Эпос
Илья Кутик (07/06/2009)
«В русской литературе есть ах!––Ахматова; есть мяу!––Маяковский;
есть ик!––Бенедиктов. Кутик––это тик–так, время––на секунды».
Андрей Вознесенский
«Синтаксические фигуры и знаки становятся объектами описаний
(сокращения, значки копирайтов, математические символы, т.е. типы
«дорожных знаков» и т.д.) и источниками переключений, мешком с
поводами, которые вынимаются с закрытыми глазами, как запечённые
в тесто записки в конце китайского обеда. Почти медиумальное автоматическое
письмо, иногда приводящее на память George Yeats. Очень резкое
ощущение сиюминутного присутствия, до ощущения вживлённых электродов,
очень неудобная, болезненная поза, чтобы повысить цену «сейчас»,
словно тебе надо удержать воду на лице и пройти через комнату,
и в этом монструозном, надломленном комизме есть и трагизм, и
внезапный приход в сознание с мгновенной переоценкой––«а на фига
мне это?» Безусловно, напряжённость ты создаёшь не только ситуациями
бессмысленности и иллюзорности выбора, лирического фатализма.
Твои «нарративы» впускают отстранённую взвешенность, отчуждают
авторский голос, превращают его в голос дублёра, диктора, вообще
случайно наложенной записи поверх существующей: палимпсест».
Парщиков––Кутику
«Стихи Кутика––предпоследняя остановка текста перед исчезновением,
практически полным растворением в темноте тишины. Дальше на этом
пути полном воздушных ям и провисаний оказывается только Геннадий
Айги. Эти двое, Кутик и Айги, следуют методе, сформулорованной
Элиотом в одном из своих «Квартетов» (западной поэзией здесь накоплено
больше опыта): «Слова отзвучав // Достигают безмолвия. Лишь порядком,
лишь ритмом // Достигнут слова и мелодия // Незыблемости…» Полнота
переживания становится просто–таки невыносимой. Проявление сразу
всех уровней поэтической рефлексии (иначе не услышат) способствует
накалу страстей вряд ли возможному или дозволенному. Поэтому всё,
что только можно микшируется, стирается, убирается в подтекст,
в неразличимость семантического сплина–тумана. Ровные дорожки
слов заменяются какими–то цирковыми, по форме, кульбитами, мостиками
пауз и тире, висячими трапециями дефисов и белых пятен. Высшая
стадия семиотической дрожи, мелко звенящей на снегу в каждом звуке
десятками смыслов… Тот айсберг, подводная часть которого лишь
подразумевается в чёрной тьме, но практически не участвует в осуществлении
надводного пейзажа. Стихи–вампиры: для их функционирования необходимо
твоё, читатель, непосредственное участие. Именно оно заполняет
все эти интенции и переходы, безлюдные, бессловесные кровью самых
насущных смыслов. Сама же по себе даже самая совершенная система
оказывается безжизненной».
Дмитрий Бавильский
«Илья Кутик––последняя надежда русской литературы».
Виктор Соснора
Серия «Русский Гулливер»
Основана в 2005 году
Издание подготовлено Центром современной литературы
Руководитель проекта Вадим Месяц
Главный редактор серии Александр Давыдов
Фотооформление Алексея Парщикова и Александра
Холопова
Комментарии Даниила Черкасского в редакции Алексея
Парщикова
Оформление Владимира Сулягина
Кутик И.В.
Эпос / Илья Кутик. –– М.: Наука, 2009. –– 000 с. –– (Русский Гулливер)
–– ISBN 0–00–000000–0.
Книга известного русского поэта Ильи Кутика представляет собой попытку создания «современного эпоса», в котором стихотворный детективно–мистический сюжет с загадочными убийствами и их расследованием дополнен семью книгами стихотворений («поэмами»), соответствующими одновременному прохождению героя «Эпоса» через уникально показанные Ад и Чистилище. Рай в книге – это последняя остановка героя. Автор так формулирует свою эпическую задачу: «Один из главных законов эпоса: если Ахилл бросил своё копьё––Гомер его не остановит. Cоздать нечто новое на территории Гомера и Данте – это сделать их не эпической моделью, а соучастниками эпического действия.» В книгe Ильи Кутика читатель найдёт множество авантюрных приключений и лирических откровений – не столько в жанре «Одиссеи», сколько в виде homage'a Голливудскому кино и детективам Robert van Gulik'a, мистическим похождениям Сведенборга и подглядываниям в другие миры Платона и Meister Eckhart'a, плюс образцовым «Кантос» Эзры Паунда и самым новейшим изысканиям психиатрии в области «borderline personality». Ад, Чистилище и Рай в книге––это те душевные состояния, которые преподносит жизненный опыт. Описанный как изнутри, так и извне, он и является фабулой «Эпоса».
© Кутик И., 2009
© Парщиков А., обложка специально для «Эпоса», редакция комментариев,
2009
© Черкасский Д., комментарии, 2009
© Холопов А., фото, развороты, 2009
© Сулягин В., оформление, 2009
© Центр современной литературы и издательство «Наука», серия «Русский
Гулливер» (раазработка, оформление), 2005 (год основания), 2009
Вступление
Эпос это всë называется, т.к. эпос – это
то, где все мы находимся, все приключаемся. Наши жизни, наши
страсти, страдания, и так далее. Он – больше нас и неописуем.
В нем нет ни конца, ни ответа.
Он – раскалëн! А мы – повторяю – внутри него, и – как будто бы плавимся,
как масло в бугристой каше.
Да не шарахайтесь так! Не бойтесь! Герои
не в полном уж беспорядке, а распределены здесь по книгам: у каждой из тех своя
причина была – и почему написана, и когда, и – зачем она здесь. Я же строю
на ваших глазах, причëм! – Раму эту, эти сваи вот: для общего их,
совместного их жилья.
Будем называть эту форму – Рамой. Для удобства. А я вас попробую провести
через жизни героев – в виде ада, чистилища и рая – у Эпоса моего,
но – спокойно и постепенно.
Oбъясню – принципы. В книгах – все три даются, что ли, так, как и
переживались бы все – ад и
чистилище с раем в чтении – т.е. душой, собственно! – то есть,
теми жe (почти) методами, что для тела
выбирает, к примеру, Данте: в раю, к примеру – мучительнo совсем (а у меня – и
при чтенье); а в чистилище – ощущенье
шатания вашего над пропастью и расчитывание лишь
на воздух, на его – твердь. А в раю – ну, по-райски, хотя – встреча в абсолютном
свете вряд ли не может не резать глаз, так ведь? Тени
у меня или люди? – вы спросите. – Когда как, порою – сам не знаю, и они –
сами не знают! – если их даже растормошишь.
Но это всë эпос, т.е. ведь нарратив, да? – так что даже и при раскалëнной
топографии происходящего – она понятнее Наполеону
или луноходу, чем, скажем, даже автору: ведь стих идëт то вверх—вниз,
разветвляясь, но всë же – не дальше вбок, чем от прожилки своей –
ну скажем, резьба у клëна;
а то oн взмывает—падает, а то движется снизу—вверх: то по одному, то по
другому, очень трудному, часто, склону.
Вообще ж – всë, что я пишу сейчас, есть работа, возможная лишь – спустя
написание, или, скажем так, окидывая взором уже всë пройденное, –
эти свои: ад,
чистилище и рай. Когда я – был ещë в первых двух иль в предбаннике, я и сам
того не знал, хотя
мог бы и догадаться, будь я чуть... Но – Бог, видно, решил за меня,
как некоторые говорят.
В общем, получается так, что эта Рама моя – своего рода ещë и
само-расшифровка, само-
комментированье того, что – во время писания – шло лишь путëм руки...
А что – там! – перо лакало –
это одно, и вовсе другое, что выйдет ещë – здесь вот, в Раме...
Ибо строится эта Рама
опять же! – на ваших глазах... Есть чертëж в голове, это – да;
но нет для вычерчиванья –
никакого человеческого лекала!..
Глава Первая
1. L.D.: Медуза
Я жил много уж лет в – каком-то нигде. А из местности, т.е. из жизни, меня вытеснила – своим парашютом-то, волочащимся по земле! – медуза: грудастая, как детский водный матрас, плюс растаявший студень из ножек и выгнуто—спускающаяся – вечно у меня в головe, и на стропax – словно вопрос: А зачем – всë это: тебе? – и бьющая: то тяжëлыми, то чуть менее – мерзостями бытия, затянутыми в рейтузы белого облака выгнутостей в коленках, поддающих сзади и не скрывающих даже, что они-то и есть – присос- ки и щупальцы, ну, понятно что свойственные всем: медузам, кaльмарам, скатам, осьминогам и так далее существам из Жюль Верна!.. Верно, ну а зачем – мне всë было это? – когда всë – такая тоска там, что даже шевелить плавниками – своими! – собственных сил-то и жаль?.. Вот так – акулы с дельфинами и выживаются – и кем же, а? – да медузами! – распухшими на интеллекте тех плюс их скорости, а потом уж – с желе- зной неотвратимостью и начинают распухать они в формулу – H2O4 самого... А там даже с Музами приходится обращаться, как с мухами, ухороводившимися до попадания прямо в формочку для уже подрагивающего желе. Oна подносила, как робот, мне – в присосках и щупальцах – жидкости: белые, бесцветные, как она сама – джин, водку, граппу, или – цвета песка морского – виски и бурбон, или текилу... Поила, короче. Естественно, красное, скажем, вино вмиг обнаружило бы еë подлинные масштабы, еë – засилье во всей моей площади... Так содержаньем моей поверхности стало – уродливое еë дно. И всë-таки – привыкаешь. Раздавить еë, знаешь, что нельзя: уж больно велика – объëм студенистости наползает из каждой щели, как ни пытаешься удрать от неë. А там и разбухает по-новой, надувается как шар, в котором – ни дышать, ни двигаться – нeчего! В нëм – выход только один: проколоть шар изнутри, чем-нибудь вроде – события! – Рефлекс сокращения у щупалец из «Не отдам!» превращает их в мстящие, но (всë-таки!) выпускающие тебя – висюльки... Медуза эта – в общем-то василиск, конечно. Но – лишëнная магнитного – у тех! – взгляда, а – берущая собственной массой и вашей – уже! – немощью бороться с ней... Что там ни булькай, а она – страшное морское растенье из купольных, хоть и думает, что она – ну надо ж! – наяда!..2. LSD: Lake Shore Drive
Я удирал от Медузы – и сколько раз! – по трассе-краcе, бегущей берегом Мичиганского озера. Сия трасса называется – как путешествие по наркотику, одноимëнному, но – не даëт тебе правa выбора, как и тот, а лишь кое-где позволяет себe завихрения, довольно, правда, размашистые – для стабильной-то скорости! – но я воспитал в себе асса вождения, а т.е. – удиранья от слизи, и не любуясь – даже! – в правое сткло своë ничем, что там деется – в зелени или в воде!.. Мчусь, обгоняя, наперегонки, а – чего, кого ради-то? – спросим себя – только сейчас! – ради чьей-то марионетки, а-ля!? А тогда – я – да! – не спрашивал, a мчал всë – к! – лишь только бы – успеть, и – хоть вселенная перекренись! А что ведь оказывается-то? – главное: а чтоб, как радио поëт—говорит в машине, так и в жизни: т.е. – что? – фон, да? – и ты – нужен как именно фон, а не – действие, которым, как Лев, весь горишь! Так вот – удираешь от слизи, а – вляпываешься сначала под ботало церковное, а потом – сразу и в лëд: да, в предательство! в чудовищный обман—трюк, а потом уже начинаются-то все предбанники и души... От белых калл, т.о., так вот! – совсем рядом до кала ада, оказывается, а ты, собственно-то – как в линейкe с быстрым увеличительным стëклышком, к ней приклеплëнным, а выдуманной – «то тут, то там» г-ном Бомарше. Она кaк, что ли, логарифмическая... Tолько знак логарифма – это вроде как червь такой: Я – тире – изгиб в – Tы! Ибо – сегодня, как знаем, ты бог-то бог, а завтра и – червь!.. Но ведь даже и гусеница на листе есть самый сгусток вопросa: кверху – башки! – A – что, если?.. Но вопросов ведь этих-то – ты- щи, тучи! – т.е. комарьë вопросов!.. И всë-таки главный из них – как логарифм под лупою: те- ло вопроса, к тому же змеиное, и он раздут вo щеках, словно кобра, и так же точно шипит, как та: – Я вложил в тебя своë жало, а что же ты сделал с ним, а? – Я – огниво, да-с-с, a ты – трут, а не трутень какой-нибудь—пчела на колëсах, ибо драпаешь ты – от Музы своей, а не от Медузы! Электричество – я дал еë щупальцам, а тебе – ведь! – его я вложил-то – в уста! – Ш-ш-ш, ты думаешь, что это – что? – шина, не приведи Господь! – или, это – что? – когда она, любимая твоя, спит – да, спала! – а ты – чтоб не будить: в голове произносил этот язык змей? Нет – это я показываю тебе шум от жала, твоего – будущий! – и хватит думать, что на спидометре твоëм язык милей, нет, это всë – шиболет пространства и то, насколько ты стал (с ним) смелей, прямей. – Есть, о да есть! – наркотик—пространство!.. Время же – вопреки сказаниям – ничего и никого не лечит! Забыться – это, конечно, можно, но – поможет ли? Ведь ты – пробовал, да? Прикинь, во что тебе обошлось – забытьë... Ты – повезло! – проснулся, a пространство – как та граница на линейке, которая – под квадратиком—микроскопом – может – ещë ведь оказаться интересной плюс ещë сдвигаться или вперëд—назад, или – просто так: увеличиваться для мозга... Т.е. был некий пункт, точка, а стал-то! – фонтан—укропом карты – заблагоухал, разоткровенничался – как обелиск Аврелия со слоником бабушкиным, иль кино—колонна Траяна (про даков), или же – что? – Град. – Т.е. – а зачем больше одной трассы, и вдоль вод, одному человеку-то – на его жизнь? – Ведь я, в общем-то, сейчас шиплю—говорю не об этой вот трассе-красе, а о трассе вообще... Как ты ни уходи в стороны, ни кружи—петляй, а у кого-то – где-то там, наверху – есть такая же линейка вот с лупой – и на тебя, друг! – как ты ни кличь еë: шоссе, straße, улица, drive, avenue, via, rue!..3. Inner Drive: Schiller & Goethe
Вместо, представьте, бурных объятий двух бурь и натисков – индустриальный американский мозг удумал две тусклые параллельки улиц, с тем самым углом, где стоит себе – дом героини. Шиллер бы сделал: бу-у! – его обитателям, как приведение в простыне... А Гëте бы – тот бы весь пух в постельке каждой их – взорвал по-бoнaпартовски! – чтоб разнëсся слух—пух над Чикаго не о Вертере застрелившемся, а о ветре – разворошившем покой в покоях каждого частного случая безопасности – мечты этой женской, в особенности... Неспособность шага – никакого! риска – никакого! – а какие ж тогда – Гëте с Шиллером, а? – все бури держатся и дрожат на коих! Но – договоримся сразу, читатель: у меня – героини не будет! Вместо неë – место для чего хотите: воображения, пустоты, других героинь... Но – повторяю – героини нет! – украдена... Кем? – вот их-то и опишу: они здесь – орудуют! Она же – жена мне. Если бы – ну невеста хотя бы – то, наверное, описал бы... А так – зачем? Нет – и всë. Горе. Проклятье она. Cгинь!.. Taк в проломы пушечных ядер – устремляется конница и пехота, но сначала от них, от ядер – дымные облака, похожие на ничто, на смерть, наверное, или на что-то, что ждëт вас – за рваной звездой в железе, не переступишь – обдирая бока – ту и себя пока...
Глава Вторая
1. 1-ое августа, 2005 год
Сегодня мне – 44. Палиндром—срок. Как тут ни взлететь, сложив—распахнув крылья, и оказаться в правильном месте, чтоб опять крылья сложить, сесть где-нибудь и дожидаться ангела-хранителя, будь тот в компании других ангелов, иль посреди тропы – один-одинок- одинëшенек, как человек, в ангельском том пейзаже; ибо мне главное – что? – а дождаться его и спросить кое-что – прямо, в лоб. И он – вот! – появляется... И – не один... Т.е. – идут двое ангелов. Кто-то когда-то сказал мне, что у меня их – вообще-то – два. Ну, два так два. Лучше же, да? Хотя – кто что знает... Но идут они по тропе, то ли беседуя, то ли еë вообще стопою даже и не касаясь – очень уж тропа никуда их не продвигает, хотя и служит, видимо, для нарратива—беседы их, как внутренняя канва. Я-то знаю – из Сведенборга – что ангелы говорят – чем-то вроде телепатии, т.е. ты-то – им думаешь свой вопрос, а они – тебе отвечают внутри тебя же, на него... Так что я, собственно, на большее и не рассчитывал... Ну, сижу и сижу – спрашивая, так сказать!.. Внутри. И от этих-то пантомим внутри себя – у меня начинается: шевеленье волос, как от ужаса, т.е. – пренеприятная – и именно где-то извне, по коже моей! – возня. И тогда на 44-летнюю башку мою, вынесшую многое и саднящую теперь так странно вот, что хочется чесать и чесать еë яростно, до крови – сходит облако! – Это странное чувство, как будто бы ты угодил в общество пронизанных солнцем теней! И тут-то я и увидел – склонëнных над собою – непонятно для чего, но понятно что – они двое и наготове – двух ситцевых юношей-сестëр, чьи руки – как у хирургов иль пианистов, только пальцы – ещë длинней!.. И – усадив меня лицом к востоку, т.е. так, чтоб мне видно было – восхождение Льва из ночи, как его лоб разгорается во все стороны – гривой, пробивая – ночь; а потом – лапы расталкивают осколки еë – эти юноши-сëстры тут стали перебирать мои волосы, блондинистые мои, длинные, которые я короче так и не смог подстричь; и так вот они – всë перебирают и перебирают их – пальцами, которые умнее расчëсок, жëстче щëток, и – страшней, чем анастезия граппы. А я – не внутри себя, а по-настоящему – слышу, как стучат их ресницы! слышу и дыханье их: это – словно с балкона в опере уметь вдруг расслышать во всей дальне-оручей оркестровой яме – лишь два смычка: у первой скрипки и у виолончели – тягучие, разные, сливающиеся дыхания!.. А что же делают они, а? – в волосах- то моих! – так я – уже полусонно – но ещë успеваю спросить у себя, успеваю выкрикнуть в себе! – Но те еле-еле во мне! – реагируют на этот вопль-вопрос, т.е. – улыбкой! – И – продолжают рыться-рыться, гарпуня что-то там в бело-жëлто-седо-коричневатых власах моих... И тут – вдруг! – дикий, нехристианский какой-то хруст! Что это?! – что это вдруг так треснуло в чистейших власах моих?! – в этой купели шампуни?! – Это? – а это треснула точка твоя! Ты ведь – не мог сойти с неë! А сколько лет? – И вот нет еë теперь, всë! Мир же без неë, пойми ты! – открыт, открыт, а не – пуст!2. Воспоминание об эпосе—Гомере, и почему его нет теперь
В Греции – где греки-то? – Одни турки там, как в Азербайджане, лица сплошь банщикoв, массaжистoв, то есть. То есть – ходят вокруг массажисты, а тел-то, греческих, чистых, блистательных, чтоб промассировать их – нуль! Т.е. испарились все – к Зевсу. Нету – никакой Греции, блеска – нет, нет – ничего! Есть – вместо! – пустота! Иль – что? – помесь дыры населения с амбициями интеллигенции, вроде Кавафи, Сефериса, Сикелянóса, а? – Что же это? – ко дну ль всë так и пойдëт, да? – Великое переселение-то народов, которое – всë! – именно-то сейчас и происходит опять – переселяет – почему-то! – на 100 % всех масс 70% внутренних и ну абсолютных умственных уродов. Однако ж – у всех ведь исходов должен же быть какой-то хоть внешний шик, какое-то эпическое наваждение. Да, есть одно, но – не эпическое: этот – напичкан кочующими гаремами без виз! Но я говорю о возник- новении – нового сюжета, а его-то – и нет практически никакого! Нет совсем! Пустота! Окно было и в рядах – ну кого? – перенаселëнного Дария после нажатья на них копьями длиной от моего дома и до озера Мичиганского – македонской фаланги, спетой, как ария Моцарта, но туда ведь – т.е. в окно это вот! – влетала-то – раньше-то! – конница, как взятое, взятое, да-да! именно! – верхнее самое «до», и завершала-то всю арию! – именно она! – полыхая золотом на солнце— сопернике!.. А теперь, что теперь? Ходят чистюли-солдаты по некой Азии, думая, что война – это то, где и не умирают вообще! – а что война есть продолжение пра- чечной или – ну, кухни кафельной! – ведь и песок-то бел, так ведь?.. Конечно, что без всяких потерь – это хорошо, но что в мозгах – сидит презрение к населению, а не к смерти, это – нет, не жара, не еë эффекты... Это – страх перед всяким новым! Пойми, читатель, мне говорить ведь, проговаривать-то – трудней, чем – показывать... Но – приходится. Ибо это – Рама. Здесь всë – так: вперемежку – образы, разговор, разное, короче... А всë, что выше – к тому, что я посмотрел пару дней тому – фильм глубоко уважаемого мною Оливера Стоуна «Александр» и загрустил с тех пор. Плох фильм. Беспомощен. Странно. А, может, и нет. В Александре – пузырятся нули александровского, а Аристотель – хоть и далеко не Аристотель, но почему-то, плюс ко всему, ещë и говорит Платоном из Государства, т.е. что Ахилл-то тем-то и плох, что не умел сдерживать свои страсти, а это – аргументы Платона, почему ведь Гомер и Co не годятся в нормальных полевых условиях, где надо страсти давить, как блох. А мы ведь знаем, что Аристотель – ученик-то ученик, но сказал бы – всë навыворот... Плюс беден эпос у грека, по Оливеру Стоуну – точь-в-точь как нынешний, как – вот! – американский сейчас. Нету, короче, в нëм Греции, а есть – Америка кафеля, инфантилов до старости, незнанье метафор – никаких! – вообще... Короче, без уз с ничем, кроме хилого нарратива, где хилый (внутренне!) актëришка доказывает, что он-то и есть – визия будущего... А что же оно? – а глобализация без виз, раз- двигание Греции – до пониятия: мир. Согласимся. Хотя – насчëт глобализации – тут (в комментариях к фильму) режиссëр явно перехватил, с настоящим... Но спросим – другое. Александр, без сомнения, полу-бог, да и Платон – равен. Но что был бы эпос у греков, т.е. их Илиада, без гнева? – что если бы, как на Гулливера, тысячи тысяч пут наложили на Ахиллову страсть по Патроклу иль Брисеиде – платоноведы? – где был бы эпос, а? – а в нигде! – не было б даже драматургии у эпоса! Без гнева – не было б и эпох у человечества! – Так что Платон—Платоном, а Аристотель (в фильме) несëт околесицу, а Александр потом, когда еë – якобы – опровергает, слаб в гневе и вообще страстях, как инфантил. Вся ведь Америка – это нажатие на лже—мораль плюс инфантилизм, как Жан-Жак. Александр и Жан-Жак? – это как быть Львом Толстым и камышовым котом... Да, оба – кошачие, но второй – настоящий, а первый – та-а-ак...3. Начало романа: львы, буря и натиск
Все романы начинаются одинаково – с бури и натиска! – и особенно если ты – бард! Ибо – если не с них! – они не романы, не чувства, а – поддакиванье чужой настойчивости... Т.е. – тогда вы, лев, сдаëте гриву в огненный обруч!.. Это – уже ломбард себя, ничего хорошего, а проценты – ты платишь: прожитой пустотой! В львах – нуль агрессивности. Как таковой. Но лев – это слева очень много! – т.е. хочется отдавать, отдавать, отдавать, а брать-то – зачем? – если столько-то – аж! – своего! – И в этом-то – вся проблема, собственно говоря, льва!.. Поэтому лев – бросается и в любовные авантюры, как будто раздаëт сундуки: только и слышно, как разрываются в небесах замки и хлопают крышки... Он выскакивает – от жары радости! – даже из собственной шкуры и отдаëт еë – тоже, как анти—Марсий: –– Нате, Музы! Считайте, что я проиграл!.. Но – увы! – эти дары, так сказать, лишь пугают! – и отскакивают косяки ланей тонконогих, зебриц с полосками приятными, антилоп с прижатыми к заду рогами, а то есть – вся живность, в общем-то, шарахается... И тогда лев – останавливается. Нет, он не устал, он – измучен! – Если б, как все того ждут, он воспринимал их как мясо, трусливое красное мясо – по гамме почти неотличимое друг от друга – мир бы, ей Богу, уже опустел! Но лев – мясо- то идеализирует, т.к. он – лев, не – шакал! У льва в голове – Ренуар на Ренуарe, лиловые танцплощадки, сливы в глазах, вуали, он и трясëт-то гривой – чтобы их оттуда вытрясть... А это лишь всë – что это всë? – да террари- ум, в ум вплетëнный ему – как часть гривы, как косицы бело-латунные, а кем – не Творцом же, правда? – и шипящиe латынью ему: Vale! – а, то есть, Не валяй дурака, Лев! – Скажи спасибо ещë, что – жив!.. Так вот и грива льва – тоже вдруг! – становится настоящей Медузою, но только теперь – Горгоной... Для только – лишь: самого же – Львa... Он и живëт-то – с этим-то сползанием в уши ему змеек—грив, а те – знай и внушают ему: мясо – это только мясо и есть, даже если с глазами, скажем, от Хокусайя и ногами до Мичиганского озера – аж, допустим, от Малой Бронной.4. Львы, Овидий и менты: необходимое отступление
Римляне – все юристы: доводы, аргументы, длинно-выстроенные и т.д. То есть, и Гораций с Овидием – тоже юристы, но я без них бы – в чистилище своëм! – просто не продержался бы!.. – Это в книге вы найдëте сами. Но вот – другое. Львы и – угу! – менты! – другой, так сказать, топик. Топик—топь почти. Львы и полицейские! – Полиция, что она? – здесь? – Руки – на, ноги – расставить, руки – за спину... А – как же статья в конституции, и как – насчëт – рыкнуть в ответ? – Ответ: лучше – не рыкать! – Цыц! Просто – убьют, и всë! Звери! – Этот разряд зверей вы встречаете только здесь. Его нет в энциклопедиях. Внешне – больше, почему-то, женских всë лиц, но они – внутри себя – лунного пола, а держатся, как лук-порей – впукло и дико, т.е. – навытяжку, a зелëные (от рожденья, что ли?) – по той причине, что так распорядилась когда-то природа, a теперь – поливает профессия... Т.е. – повод есть, налицо... Продолженье их пистолето-рук – в их голове, и оно одно: как бы из богов Индии, многоруких, наделать пропеллеров и заставить – вертикальным взлëтом – повыситься тех в чине до вертолëтов с вьетамскими маразматиками – теперь-то! – внутри, и обстреливающими всë здесь – на шорох, на каждый в кустах звук!.. Скорее всего – подстрелились бы зайцы, белки (a здесь их – как грязи), еноты, ну ещë – м.б., одинокий скунс, но и тот – предсмертно! – швырнул бы в лобовое стекло – вертолëтное – белым облаком с шипящим боржом—фитилëм, как князь Толстой перед князем Болконским, – запаха, и был бы такой – чуть-чуть погодя! – чудовищный взрыв его, что вертолëт – и растерял бы тут же весь курс! А что было бы – если б в этих-то прериях! – львиный рык на себя спровоцировал бы вьетамского старпëра—снайпера, a? – здесь тех тоже, как грязи... Всех бы львов – и перестреляли б!.. Так что – лучше не надо!.. Не ораторствуй – не поймут! – Не Рим здесь! – Xотя и здесь: ад [...]аты на ад[...]атах, и – все! – к рик- ошетам любым готовые! – стоят и следят лишь, чтобы только ваш труп и подхватить!.. (И нет! – не в латах – из Мильтона, а в костюмчиках – от м-ра Хейдеса-Ашкенази). Что бы там ни писал, скажем, М.Л. Гаспаров про Овидия или Горация – всë это мило, конечно, и для интеллигенции, но не для поэтов... Ибо и Овидий, и Гораций – львиные! – а от ударов судьбы уходя – выход один: жить!.. – Даже будучи – честным. Насколько кому дано.5. Что сказал Рак
Когда она, которая Рак, шепнула мне, как весталка в белом, это своë: О, Кар! – О, Дорогой! – я-то не знал, что она – во-первых, ворона, а не совëныш, и что, во-вторых, она– то и накаркает мне аж сто[...]кo кар с небес-то! – за непохороненный труп отца ли? за свадьбу ли с ней – на костях? –– но как – мне ж, a? – было тогда это знать-то, как?! – я ведь-то слушал больше обстоятельства, чем совесть! – а что это всë накаркано ею! – так это c неба надо б спросить, за что, ибо с себя – уже спрошено всë!? – Но такой вот в меня – плюс прямой наводкою в грудь: из магнумa для слонов—львов – и, эй, передëрнем-ка затвор ещë – раз и другой! – патрон был... И – кровь, брешь!..6. Портрет суженой: Петрарка,весна, 2003 год
Не знаю, как и отнеснись к тебе, тот месяц, день, год, час, то время, место, дом и та страна и тот земной край и тот светлый миг, когда я – стал еë, еë глаз! – пленником, чëрт побери их, т.к. с глаз – и началась для меня вся, вся она!.. С глаз – отогнутых кверху, как уши у рыси, oна вся и начинается, а потом книзу – идëт статуэтка, с ногой на ногу, как у Марка Антокольского в Третьяковке – сидит Мефистофель, а здесь бы – с суффиксом: ш-а-а-а... Высе- ченной из агата она мне – и предстала, плюс – опираясь на тонкие пальцы, как с зубчикaми – изогнутая, экзотическая, но – забыл, что ведь клейкая-то с oбороту! – марка.
Глава Третья
1. Никогда не концентрируйтесь на одном
Человеку необходим – человек! Это истина. Но и вопль. Ибо человек, даже и с человеком, тот же – один он. Поэтому я, в общем-то, почти перестал искать. Всë равно – нет его. А если найдëшь – драма! Обязательно. Следствие, что ли, метода, она: доверять – всë, быть искренним, делиться всем... Это – лишнее. Не надо, если вы, конечно, не мазохист и не любите лакать с каблуков – лак, плюс (в душе) павлинов ушиба. И боль тоже – надо переносить в одиночестве!.. Уносите больную ногу, руку, сердце – куда подальше: на кухню, в лес – только чтоб вас не видели! И сидите, терпите!.. Присутствие – чьë-угодно! – станет вас к монологу склонять, т.е. к исповеди, к ненужностям... А боль ведь – молчаливое дело, не для занавесов, не для пьес. Ну а с женщинами-то как быть? – в этой стране! – да, это действительно травма для одинокого мужчины! – Т.к. я другой такой страны не знаю, где вы можете быть всем, кем угодно, кроме как – вот давече и в газете тоже: «нормальным одиноким мужчиной»; т.е. лучше здесь быть хоть сто раз гомосеком, чем – холостым и не гомосексуалистом, ибо главное здесь – семья, семья, семья распроклятая – с родителями седобородыми, как Хоттабычи, где детки их новорожденныe – похожи, и все причëм! – на осквернëнные бюсты героев не то Oктября, а не то и ЧеКа: облупленные глаза, корчащиеся пелëнки диктаторов! – А растут они – даже когда растут! – то не отнимая щупалец от броккулей иль брюссельской капусты провислостей вегетарьянских – до 5-ти, представьте себе! – годков! – и то – до пояса только растут, а ножки болтаются-то – как чека у бомбы, не дëрнут за ту пока. Я – ничего не преувеличиваю, а – сокрушаюсь! – и не про будущее, т.к. оно, с этими-то маменькими-то монстрами – более—менее ясно в мире... А – о том, что и нынешние романы затеваются по компъютеру!.. Это, между нами, всë – ужасы, плюс – смешно (если хочется – посмеяться, то – вперëд!)... Я ж – лев, и живу – буквально! – в прериях, посереди саванны!.. Та кутается в саван (луны), когда ночь, и восстают – тогда! – все привидения похоти!.. А тут уж – начинаешь рычать, забывая, что идëт планомерный отстрел львов. И в воздухe распускаются снайперские астры – плюс громкоуханные пионы ман, но твой рык страшен даже и в грохоте пальбы по тебе!.. И в этой оранжерее – ты сгоняешь свой жир, Лев, вместо нормальных любовных снов. Удивительная страна, всë-таки, стала! А – не была!.. А стала такой – для львов—одиночек!.. Коллективизация плюс индустриализация плюс военнизация плюс глобализация плюс промывка мозгов (по телевизору) плюс Голливуд плюс, плюс, плюс... Сколько – их? – Я ведь не очерк здесь пишу!.. – Заплатите мне – напишу!.. Я же пишу – про женщину!.. И – про невменяемость в США разных уз. Т.е. – поймите правильно! – одиноких женщин-то полно! – но их или – невидно, потому что они всех боятся (какие-то травмы, а это – психиатрия), или – торчат в спец-барах для одиноких (но там – на вкус и цвет, в общем). Короче, чтоб нормальных, живых путей общения – без напугать или специализации – здесь больше нет. И я, в общем-то, бросил эту идею. А зачем?.. Лучше – идти по кругам, избегая центра... Я-то ли не знаю, что центр – опасен для меня: «Я тебя сейчас съем!» – тот вечно облизывается! – как на скользящего паука водяного – самый первый удар его по воде из – скольких-то, a? – у того вырастающих сразу же астр дупликата?..2. Что такое – граница
Глаза-то глазами, но воздух стоял как всегда. Не дрожа. Т.е. – я-то не забывал их, еë глаз, но и не двигался, т.к. знаю нравы местные. А зачем? – чтобы что? – двигаться только? – Но стоят ли моего дательного, а тем паче родительного падежа глаза или некая женщина? – Нет! Не стоят. Лучше уж живи—дыши носом под одеялом своей гривы—лавы!.. Это – такая страна. Не твоя. Ты всех, Лев, распугиваешь всë равно. И сам уже это знаешь. Напористость соловья – твой язык! – здесь заменëн лишь на рык: этот толчок усам. Тоска англо-саксовая – она, понятно что – саксофон, сребряный, тягучий, как караван до первого же бархана, хриплая, и где-нибудь на отшибе Чикаго, a львам – непонятная, потому что опять она – только фон отчаянья – из инструмента, подобного – хватающей воздух ртом рыбе. Т.е. – опять песочек, пляж, озеро, дохлости на песке, с жабрами!.. Пары, гуляющие – это у них верх романтики! – между дохлостей и глядя в очень отполированное будущее с названьем – горизонт ли, погода ли, вода ли... Жалобно и тошно становится: между нами граница-то дохлой рыбы – с неба рухнувшей, как – Палладий.3. Она – делает шаг, и почему я делаю ответный
Как говорил бюст, Нэ- на-ви-жу! – бюст, правда, нэ-на-ви-дел слишком уж многое! – Хоть Манэ соблазнил бы его – точно! – пикником с ню, глотающей свой буз. Травка, вообще, благоприятствует... Иль: покусаешь травинку – глядь, и всë переменилось, сдвинулось куда-то: не то все ушли, не то сам ты ушëл – так далеко причëм, что время, как прядь золотая у Леонардо – вьëтся себе по воздуху, выбившись из буклей, из их петли. И с ней – именно так-то! – мы и встретились – и плюс да, глазами... А потом – от меня (ей, которой я обещал звонить) не было ни слуху, ни духу, т.к. я – нэ-на-ви-жу здешнюю куртуазность!.. В этой – моей, серебряно—рыцарской! – амальгаме – после трëх раз! – я-то вижу не красоту уже, а – лишь тягомотину и всю грядущую заваруху. Но тут – мой экран компъютерный мне доставил письмо, на которое я и ответил честно, т.е. – куда честнее: Я не принимаю и не понимаю здешних любовных ритуалов. Но если ты мо- жешь начать, так сказать, с их конца – то я, конечно, согласен встретиться. Буду счастлив! Так мы и встретились. И – так вот сразу, т.е. с конца, по-здешнему! – всë началось: у нас с нею.4. Причина, почему я нарушаю собственное же правило
А потом – она спит. Это – уже не начало, а какая-то ночь, когда она – устала и ей спится. В еë квартирке (тогда – квартирке!) кухня – вроде причала длинного, узкого, то есть – пирса. А к нему – нет списка гомеровских кораблей, кроме балкона на вечном (до поры) якоре. А мне – плохо той ночью, такое бывает со мной... И якобы от этого – помогают таблетки... Вот я и встаю, сон чтоб не вспугнуть еë – не дай Бог! – и сонно, как луноход, двигаюсь в кухню. Там – глотаю, запиваю водой, сижу тихо-тихо и жду – действия медицины... Как вдруг! – ну из воздуха – что ли? – слепящая, как aбажур, бижу- терия—мистерия, выявление – еë! А я – еë-то гоню: Пожалуйста, иди – говорю – спать! Боль, говорю, это очень личное дело! – А она: Буду с тобой – и всë! Mаленькиe такие два якоря рук – у стоп моих, упористые такие... Нет, – я подумал, – это, ка-а-а-жется, не то, что уж бывало-то в лирике: опять и опять.5. Следствия из причины
Когда человек – вдруг! – покупается на ярко—выраженное состраданье, то он, этот человек, безусловно а) страшно одинок и б) не привык. Т.е. – наоборот, он привык-то ко всему! – но такое для него, как звон лютни волшебной какой-нибудь, чудо то есть! – и это именно тот язык, который и должен бы существовать! – Он от мира не ждëт совсем ничего, кроме, пожалуй, лишь одного – чуда! – И вот – оно ему является. Паники нет – в нëм – никакой. Но есть – вопрос: Что делать ему в этом – еë – доме, где живут одни, собственно говоря, паиньки? A это, конечно, паника. Поскольку – деньги. Человек без денег, сталкивающийся с небоскрëбом зелëных, запрятанным в тихих клëнах, не понимает, как реагировать – на это вот! – Он тут и начинает звонить друзьям, спрашивать их советов, он – как бы – пленник своей паранойи, а друзья говорят: Да плюнь ты! Всë – нормально! Чего нервничать-то, о зелëных! A инстинкт – шелестит другое, хотя инстинкт и растворяется – как бы – в нормальности ведь, да? – того, что происходит со всеми людьми – влюбляющимися! – т.е. взвинтя тело, голова уносится – туда, где неподсудно даже серое вещество!.. Но деньги – судят!.. Судят – всегда причëм... Влюблены вы даже когда, т.к. они – та крыша, которая – не пробивается головой, т.е. та никуда – не уносится, голова эта eë, ибо суть головы – даже очень влюблëнной! – суть что? – счета... А потом – начинают сводиться и счëты... Но это – совсем уж чуть потом. А у вас – впечатление-то: что все – как вы сами!.. Ибо что такое деньги? – ну, деньги, да... А деньги-то – суть, поймите это, и ночей даже. Oни – вампиры, которые не отражаются в амальгаме.6. Деньги, или что такое деньги—вампиры,
У вампиров – нет отраженья, их пугает крест и чеснок. Это всë – в расхожей мистике Запада, а Востока? – Что говорит Восток о вампирах? – нок-нок (это – стук-стук в дверь, по-английски) они-то – в любую, и харкают – кровью! – на чесноки и кресты (ясное дело!), плюс – на любых охотников на самих же себя. Я поэтому рекомендую ки- нофильм «Охотники на Вампиров», Цюй Харка. Он – о китайских вампирах, 17-ый век. Топик: вампиры, которые деньги тоже – одновременно. Т.е. – зoлoто, лица, то есть, желтки которые словно, однако ж – под слоем воска, а всë – этакий, что ли, китайский Тюссо—дворец—улей, хоть и – вымерший для мира, но живущий в своих подвалах—сундуках и под началом вампира—ключника, без лица (он лепит их всем, а себе вот – не может!), но с мечом, что рогулей мелькает в воздухе, когда – раздваиваясь – обороняет: то золото, то золотушных.. Воск и деньги! Деньги, если б только воск, то были бы – тающие, а – если еще и вампиры–то – так ведь? – ещё и питающие свой собственный и в вечности не-расход. В этом, собственно, вся глубина происходящего вампиризма. Кроме ещë одного – его ничем, ну ничем нельзя побороть! – Аж пятеро охотников, самой виртуозной квалификации – а и никак! Всем же, включая ключника, управляет летающая гниль – бывший великий полководец империи, ставший энергией вампиризма, бомбой крови и чем- пионом убийства тех, кто приближается к его либо могиле, либо к дворцу с деньгами—манекенами: он высасывает людей, как яйца, через рот их иль зрак. Т.е. деньги – днëм спят в подвалах (как деньги), но они же – и манекены там же – в подвалах дворца, a при свете – начинают слегка лишь плавиться, как восковые свечи, т.e. ногти их, н-р, начинают просачиваться на подолы... Но денег – свет не убивает! Они – нетленны и при лучах и при петухах! А ночью – могучие силы зла их зовут, и они – прыжками, как жабы, собираются – все – на эти лунные встречи. Но – не воют, как волки, и не квакают, как приëмы передвиженья, а стоят, как в запаснике, скажем, Оперы Пекинской – целиком одетые, ожидая чего-то... А чего – непонятно из фильма. Тут вот – из тени леса и появляются эти пятеро – как обложившие малину оперы! Собственно, идëт не борьба против денег, что было бы – просто глупо, а – против – именно что! – великой гнили. Они рубят еë мечами, производя не просто удары, а резьбу—знаки мистические, куют цепи, закрепляя те на мечах—громоотводах: всë – бесполезно! Гниль – лупа их бездарности в мире, который и на свету – во мраке!.. И когда выхода – нет, то их мастер берëт бомбу, и – когда молния шарахает о меч—громоотвод, то меч фитиль воспламеняет у бомбы... И мастер, уж высосасанный почти, обнимает гниль, как любимого братца... И... ну и... Конец фильма. Ибо деньги охраняет – традиция, т.е. что? – a общество, музей, гниль, и с ними можно только одно – взорваться!..
ночью: Дальневосточные...7. Две правды
Никто никогда не описал – боли! Я – как все, пытался и извел кучу бумаги... Но – пойдëм-ка, взяв копьë, вo чистое поле: видите сколько там о, о, о – кружится в воздухе? Это – б-о-о-ль всë... Это вот – правда моя! А – как же правда еë? – там – над Великим Полем Полей, видите? – сколько их кружится? – этих – «о» тоже? – но они (посчитайте!) – о, о, о, о, о, о, о, o – нулей...8. А ночами теперь – такое... И что такое – L?
Можете верить—не верить, но я – каждую ночь! – вижу Эпос свой, книгу эту свою – в снах, на колоннах текстов – полностью, всю целиком: я пытался вскакивать, чтоб записать – как вырос дом – но невозможно! Но – только опять глаза закрываю: он выстраиваeтся – наполненный, большoй и лëгкий, как мах- аон, но – не бабочкообразный он, а – из фигур он, a всë ниже – это всë, что я и смог записать, успев нашарить ночной папирус. Тексты – это фигуры в камуфляжных костюмах за белыми колоннами в виде L—клавиш—рейсшин на белых ватманах архитектурных, и надо их оттуда вытащить – за воротники или за автоматы их нагрудные, что ли, но – главное, чтобы – только на свет, и так повернуть, развернуть их лицом, чтобы – они увидeли и все их увидали: что мир-то не бел и не L—образен, как ватман и L—линейка... Но – оттуда, из белизны! – на все попытки наши там уже вын- уты и наведены бинокли, и – смотрят... Что ж, всë уже написано – значит? – Значит. Я не один раз видел их армии за колоннами штабными этими или полевыми, но некому было выдернуть их – в мир. Вот и ушли. Т.е. и остались – там, где нас нет. А мы – идëм и выдëргиваем их из-под ног, как белый внутри редис. Или хрен. Так что же такое L?
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
