Онтологические прогулки

 

Просматривал старые письма на ноутбуке. Странное письмо из года 2007-го, от незнакомца: «Коленька, сердечная благодарность тебе за блестящую книгу о Розанове. Купил её, повинуясь всегдашней интуиции, на развале в Москве за полтинник и обомлел от неожиданности короткого замыкания встречи, русской глубины, точности, ясности, сочности и вкусности речи, да ещё так ‒ о любимце Розанове, с которым я дружен ещё с пирожковских изданий. <...> Но, к несчастью, в книге есть пронзительные и болезненные, как удар ножа, непостижения, резко диссонирующие с музыкой подлинного знания. Я уверен, Коленька, что это временно, и вся правда тебе скоро и радостно раскроет свои объятья, и ты всё увидишь своими очами. Желаю тебе всяческих успехов, и теперь я спокоен ‒ я не одиноко шелестящее кроной дерево, укорененное в небе. А . С.» Имени-фамилии этой я прежде не встречал.

 

         В ответе я прежде всего, конечно, заинтересовался моими "непостижениями". Через несколько месяцев получил письмо: «... "Дерево, укоренённое в небе" ‒ не образ Рильке, но актуальное переживание Реальности. Это то, что я <как раз> и отнёс к твоим "болезненным непостижениям", мне больно читать <у тебя> о непостижимости Бога, которого я вижу каждый день от утра и до ночи и от ночи до утра. Я очень хорошо понимаю Моисея, прикрывавшего своё лицо пеленой, чтобы не видеть ранящего душу нестерпимой болью несовершенства мира – искалеченного первообраза Того Кто Есть.

    Коленька, буду трезвым и в силах, обязательно отпишу свои замечания по книге, но не гарантирую. Диабет, гипертония, мутации, дурдом, уголовное  дело, многоконфессиональность, заказы, расстрелы, смерть сделали свою стратегическую работу и теперь, с угасанием телесного зрения, ярче разгорается полдень Духа, но возможностей всё меньше. Желаю тебе всеведения, простоты, целомудрия и радости. А.»

 

         Мы обменялись письмами, а потом пришло последнее: «Коля, привет, дорогой!  За означенный тобою период, я достиг полного понимания Высшего и умер от совершенства понимания, ибо достижение  Высшего – смерть желаний. Это был страшный год живого мертвеца с рентгеновскими глазами. Но женщины и дети нежданно оживляли и пробуждали душу, и я понял что сущность жизни в заблуждении. И тогда я стал просить Единого избавить меня от высшего знания и даровать заблуждение и стал полным профаном с пронзительным зрением. Здоровье тоже пошло на поправку, хотя я не должен был пережить 2015 год и реально погибал не вставая с постели больше трёх лет. Что будет дальше не гадаю и смотрю на смерть как на новые возможности, хотя и беспокоюсь. Желаю тебе хорошего, сотаинник мой, и достижения Цели с новыми возможностями обновлённого ума. Прости за задержку в ответе, всему своё время нынче настало. И ещё сто раз спасибо за лучшую книгу о Розанове!»

 

         И вот я снова задумался о ней, о парадоксальной и трудной, но истинно русской судьбе, пытаясь представить реальные её объемы, представить моменты невероятных прорывов этого человека.

 

Когда искусство выбивает из зрителя/слушателя эмоцию восхищения, то делает оно это почти всегда посредством виртуозности того или иного рода. Виртуозность – следствие либо природного таланта, либо тренировки, либо того и другого вместе. Но ни то, ни другое никак не могут быть связаны с духовным опытом, а тем более вести к нему. Но если вас приохочивают или причащают к духовному опыту (если вы сподобитесь такому), вы не восхищены.

 

Человек интеллектуальный никогда не поймет человека экзистенциального.

 

Сущностных книг в мировой библиотеке на удивление мало. В основном же в ней развлекаловка, эстетические пируэты и интеллектуальные экзерсисы.

 

В эпоху моего детства даже полуграмотные слесари, печники и уборщицы обладали абсолютным тактом, безошибочно чувствуя градации дозволенного и приемлемого, стыдного и переходящего границу чужой свободы. Сегодня даже люди с двумя-тремя университетскими дипломами изумляюще слоноподобны в общении; эгосамость застит им глазюки.

 

Иоганн Себастьян Бах не был занят "созданием произведений искусства". Думаю, песни Шуберта из того же истока.

 

Выход к "другому Началу" философии-и-поэзии (призыв Хайдеггера) Ал. Дугин видит в переходе (возврате) к Хаосу, предшествовавшему западному Логосу. Что ж, не исключено, что там-то и таится родник трансцендентальной речи: Молчания особого типа. Ведь Хаос – это не склад мертвых вещей, а величайшая потенция, избыток родников и истоков, "семантический вакуум", бесконечность смыслов, их нераспакованность, их ризомность. Вот почему речь в этом ареале с точки зрения западноевропейского Логоса может быть классифицирована как великое косноязычие. Хаос есть сфера свободы от вседиктата Логоса, превратившего мир в конце концов в цифровую тюрьму. Хаос – это Океан, а логос, логика, рацио – всего лишь пузырек на его поверхности. Логос в свое время оболгал хаос и понятно почему. Теперь пусть Хаос расскажет о себе сам. Дугин полагает, что Хаос не только зряч, но что у него тысяча очей. Возврат к "новому Началу" мог бы начаться с процедуры стирания мягким ластиком Хаоса всей накипи многотысячелетнего правления западноевропейского Логоса.

 

Разве не мистическую этику-розу Христос дал в качестве ключа к "царствию небесному"?

 

Самоубийства поэтов порой связаны с истерикой, в которую они впадают, преувеличивая свою значимость для мироздания. Когда некто, одаренный всего лишь техническим словесным талантом, воображает себя причастником Божьим, то однажды он будет иметь возможность убедиться в своем ничтожестве и в своей полной профанности. Петля или пуля тут как тут. Не исключаю из этой потенциальности и Сашу Верникова.

         Корневище поэзии в том смысле, как я ее понимаю, несомненно сакрально. Но это не значит, что этот статус автоматически переходит на тех, кто получает прописку в цеховом поэтическом княжестве.

 

Но разве нет среди поэтов самоубийств всерьез (хотя, в известном смысле, Симона права, и все самоубийства воображаемы, то есть эти волеизъявления иллюзорны, ибо в глубинном смысле противозаконны, а значит нереальны в глубоко индийском смысле слова)? Конечно, есть. Иногда поэт близко подходит к бездне нагуаля. В качестве "абсолютной истины" она его дразнит, провоцируя отвращение к жизни в тонале. (Вариант отказа от воли-к-жизни как формы аскёзы). В конце концов в ходе этого балансирования "между мирами" у кого-то не выдерживают нервы. Поэт уходит  в "истину".

 

Чтобы в полную меру наслаждаться эстетикой, современному художнику необходимо освободиться от остатков "этических шор". Но так ли это?

 

В любую эпоху условной элите казалось, что наконец-то мы "всё поняли". И каждый раз это оказывалось иллюзией. Наша современность особенно в этом смысле экзальтированна. "Прорывы" в науке кажутся колоссальными и дают в мозг большие порции алкоголя. Литература налилась кровью игры воображения, "освоив" восточные истины об иллюзорности предметов и субъекта. Многие поэты убеждены в полном понимании Всего. Что дает эта экзальтация? Порывы к Утопиям. Но чем они кончаются? Начинаются в поэзии, музыке, философии, а заканчиваются мировыми войнами.

 

Человечество – монстр, черный маг, сама идея человечества как сверхсмысла глубоко порочна. И не только тем, что затягивает в пучину коллективного эго-тщеславия. Но и корневой лживостью, ибо никто не живет ради общего блага, но прикрывает им свое предательство.

         Цель Дао – не человечество, а человек, а точнее – возрождение в человеке его дао-сознания, дао-достоинства. Человечество в кризисе. Но почему истинному человеку не оставаться человеком? Разве вселенная трудится не над каждой конкретной душой? В конце концов не человечество сущностно, но Единица. Древние мыслили не категориями масс, а категорией подлинного или неподлинного человека. Подлинный пребывал от "общественных нужд" на большом удалении.

         Прятаться за человечество? Но ведь мы рождаемся перед Атманом, живем в Атмане (или в его пародии: в эго) и уходим к Нему. Так не лучше ли оставить человечество на периферии внимания?

 

Банальный закон: если вкушать сверх меры даже самую здоровую пищу, она становится ядом. То же – в сфере ментальной. Современный мир тяжко болен от переедания. Надо уметь остановиться, храня пустым центр. Интеллектуализм разрушает всё и вся. Мера давным-давно нарушена.

         Ментальный закон: случилось истинное переживание, остановись, углубись. Оставайся верен этому звуку, этой мантре, единственной молитве, единственной мелодии. Иначе познанное начнет тебя разрушать. Вот почему вокруг нас человеческие руины: фрагменты и осколки.

        

В основе нынешнего стадного желания новизны и новизн – инстинкт разврата, это ясно как простая гамма. Обычное возражение: а что, повторы лучше? Но почему мы должны раздражаться повторностью природных процессов? Разве именно эта повторность не обращает наше внимание на неповторимость нюансировок, деталей, "теней и полутеней"? Разве существует угнетающая повторность в общении с любимым существом? Угнетающая повторность – опасный симптом. Механический (абстрактный) человек сойдет с ума, если его не кормить каждый день чем-нибудь новеньким. Это и есть синдром бешенства нового человека, "трансгуманиста".

         Любовь живет повторностью, разврат жаждет непрерывных "новшеств". Любовь вновь и вновь возвращается к одному и тому же: к городу, деревушке, пейзажу, роднику, поэту, книге, мелодии и т.д., и т.п. Разврат (омраченность) гонит и гонит человека энергией любопытства, ибо сердце его мертво, а желудок любопытства огромен. Разврат по природе своей реформатор, изобретатель, конкистадор. Любящий (просветленный) тонет в предмете любви, познавая таинство неисчерпаемости капли. Он видит, слышит и осязает в боге; вот почему простая букашка являет ему более ценные "истины", чем ангелы сообщат интеллектуалу. Вот почему "настоящий путешественник" не выходит со своего двора. Его сердце настолько захвачено неизрекаемой (а чаще всего и неосознаваемой) любовью к тем вещам, которые ему явились, что выбраться из этого царства ему просто недосуг. Любовь просто-напросто не даст ему выбраться "дальше своего двора". Вот почему столь внутренне пусты и столь омерзительны толпы туристов и путешественников.

 

И еще один нюанс на тему, почему "настоящий путешественник не выходит со своего двора". Потому что в качестве ненастоящих мы интересуемся всем чем угодно, только не своим внутренним космосом и только не своими проблемами. Мы трусливо бежим "со своего двора", заискивая перед чужими пирами и мерзостями. Мы хотим жить чужими радостями и изучать чужие проблемы.

 

 

 

Человек "эстетической стадии" вовсе не обязательно злой или недобрый человек. Отнюдь. Он может даже вполне увлеченно заниматься благотворительностью. Но она обладает для него эстетическим обаянием. (Он любуется издалека на свой образ). Иного модуса он (его психика и требуха) не знает.

         Эстетическая и этическая стадии – это не характеристики эмпирических достоинств гражданина перед законом и "моральными устоями", это очень огрубленное название глубинных уровней ориентации сознания или, точнее, подсознания, всей системы настроенных, работающих интуиций.

 

Как может выжить общество, поощряющее сплошь душевно-безобразное?

 

Симона Вейль: «Как есть божественное искусство, так есть и искусство демоническое. Его-то, без сомнения, и любил Нерон. Значительная часть нашего искусства демонична. Страстный поклонник музыки вполне может оказаться извращенцем, но, на мой взгляд, вряд ли такой отыщется среди любителей григорианского пения... Сейчас у искусства нет будущего, и в ближайшее время оно так и не появится. Это связано с тем, что всякое искусство общинно, а общей жизни больше нет (есть лишь мертвые общности), а также с тем, что порвалась подлинная связь души и тела».

         А вот дополняющее наблюдение: «Не забывать о том, что, согласно Сан Хуану де ла Крусу, те озарения, которые отвлекают от выполнения простых и примитивных обязательств, исходят не от Бога. Долг нам дан для того, чтобы убить "я"».

         То есть ложную монаду, пытающуюся нас убедить, что ничего кроме тела, его эмоций и интеллекта человек собой не представляет.

 

Если центр универсума (источник сакральной энергетики) этичен в своем простом и ясном излучении, то почему мы и на искусство не можем смотреть сквозь эту призму? Зачем поощряем жесточайшую цензуру против чистоты и целомудрия, называя всё вечное тривиальным?

         Разговоры вокруг культуры ведутся так, будто красота творится отдельно, а распад мира идет параллельно, не соприкасаясь. Словно бы искусство в своем эстетическом росте непрерывно совершенствовалось, а общество таинственным образом деградировало совершенно независимо от прогрессов в искусстве, науке, технике и формах общения. Но реальный распад человека и соответственно мира идет не вследствие ли террора той "красоты", которая к дхарме не имеет ни малейшего отношения?

 

У Олдоса Хаксли в книге "Обезьяна и сущность" читаю такой диалог: « – Как ты думаешь, Ганди интересовался искусством? – спрашиваю я. – Ганди? Разумеется, нет. – Пожалуй, ты прав, - согласился я. – Ни искусством, ни наукой. Потому-то мы его и укокошили...» Ганди не любил искусство и науку. Он любил брахмана в простых людях. За это люди "просвещенные и талантливые" и приговорили его к смерти. Так считал Хаксли. Вполне вероятно. Старая история, повторяющаяся вновь и вновь в истории нашей страны, где "талантливые и образованные" непрерывно приговаривали к высшей мере простых людей, способных прожить счастливо и без науки и без проплаченного искусства. Старая ярость импотентов, хватающихся за костыли искусства и за соблазн науки.

 

Умственные арабески, какими бы они ни были изысканными и красивыми, никогда не станут поэзией. Поэзия показывает нам ситуацию истины: человека, осознающего свою временную пребываемость и наблюдающего за собой в интерьере этого прощального последнего вечера. Он всегда последний, если увиден поэтом.

 

Содержание мира покинуло нас, и мы остались с формами. Формы истаивают, и сон кончается. Содержанием слов было молчание. Мы его убили.

 

Если ты заметишь за собой, что ждешь восхищения своим изделием, ждешь изумленности на свой опус, на то или иное сделанное тобой (даже на поступок), считай, что ты проиграл маленькое сражение. Ты проиграл дважды, если и в самом деле дождался восхищения и аплодисментов. Это значит, что твое стихотворение или пьеса или исполнение сонаты – не поэзия, а всего лишь ловко задуманный и эффектно исполненный трюк, цирковой номер, организованная и могущая заранее быть предсказанной сугубо эстетическая, то есть технологическая эмоция. Восхищение – это конец. Если ты прочел стихотворение, исполненное поэзии, ни один комар не чихнет, когда ты закончишь. Поэзии не аплодируют, она обладает совсем иным действием. Поэзия, если она есть, если она родилась, прозвучала, как раз выводит нас из эстетического морока восхищений, и аплодисментов, и криков "браво!" Она не является действием, заточенным на функцию, могущую дать "творцу" блаженное самоудовлетворение. Она не товар и не "красота". Настоящий поэт не будет кривляться ни на подмостках, ни на подиумах. И даже не потому, что он по интуитивному габитусу аристократ. А потому, что ему не нужна эмоция коллективного восхищения, она ему чужда, она ему отвратительна. Поэзия живет в отрешенности, в потаённости, она не оглашаема.

 

Нации, живущие телесным и материальным, побеждают одухотворенных: в новое время это закон. Победа здесь либо прямое уничтожение, либо уничтожение корней и идеалов. Но ведь и в старые времена картина была та же самая.

 

Слабая осознанность. Туман, нечеткость осознавания того или иного. Огромные куски тумана осознанности. Грех против атмана в себе. Откуда же в нас эта слабость? Не от того ли, что мы бежим? Не от неполноты ли внимания к фрагменту?

 

Медитация – это подлинная природа сущего. Не статика, не картинка, не набор функций. Рождаясь, мы оказываемся в многомерном медитационном пространстве, которым являемся и мы сами. Вот почему медитирующий и медитация есть одно целое. Так крестьянин, сидящий вечером на завалинке, покуривая, медитирует, вовсе не зная об этом. Он ни о чем не думает. Он дал свободу своему глубинному потоку сознания. Так медитируют гора или холм, не будучи "освоенными" человеком. Вот почему в качестве "неосвоенного" холм (или гора) нас так волнует. В это время гора есть священная антенна.

         Когда вся природа на Земле окажется освоенной, то и сам человек, а не только она, прекратят медитировать: всё станет насквозь концептуальным, ословесненным и технологичным.

Вот почему нас так трогает и волнует всё целомудренное.