Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Когда-то я ловил бабочек. Много лет назад. Много-много. Когда
они еще были.

Летали не только в лесу и на полянах, но и в городе. С ранней
весны, с тех самых дней, как снег сходил окончательно, и жухлая,
прошлогодняя трава начинала вдруг исчезать, размываться, становиться
тенью времени, сквозь которую пробивалась молодая зеленая поросль,
дурацкая фраза, которую хочется вымарать, стереть, выпластать,
как траву из земли, а оставить лишь тех самых бабочек, невнятных
первых крапивниц, что потрепанно вспархивали, пригревшись в нежных
лучах вдруг возникшего солнца.

Тогда я знал, как их зовут. Стоило лишь бросить взгляд, как в
голове сразу же отпечатывались родовое и видовое имя, да еще какие-то
детали, о которых сейчас я могу лишь догадываться, пробиваясь
сквозь амнезию, скальпелем пытаясь расковырять те участки головного
мозга, что отвечают за память, хотя смысла в этом нет никакого,
ведь даже если и получится вспомнить, то применить на практике
утраченные знания уже не удастся, потому как иная система координат,
другая картина мира, в которой нет места лепидоптерам, они смыты
волной возрастного цунами, а может, что и на самом деле перешли
в состояние invisible things, незримых вещей, объектов, лишенных
плоти и крови, хотя какая кровь у бабочек, этих бесплотных эфемерид,
призраков ветра, таинственных, женственных пришельцев, а может,
что и на самом деле реинкарнированных женщин, ведь даже мужские
особи лепидоптер полны странного шарма, чуждого сильному полу,
мертвая идиома, необходимость в клавише «delete».

Наверное, в ней все и дело, в клавише delete, убираю кавычки,
прошлое стирается моментально, потому как лишено смысла, незримые
вещи – это то, что нам остается, если, конечно, скальпель не добрался
до сердца, порхающие над газонами бабочки – всего лишь тупая метафора
исчезнувшего Эдема, если, конечно, допустить, что он некогда был,
этот пресловутый Эдем.

Полный женщин и бабочек, первые всего лишь приманка, для глаз
и для чресел, иные существа с каких-то иных планет, ты хочешь
проснуться, убедиться в том, что они теплокровны, но еще слишком
мал, и тебе остается одно – сублимация бабочками, ведь они так
же волшебны, пусть даже у них нет этих скрытых одеждой, таинственных…

Умолчание, это сейчас я могу называть все своими именами, но в
пору Эдема пизда не была пиздой, и даже влагалищем не была, хотя
именно эти слова, лишенные реального наполнения, срывались тогда
с языка, еще не знавшего солоноватого привкуса распахнутой черной
дыры, ведущей в другое измерение, и, конечно, на самом деле давно
привычного мне розового цвета, как мантия раковины, раскрывшей
свои створки, давно набившая оскомину метафора, иное дело – бабочки,
трепещущие крылышки которых всегда казались мне воротами в непостижимый
мир иной вселенной, который прочно скрыт и недоступен, а потому
так истово манит, хотя…

Обман, иллюзия, незримые, невидимые вещи, эфемериды порхают над
цветами, и душный запах обволакивает все, что вокруг, названия
цветов исчезли так же, как видовые и родовые имена лепидоптер,
клавиша delete на славу потрудилась, лишь ощущения какой-то давней,
сладкой боли, реальный мир исчез, ему взамен пришел лишенный ощущений
мир виртуальный, где одни картинки из пикселей, и не всегда в
хорошем разрешении, что значит, изображение порою смазывается
и становится нечетким, как память, которая давно уже работает
в режиме калейдоскопа, лишь цветовые пятна, перетекающие из одного
в другое, цветы без имени и бабочки как символ утраченной эпохи
до потери…

Нет, не невинности. Скорее всего – смысла, два мира как две ипостаси
жизни, одна реальна, а в другой лишь ирреальный взгляд сквозь
интернет на странный кубик Рубика, чья сборка давно закончилась,
осталась лишь попытка призрачного бегства туда, где над цветами,
обретшими названия, все еще летают чудесные создания, чьи имена
не стерла клавиша delete!

Большие перламутровки, павлиний глаз, привычные крапивницы и голубянки,
желтушки, переливницы, огнянки, а иногда случайный махаон, что
залетел случайно, и сейчас кружит неподалеку от тебя над порослью
лиловой Иван-чая, к которой я крадусь, держа сачок наизготовку,
бамбуковая палка от подсака, и плотный, длинный, марлевый мешок,
натянутый на проволочный обруч, я смастерил ловилу эту сам, чем
горд неимоверно. В интернете таких сачков сейчас мне не найти,
как и в реальной продаже, на слова запроса, что ввел я в поисковую
строку, мне выпадают лишь нейтральные ответы, желающих купить
намного больше, чем тех, кто предлагает на продажу приспособления
для лова бабочек, что значит – я не один, кто ощущает так пронзительно
разрыв миров, и наступление иной эпохи, чье непотребство давно
не ужасает, лишь развлекает. Слово entertaiment пора наклеить
на клавишу delete, затем взять скальпель или что там нейрохирурги
пускают в ход, когда пытаются вскрыть череп пациенту, чтобы добраться
до опухоли в мозге и удалить ее, а вместе с ней и память обо всем,
что приносило когда-то радость от реальной жизни, которая давно
уже сменилась исследованиями сучек в мониторе, и препарацией их
пиксельных местечек, тех впуклостей и выпуклостей, у которых на
самом деле другие имена, как у цветов и бабочек, что это…

Не ностальгия, я лишен ее напрочь. По чему ностальгировать? По
тому идиоту, что таскался с сачком по обочине пыльной дороги,
где раз в час, громыхая на кучах щебенки, проезжал ленивый автобус,
набитый зачарованными садоводами и огородниками, которые пялились
на меня в грязноватые окна тарахтящего недомерка? Они мне мешали,
шум автобуса распугивал бабочек, махаона, например, так тогда
я и не поймал. Он вспорхнул и внезапно взмыл вверх, а потом полетел
в сторону леса и скрылся меж сосен, стал незримым, невидимым,
из разряда живых перешел в мир фантомов, invisible things, английская
фраза добавляется только для ритма, махаон же, исчезнувший в полдень
лет сорок назад, внезапно сегодня промелькнул за окном, хотя,
может быть, вместо окна у меня тоже стоит монитор, только большого
размера, на котором сейчас отчетливо различимо все, что создает
подобие жизни: серое, низкое небо, грязные мартовские сугробы,
дорога, по которой проносятся машины, автобусы и троллейбусы,
рекламные билборды, на которых все те же машины, да пиво, да сисястые
девки, предлагающие насладиться то ли новым парфюмом, то ли ими
самими, а еще на одном из щитов начертан наискосок слоган, который,
если получше осмыслить, можно спокойно перенести и на все остальные
– как это там, надо посмотреть в монитор…

«Прошедшие ад заслуживают рай!»

На самом деле это может быть чем угодно. Например, рекламой к
открытию нового ночного клуба, или торгового центра, или все тех
же девок, хранящих рай между ног, если, конечно, не знать, что
рай в этом случае – invisible things, черная бездна, препарация
черепа нейрохирургом, что, опухоль удалена?

На большом мониторе окна машин становится больше, время идет к
пяти, скоро наступит час пик.

Бабочек больше нет, они давно улетели.

Мартовский влажный снег, сильный ветер, тень времени, паутина,
в которой запуталось тельце маленькой эфемериды, так и не пойманной
мною неказистым, но прочным сачком, действительно ставшим незримым,
как и многие прочие вещи, которых лишился мир, перестав быть реальным,
а значит, можно пялиться в мониторы и дальше, только на самом
деле это рассказ о другом…