Онтологические прогулки

(О восприятии времени)

Когда невеста ждет приезда находящегося за морем жениха, она
начинает считать дни. И когда он приезжает, она говорит ему: «Я
ждала, я считала дни» – и этим она подчеркивает, с каким
нетерпением она его ждала.

Когда заключенный ждет заветного часа освобождения, он начинает
считать дни и делает условные знаки на стенке своей камеры,
скажем, обводит черточки, а каждая черточка значит месяц,
оставшийся до освобождения.

Когда солдат на срочной службе ждет дня демобилизации, он начинает
считать дни, заводит себе карманный календарь и обводит в нем
прошедшие дни, более того – вымарывает чернилами, так,
чтобы пожирнее, более того – протыкает цифры прожитых дат иглой,
так что календари становится похож на решето Демосфена,
более того – вырезает эти дни бритвой.

Когда некто особенно нервно ждет «часа «икс» или, допустим, «времени
«Ч», он чаще, чем обычно поглядывает на часы, проверяя – ну
сколько же еще осталось ждать?

Для чего это делается? Что значит это жест – «считать дни»? Почему
он неизменно возникает, когда люди чего-то с нетерпением
ждут, и когда они страстно желают как можно более быстрого
исчезновения времянного препятствия, отделяющего их от заветной
цели?

Вопрос этот не такой простой, ибо на первый взгляд постоянное
опознавание и измерение оставшегося до наступления часа «Х» срока
скорее мешает, чем помогает скоротать этот срок..

Осознавая отделяющий нас от цели срок, мы входим в непосредственное
соприкосновение со всей экзистенциальной мощью данного
временного срока как негативного для нас фактора. Ведь предмет
существует для нас только тогда, когда осознается! Выходя из
незаметности, время обнаруживает свою фрустрирующую энергию –
из просто опасности оно становится осознанной опасностью,
источником тревоги.

Диагноз тоже как бы «создает» болезнь, вызывая её из небытия; до
диагноза человеку нездоровилось, но болезни как таковой, как
концептуальной целостности, не было.

Таким образом, направляя внимание на время, нетерпеливое ожидание
получает эффект, обратный тому, к которому стремилось.

Можно конечно сказать: счет дней ни чем не может помочь, он ни чем
не облегчает состояние ожидающего, но ожидающий не может не
считать. То есть частое обращение внимание на время может
быть объяснено также с позиций психологического детерминизма.
Это – естественное следствие таких чувств, как нетерпение и
ожидание. Кролик не отрываясь смотри на удава не потому, что
удав его гипнотизирует, а потому что он подчиняется общей
для всех живых существ потребности знать об опасности,
наблюдать за ней, смотреть ей в лицо – и все это независимо от
того, можно ли от неё спастись. Или, если хотите, любая
опасность гипнотизирует в том смысле, что приковывает к себе
внимание. Как сказал философ Ганс Йонас, именно потому, что мы
смертны, мы считаем дни. Кролик, смотрящий, не отрываясь, на
удава подчиняется тому же импульсу, который заставляет людей
требовать от врача «сказать правду, какой бы он не была».

Лечение тоже часто начинается с измерения температуры (а иногда им и
заканчивается). Тем более, что измерение температуры часто
делается не потому, что кому-то нужна информация, а как
жест, открывающий серию жестов под названием «лечение».

Человек, который чувствует, что ему не по себе, хватается за
градусник. Заключенный, который однажды сознает, что сидеть в
тюрьме невыносимо, бросается считать, сколько ему осталось. Срок,
который осталось отсидеть – эта та самая опасность, которая
приковывает внимание.

Когда космонавту в наушники дают обратный отсчет перед стартом,
обратный отсчет времени прежде всего имеет функцию держать
человек в постоянной готовности к предстоящему событию. Когда же
заключенный считает дни, то тут мы имеем дело с зеркально
обратной ситуацией – постоянная готовность к будущему «старту»
провоцирует у «космонавта» обратный отсчет. Нервный
космонавт, если бы ему не говорили в наушники «десять – девять –
восемь» стал бы считать сам, что и делает заключенный.

Другое объяснение феномена счета дней связано с психологической
необходимостью наглядно увидеть конец ожидающего срока. До
измерения будущее время ожидания неопределенно, после измерение
будущий срок ожидания становится виден во всей его
конечности. Срок, который осталось ждать, становится как бы
предстающей перед нами вещью, объектом, причем вещью временной,
имеющей предсказуемый и ожидаемый конец. А каково отношение к
временным, смертным вещам? Пренебрежительное, как к
неполноценным.

Буддизм специально прибегает к проповеди временности и конечности
всего земного именно для того, что бы «отучить» людей от
привязанности к земным вещам. Во многих буддийских и индуистских
текстах глубокое осознания конечности является во-первых
достаточной причиной, чтобы отвратиться от земных
привязанностей, а во-вторых вполне достаточным психотехническим средством
чтобы эти привязанности пресечь.

То есть знание о временной конечности делает, согласно восточной
традиции, человека не вполне присутствующим в мире, делает его
глядящим как бы сквозь и поверх вещей.

Если о чем-либо – ну, скажем, о правительстве – можно сказать, что
«дни его сочтены», то это делает его существование в
настоящем как бы не до конца полноценным. Надо вспомнить, сколь
уничижительный смысл вкладывается в слово «временщик».

Конечно, глядя философски, все вещи этого мира временны, на то и
«становление» в нашем гераклитовом бытие, но с точки зрения
субъективности человека возможен разный взгляд на вещи; в
отношении человека к вещи временность последней может быть
акцентирована, а может и не быть; и когда она акцентирована, то
отношение становится особым – вещь приобретает уничижительные
эпитеты, скажем, называется «эфемерной».

И таким образом, считая дни, акцентируют временность и преходящесть
отделяющего нас от желанной даты – освобождения или приезда
жениха – срока. А значит, считая дни, хотят также уязвить,
сделать неполноценным существование временного препятствия,.
Хотят отнестись к нему как к эфемерному. Отсчет дней
напоминает об эфемерности того, то может быть сосчитано.

Здесь, правда, нужно сделать важную оговорку. Этот механизм
действует только в отношении таких временных промежутков, дата
окончания которых более или менее известна. Можно считать дни до
своего освобождения из тюрьмы, но нельзя считать дни своей
жизни.

Понятно, чем отличается счисление минуты от счисления биографии. Мы
знаем, для нас заведомо фиксировано, что в минуте –
шестьдесят секунд, а в часе – шестьдесят минут. Знает длину своего
срока и заключенный в тюрьме, и мобилизованный солдат.
Счисление таких фиксированных периодов времени легко превратить в
обратный счет – десять, девять, восемь... – отсчет,
сообщающий о том, сколько осталось до конца. Особенно мы склонны
совершать это превращение во второй половине счисляемого
периода – когда вместо «сорок минут пятого» мы говорим «без
двадцати пять». Но когда конец нашей жизни, мы знать не можем. И
поэтому дни рождения невозможно инвертировать в обратный
отсчет. Но если бы мы знали дату конца, тогда – и это кажется,
достоверно известно – система счисления стала бы не просто
эффективна, а слишком эффективна. От античности до
современности прослеживается человеческий страх знать время своей
смерти. Все писатели, кого волновал этот вопрос, говорят в один
голос: не дай нам Бог знать дату своего конца. Пусть нам
будет дано долголетие, пусть этот конец будет не скоро – но если
мы будем о нем знать, то исчезнет покой, и мы будем уже не
жить, а только счислять, сколько до него осталось. Всю жизнь
пронзят метастазы громадного и параноидального «мементо
море».

Незнание, если и не дает иллюзии бессмертия, то по крайней мере
иллюзию такой иллюзии – позволяет нам вести себя так, как если
бы у нас была такая иллюзия. Возвращаясь к проблеме «счета
дней до освобождения», мы должны заметить, что нагнетание
чувства эфемерности – не единственный терапевтический эффект
этого жеста. Еще один эффект может быть объяснен тем способом,
каким человек бессознательно измеряет субъективное течение
времени.

Как известно, большую часть своего дня человек не следит за временем
и не обращает внимание на его течение. Внимание ко времени
происходит вспышками – когда он вдруг смотрит на часы, когда
он вдруг интересуется – «а сколько осталось времени до
конца рабочего дня?» – когда он вдруг задается вопросом – «а
сколько прошло времени с тех пор, как…»

Время как отчетливо осознаваемая реальность присутствует в
человеческой жизни не постоянно, но в виде пульсации «спохватываний»,
специальных замечаний времени, актов обращения внимание на
время и его течение. Время проявляется в человеческом бытие
как определенный ритм человеческих вглядывний во время,
взглядываний на часы, толи чтобы узнать «сколько времени», толи
чтобы узнать, сколько времени прошло от некоторого события и
так далее. Единицей измерения субъективного времени надо
считать период между двумя «спохватываниями», двумя
обращениями внимания – «а сколько же прошло время?»

Если существование тела отмеряется ритмами дыхания и пульса, то
дыханием трансцендентального Я служат обращения от себя – к
внешнему миру, от времени – к пространству– и обратно. И можно
сказать, что под влиянием нетерпение и ожидание, Я начинает
«нервничать» и его пульс учащается. И возможно, человек
бессознательно исходит из предположительного равенства
промежутков между «поглядываниями» на часы, равенства, которое – опять
же предположительно – было в прошлом. Чем больше раз
человек взглянет на часы, тем больше – предположительно – прошло
времени. Ускоряя ритм хроновнимания и стараясь как можно чаще
смотреть на часы, человек поступает точно также, как
поступал бы он с нормальным ритмом хроновнимания но на очень
длительном промежутке времени. Искусственно увеличенная частота
всплесков интереса ко времени, воспринимаемых как измерители
и вехи времени, создает иллюзию прохождения большого
количества времени. Если человек уже очень много раз смотрел на
часы – то, значит, и прошло уже очень много времени.

Не в силах ускорить прохождение времени человек делает это на иллюзорном уровне.