.
В сфере творчества сознание – прежде всего наблюдатель, следящий
за процессом перетока информации – её перетока
из подсознания во внешний мир.

Для человека существует только то, что он осознает. Узкий «круг
света», выделяемый его сознанием есть единственная область его
актуального существования. И творчество с точки зрения творца
является, прежде всего, наблюдением того информационного потока,
который течёт из глубины души наружу. Разумеется, сознание всегда
поглощает какую-то информацию – но сколь «отборной» является информация,
которая возникает перед нашим умственным взором в процессе творчества!
Тут мы ограничимся словом «отборная», ибо подробный разбор, в
чём же именно ценность продуктов творческой работы завел бы слишком
далеко. Скажем, что эта информация высококонцентрированная, новая
и качественная (чтобы это не значило).

Конечно, столь же высококачественными могут быть и продукты чужого
творчества. Кстати, Оскар Уайльд (и, конечно, не только он) считал
чтение и созерцание произведений искусства вторым из доступных
человеку удовольствий после творческого самовыражения. В сущности,
восприятие произведений искусства с точки зрения индивидуального
сознания очень близко к процессу их создания, ибо оба рода деятельности
представляют собой созерцание информационного потока, но только
в случае пассивного восприятия этот поток льется в противоположном
направлении – из внешнего мира в подсознание, в сферы памяти.

Конечно, не стоит утрировать – это не единственное различие между
творчеством и восприятием. Но разобраться в этих различиях не
так то и просто. Например, важно, что человек относится к продуктам
своего творчества как к чему-то своему, что ему принадлежит и
за что он несёт ответственность. Однако, такое отношение связано
с концепцией авторства и имеет скорее социально-культурное происхождение
– то есть, во многом порождены конвенцией. Такие моменты творчества,
как соревновательность, авторское честолюбие и социальный успех,
являются для него, во-первых, привходящими и во-вторых, устранимыми.
Вполне представимо общество, где момент соревновательности между
творческими людьми вполне устранен, а посещающие их творческие
импульсы истолковываются людьми не как собственное произведение,
а как внушение внешних сил – Бога или ноосферы. С этой точки зрения
различие пассивного восприятия и творчества как восприятия «своих»
и «не своих» произведений устраняется – всякий предмет восприятия
является «не своим».

Более существенно другое различие, а именно тот факт, что активная
творческая деятельность охватывает большее число подсистем психики:
восприятие воздействует на когнитивную, эмоциональную и перцептивную
сферы, в то время как творчество захватывает ещё и моторную, волевую
и мотивационную сферы. В психологии существуют разные классификации
подобных подсистем психики, но, думается понятно, о чём идет речь.
Говоря образно, воспринимаем мы только глазами, а творим всем
телом. И если уж совсем упростить, то восприятие – это слушание
музыки, а творчество – это слушание музыки в сочетании с выполнением
под эту музыку определенных физических упражнений.

Но что это означает с точки зрения вопроса о том, что же человеком
осознаётся? Вероятно то, что творчество вызывает более мощный
поток ощущений, чем пассивное восприятие, и при этом, более разнообразных
ощущений, ведь волевые импульсы ощущаются «иначе», по-особому.
К тому же, к числу возникающих в момент творчества ощущений относятся
и предусмотренные нашей физиологией формы подкрепления успешного
поведения – например, если художник чувствует, что работа ему
удалась, вероятно, он получает удовольствие от вырабатываемых
его организмом соответствующих нейрогормонов. Однако, этого рода
удовольствие может служить лишь приятной добавкой к «основному
блюду». Ведь выработке нейрогормонов удовольствия способствуют
и, скажем, шоколад или кофе, и с этой точки зрения шоколад и кофе
являются эффективными заменителями творчества. Но ни шоколад,
ни кофе не могут предоставить нашему сознанию ёмкий образ или
прекрасную теорию.

Есть и ещё одно немаловажное обстоятельство. То, что творчество
затрагивает более широкие области психического, то, что творчество,
в отличие от пассивного созерцания, включает в себя еще и волевые
акты, и поступки, во многом является вынужденной мерой, призванной
преодолевать возникающие при воплощении творческих замыслов технические
трудности. Быть может, иной живописец, или, тем более, архитектор,
хотел бы, чтобы картины или здания возникали бы сами собой, следуя
указаниям их фантазии, и им бы не приходилось тратить время и
усилия мучительный подбор слов, разведение красок или точное прочерчивание
уже задуманных линий. Писатели мечтают о машинах, которые бы телепатически
считывали их мысли и сразу превращали в текст. Именно в этот момент
проступает разница между креативностью и профессионализмом – и
художник, и архитектор должны обладать высокими профессиональными
навыками, но навыки сами по себе не делают их творцами.

Из всего вышесказанного следует один важный вывод: хотя творчество
действительно превосходит пассивное восприятие разнообразием и
широтой воспринимаемых ощущений, но то сущностное и главное, что
есть этом «потоке ощущений» предельно близко к тому, что осознается
утонченным человеком при восприятии произведения искусства. Просто,
в рамках творчества, это «главное» сопровождается различными побочными
эффектами – например, такими, как удовольствие от преодоления
возникающих на пути воплощения препятствий.

Сближение творчества и пассивного восприятия возможно ещё и потому,
что в процессе реального создания произведений литературы и искусства
возникает такой феномен, как диалог художника с материалом. Материал
может демонстрировать художнику неожиданные и совершенно не задуманные
художником свойства. Удар скульптора по камню может неожиданно
для скульптора привести к появлению интересного изгиба, причудливой
формы или красивого блеска. Сопоставление слов могут продемонстрировать
не ожидавшиеся поэтом аллитерации или смысловые амбивалентности.
Сбор материалов для романа может подсказать неожиданный сюжет.
В искусстве, как и в науке, возможны ситуации, когда художник
лишь ставит эксперимент, а результаты этих экспериментов предопределяет
не человек, а природа и материал. Разумеется, потом, в процессе
работы художник присваивает все эти результаты, объявляет их своими,
интегрирует в произведение и пожинает лавры и деньги, не делясь
ими ни с Богом, ни с природой, ни с мрамором, ни со столь богатым
аллитерациями русским языком. Но в самый первый момент после удара
резца художник был все же не творцом, а лишь созерцателем того,
что ему показывал мрамор. Да, новый эффект проявился лишь после
удара – но удар был задуман отнюдь не для достижения именно этого
эффекта. И опять, творчество с трудом отличимо от созерцания.

Есть и еще один момент, почему творчество привлекательнее пассивного
восприятия. Дело в том, что те образы и знаки, которые появляются
в душе в момент творчества специально ориентированы на интересы
и когнитивные структуры порождающего их ума. Тот поток информации,
который порожден моей, а не чужой душой в наибольшей степени понятен
мне по форме и интересен по теме. Слова, сказанные мною, я же
наилучшим образом понимаю – даже в случае, если они употребляются
в искаженном и неточном смысле. Хотя и этот закон превосходства
творчества над восприятием знает исключения: часты случаи, когда
другой человек куда лучше, чем я выражает мою собственную мысль.
Бывает, что чужая мысль кажется настолько хорошо выражающей мои
чаяния, что она присваивается и кажется своей.

Так или иначе: с точки зрения субъективно осознаваемых ощущений,
собственное творчество хотя и не тождественно восприятию продуктов
чужого творчества, хотя оно по многим причинам воспринимается
как более ценное, но близко к нему, а многие отличия и моменты
превосходства связаны с привходящими, и не связанными с сутью
творчества обстоятельствами – такими, как социальный успех.

Осознанное удовольствие от творчества связано с созерцанием
акта творчества – и не важно, чьего, может быть божественного
или безличного, но проходящего сквозь мое существо, затрагивающего
и модулирующего мои интеллект, эмоции и волю.

Сближение творчества и созерцания во многом объясняет феномен
вторичного творчества – когда обладатель интеллектуальной профессии,
воспроизводит уже известные ему идеи или образы, но при этом получает,
все связанные с творчеством дополнительные преимущества – от низменных
гонораров до возвышенного творческого горения. Точных границ между
творцами и эпигонами вообще нет – но даже очевидный эпигон может
вполне добросовестно считать себя творцом, и в этом случае он
просто «прогоняет» когда-то усвоенные им идеи и образы сквозь
свою душу в обратном направлении, извергает усвоенное, заставляя
извергающийся из его подсознания поток тешить честолюбие, возбуждать
волю и затрагивать глубокие эмоциональные слои.

Утопия Оскара Уайльда, типичным жителем которой является индивидуалист,
занятый самовыражением, по сути, является обществом духовных гурманов,
созерцающих идущие сквозь их сознание артистически обработанные,
и потому высокоценные информационные потоки. При этом, важным
является «качество» этих потока, а направление – из глубины души
наружу, или извне в душу – служит фактором скорее второстепенным
– хотя по некоторым причинам более предпочтительным все же является
поток, идущий «изнутри наружу» – то, что называют творчеством.

В превращении людей в гедонистов, занятых созерцанием исходно
не видится ничего невозможного – поскольку вообще, превращение
человека в потребителя удовольствий является, очевидно просматривающимся
трендом – если не сказать «опасностью» – развития западной цивилизации.
Будут ли эти удовольствия более или менее утонченными – вопрос
спорный, но все же в пользу «версии Уайльда» говорит тот факт,
что в истории материальное благополучие элиты всегда приводило
к ее культурному развитию, к предпочтению более интеллектуальных
наслаждений, причем вне прямой связи с экономической выгодой.

Однако против такого прогноза восстаёт все, что связано с феноменом
труда.

Вообще говоря, в размышлениях о будущем человечества и целях прогресса
в последние двести лет выкристаллизовалось два прямо противоположных
прогноза. Согласно одному мнению, труд должен быть переложен с
человека на машины, и человек сможет предаваться удовольствиям
– или, в «оптимистических» вариантах заниматься творчеством. Другой
прогноз исходит из эмпирических фактов и дает понять, что хотя
машины действительно облегчают человеческий труд, но они ни в
коем случае не освобождают человека от труда, а по некоторым наблюдениям,
трудовая деятельность охватывает западную цивилизацию все сильнее,
оставляя для праздности все меньше места. Какой же из этих прогнозов
верен?

Ответить на этот вопрос нелегко, но обратим внимание, что первое
предсказание, сулящее нам безделье и иждивение на шее у роботов
исходит из неких общих умозрительных представлений о соотношении
ролей человека и машины, о ценностях и предпочтениях человека,
и о том, чего бы человечество хотело от машин. Второе предсказание,
грозящее нам быть вечно прикованными на галерах цивилизации исходит
из жесткой эмпирии эпохи капитализма, и по сути, представляет
собой экстраполяцию того, что происходит в современности. На первый
взгляд второй прогноз гораздо основательнее, реалистичнее и здравосмысленнее,
но опыт предсказаний последних веков времен показывает, что как
раз метод экстраполяции при описании будущего как раз и не срабатывает
– данную мысль традиционно иллюстрируют легендой о том, что «футурологический
прогноз», сделанный в XIX веке о судьбе Лондона, в качестве главной
проблемы назвал избыток конского навоза. А это позволяет робко
предположить, что в долгосрочном плане первый прогноз имеет больше
основания, а значит и социалистическая утопия Оскара Уайльда говорит
о грядущем нечто важное.