Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Терцины царства Цинь
Воюем. С – минимум поражений. Хорошо – нет денег,
а то б – воевали все. Китайский фильм. Тень
императора. Заложенье династии Цинь.

Воевали – количеством, почти бесплатно… Кинь
клич Циньшихуанди – миллиона три деревень
так уже и пылают, как в Достоевском – купюры. Из деревенек

загоняют в солдаты и на воздвиг Великой, ну да, Стены.
Дочь у Циньшихуанди – красавица, но, ах, упала
в детстве с лошади и – перестала ходить… Пожар

пылает в одной деревне, куда посланы аж табуны
достать лишь одного человека из всего этого огненного завала.
Он – друг детства Циньшихуанди, гусляр.

Чтоб он сочинил гос-гимн еще не объединившегося Китая –
его и гребут из золы. Но индивидуалист-певец
не хочет – насильно. Но – почти! – насилует дочь

своего покровителя-друга. Кровь на белом. Белая, как святая,
та вдруг и взвивается на ноги… Дефлорация – яркая вещь,
точь-в-точь как пожар. Так – она начинает ходить! А певца – прижиганьем – в ночь

слепоты – ссылают (это – после их разгоревшейся страсти). Её ж –
выдают за главного полководца, который на простынях
свадьбы – (тоже вдуг!) отрезает ей груди, кисти

рук и даже вагину… С тех пор – вот такой чертеж –
Циньшихуанди – возненавидел (горько оплакав прах
и дочери, и певца) всю творческую элиту. В нем как в легисте

это и понятно: уже и так наломали! Тиран
укреплял власть репрессиями – так говорят
все энциклопедии. А какими же? – Он казнил – 

согласно им же – ученых, писателей! – Сколько же? – 460. –
И это на весь-то Китай?! – Миллионы его в экран
не влезают… А соскальзывают – то в ил,

a то и в грязь… А т.е. – «от суш до морей», как поётся в том самом гимне
(гусляр-то его сочинил – всё-таки!)… В Amazon.com
пишут такое… Из Нью-Джерси: «Mне – удивительно равнодушье

показа рубки голов… Почти – как кофе попить или суши
съесть…» Из Орегона: «Осиротел мой дом
на одноразовые платки.» «Да, живо показаны – раза три мне

пришлось просмотреть – все жестокости. Да, не к почету
Китая!» «А мне – песня ужасно понравилась про «гав-гав,
две собаки сражались за кость» – ее калифорнийка из Санта-Розы,

по её же словам, «проносила в себе» (кость? песню?) «неделю», поправ,
как она пишет, «все прочие ужасы в фильме»… Лёгкие слезы –
как – что? – сморканье в стодолларовую банкноту?





Литовские терцины—1
Он – автор единственной строчки: «Так тихо стало,
что можно колесико нарисовать на ветру.»
Я клал его в психушку в Вильно. План

у нас был такой: если придут амбалы
с погонами, то я его – за мгновение – подберу
из воздуха и – им покажу… Улан

проскакал по воздуху – с флюгаркою на копье,
и – мы встрепенулись!.. А зачем? – и тихо
сдали его в больницу – до их прихода… Уланы

поскакали обратно. Легкая пыль – от чиха
не нашедших врага. На военной этой тропе,
если местность – тиха, сражения – нежеланны,

говорит маршал Ланн… Конные егеря:
форма – зелёная, шапки – медвежьи. Ими –
командует принц Евгений. Легкоконные же поляки

Понятовского (с пиками) – это разведчики, в дыме
их называли – «живая картечь» не зря:
идут в бреши ядер, а за ними – пехота. Баки 

и усы – это гусары, «канарейки», эти – тоже вперед! Марбо
(одному из великих) нарисовали усы, когда
свои – ещё не росли. Гусары – с саблями наголо,

вместе с поляками и егерями. У них звезда –
Мюрат, плюс – Сегюр и Марбо. Число
егерей – 1,000 сабель при Арколе (другим – слабо

даже с ними рядом. Знаменитый негр Геркулес,
с 25-ью-то смял колонну – целую! – австрияков!);
поляки – 248 сабель! – при Сомо-Сиерра

против 13,000 испанцев – завладели крепостью!.. Без,
так сказать, разведчиков этого сорта – «людей инстинкта» – и вера
пехоты много слабей, и даже – без их мундиров, знаков,

камзолов всяких, туник, долманов, помпонов и галунов –
не так, ей же Богу, красиво умирать!.. Они – это главный ветр
армии, музыка, положенная на слова

6-фунтовых пушек!.. Здесь весь смысл изначально нов.
А пехота – другое: рост! В одном был (к примеру) метр
девяносто, ну а с султаном – все два

с половиной! Но: если же нет врага,
то – кому вся эта эстетика?! В Вильно, в 1812 году,
Марбо – доставлял езуитам награбленное зерно,

а те – гнали водку для егерей… Нет, не спивались, но –
было скучно!.. В психушке – шаря свою звезду –
ходят люди-жирафы, с белками из творога.





Литовские терцины—2
Сидим в машине моей. Литовка. Над коробкою передач
я натыкаюсь на ухо её – среди
безумья волос… Её серебряный маникюр

не вижу – но чувствую… Потом мы поднялись в мой, простите, срач.
Всю ночь – неистовствовали дожди:
и в китайском смысле, и – не метонимически… A кофе и перекур –

это Вяземский, но, ох, халат – слишком жарко с утра… Дворяне
Вильно – приветствуют Александра 1-ого. Тизенгауз,
Софья, графиня, пишет про выдумку их – запрячь

20 аж мещан в карету Российского императора!.. Как в канкане,
те и помчались к дворцу, а кучер – как добрых кляч –
их подгонял кнутом!.. Но – после нервных пауз:

ба! – нет Александра в карете!.. Оказалось – скромняга, сел
тот в возок своего адъютанта, а в карету – с канканом – велел лакею
взгромоздиться… Ну а потом – Тильзит… А после уж – Наполеон

входит в Литву. Дворяне свою затею
с каретой – не повторяют, но пир устраивают на сей
раз уж совсем – разорительный. Наполеон у жён

тамошних спрашивает: – Вы как, замужем? И что, сколько у вас детей?
Что, толстые, жирные, а? – и уходит с пира, прямо на тосте
«Да здравствует император!» – Графиня из Радзивиллов

(б. Тизенгауз), патриотка России, выйдет за пэра Франции – но это, когда злодей
будет, понятно, свергнут. В Литве – очень мало толстых,
но – полно длинноногих… Посреди качающихся настилов

на Немане – Наполеон так, говорят, сказал
об Александре: «Се – вылитый Аполлон!» А сам
«был короток, толст и переминался при

дамах с ноги на ногу, хотя был и красив лицом,
и с зубами отличными» – пишет все та же графиня… Взяв
аргументы Вяземского – про толщину и худобу – курсив

деятельности мировой – должен бы мчать в Александре, т.к. Наполеон – коряв.
А что первый подставил десятки тысяч – поскольку козел! – под «пли!»
второго, который гений – так первый ведь станом – прям

да и вообще… По пути из Литвы – он в Польше,
ночью, отстал от свиты… Вдруг видит – какой-то дом:
– Хозяин кто? – Чарторижский! – Скажите князю, что друг

просит очень его пробудиться. – Докладывают. С трудом
князь просыпается, и – поглядев подольше –
в темноте узнаёт таки императора. А тот – просит о паре брюк,

ещё – о смене белья и о чае. – Наполеон в санях
бежит из России во Францию – опять через Литву. Пока
он завтракал в Вильно – верный его ямщик

насмерть замерз. Наняли ямщика
другого… Ну а здесь – так жарко, что мы впотьмах,
при разном весе-росте, заводим часы-ледник.





Сюжет 9
А еще сказал Наполеон – лукавый 
византиец! – про Александра. Да не был – лукав,
а, как лук, слезился; как лук-матрешка –

умирал с каждым слоем, пока – отпав
ото всех – не уменьшился… Став – как ложка
чайная – вогнуто-полым. А кормленье такой державой –

видели лук в последней, так сказать, стадии? – никому
не подходит, из взрослых… Хорошо, что еще война.
Взлёт, так сказать, популярности. Но всю тактику-то Барклай

ведь придумал! – и не бежать (как в Аустерлиц!) в дыму,
а отступать (см. Сегюр) – дисциплинированно! Пожелай
Алексанр сохранить всю Россию – не сменил бы Барклая на

мудака Кутузова. Вот тот – византиец! Вся
карьера – сделана отсутствием глаза: он кот
Базилио русской истории. В Византии б ему и второй

выжгли – за Бородино! – где он потерял, кося
одним своим глазом, всю почти армию – нагромоздив горой
трупы героев! Сегюр пишет, что до битвы был далеко

крестный ход виден… Вот это-то, кроме сна,
Кутузов как раз и любил… Сегюр удивляется, как так, что в мороз,
при отступленье во Францию, их всех не истребили – дав

таки уйти… Т.е. – как Кутузов-то их упустил?.. Что? приказ? – Не-е, вопрос:
а что получила Россия? – Да, право же, ни хрена! –
Лишь путевку – что? – с кровью во Францию? после года? в строю держав

уж таких обожаемых – австрияков, пруссаков?! – А те
Россию, естественно, и надули… А кто победитель был –
почти и не вспомнили!.. А Кутузов – герой! Арбузов

гниение – на бахче. Мир – бесконечно розов,
лишь только выплюнуть косточки… В небе, где
лавируют птицы, тесно от нелегальных крыл.





Сюжет 10
Вяземский – критик Толстого. Мол, если «Война и мир»
станет учебником по 12-му году – то ничего нет ужасней: там
все почти ложь, не вели себя – так – дворяне,

а – особенно! – император, выходящий, одет в мундир,
на балкон – пред народом… Где всем видно – по челюстям –
что дожевывает печенье!.. Александр… жевать!.. в собранье!..

это – просто неслыханно!.. но – мало того: кусок
печенья («бисквита») – падает вниз; толпа
отбивает кусок у счастливца, его ухватившего… Император велит поднос

принести – с бисквитами, и – сам! – бросает их вниз. N'est-ce pas,
ужасно?! Александр, хоть – то, сё, но – был настолько строг
к себе и расчётлив вообще, и застенчив, что – ну ладно, жевать! – но брос-

ить в толпу печенье! – да уж он бы скорее сам,
пишет Вяземский, «бросился в воду»! Роман,
он заключает, есть «карикатура», хоть местами и кучеряв.

Фет пишет Толстому: «Дорогой и любезный граф!
Ваше выражение «круто» – превосходно!» А Фет в карман
за словцом не лезет и не льстит – никому! Друзьям, 

как и недругам, это известно. И дальше: «Что может быть круче,
как Вы говорите…» Все цитаты – от февраля
1879 года. Итак, выраженье «круто» –

ввел Лев Толстой (в январе, по-видимому)! Хуля
слово «круто», запомним, что – подымая бучу,
что, мол, калька с cool и с hard-boiled – мы затеваем смуту

против слэнга классиков. Ну а дальше – начнется лава
(через год) обвинений у них (взаимных). Вот – пишет Фет:
«Или Вы шутите, иль Вы больны… тогда

надо о Вас жалеть. Вы без всякого права
придаете словам их смысл, которого у них нет,
и иметь не могли…» и отрезает – белиберда! –

«Вы одним своим почерком изгоняете авторитеты
и светочей мысли и вслед за тем
обращаетесь к мысли и цитируете авторитеты;

Вы же – не реалист!» Оставим и мы. (Мне лично Фета
проще понять, чем Толстого…) Но – дватцатипятилетний тандем
распался… А что слова? – они-то и восстают из Леты,

именно как их понимали поэты: Вяземский, Фет… Толстой
навыдумывал много и блистательно, но им –
словам – надежней в метафорах, где творится, так скажем, любовь темнот,

а – не в поступках… Так, например, крутой
вполне жест Александра – с бисквитами. Он ведь происходит от
выраженья – на бис! Но для жанра ли – допустим?





Письмо – в терцинах
Пишу это для Конни-Констанс, не понимающей по-русски.
«Был в 18-ом веке у нас – Карл Федорович Клодт, барон,
генерал и эксцентрик, плюс пилитель виолончели.

Однажды он видит: ведёт – находящегося в нагрузке
полной – жена мужика, а тот и произносит еле:
– Да, я срамец и алкаш! Хуже… хуже, чем… он –

и показывает пальцем на мундир, генеральский!.. Клодт был счастлив такой,
как ни странно, характеристикой. Из похода на турок шлет
(с 1806 до 12-ого) иногда

письма жене с курьерами, и в каждом – его рукой
вырезанная лошадка, картонная… Не беда,
что – редко, зато – ведь красиво-то! А жена – детям: – Вот,

смотрите, папа прислал! – Детей этих – трое. (Старший,
четвертый, успел почить.) Все лошадки достаются Петру (рождён
в 5-ом году). Очевидец пишет: «Отец и мать,

счастье и радость в нём затвердились под этою вот, на марше
вырезанной, фигурой лошади.» И дальше: «Не зря, видать,
сделался именно он

первым в мире скульптором – исключительно лошадей!»
Не знаю – про первого в мире, но справедливо про
барона  Клодта Петра Карловича. Так вот, Конни-

Констанс, они и увенчали Аничков мост. Там – кони
вздыбленные, как я, двигающий перо
по бумаге, а – думающий о тебе. Идей

толпа на имя твоё! Был и Кони прямой у нас:
юрист, знаменитость. Но – Клодт первый идет на ум:
вздыбленность, закушенные удила,

мальчик (нагой), контролирующий танцкласс
в воздухе… Ноговодитель (слово, кстати, Вяземского), а не грум,
как его обычно толкуют. Скульптура эта была

мне всегда – ну да, конь, да, на мосту… Теперь –
вспоминая тело твое – она
стала областью психики. Прости, что пишу стихом,

тебе не понятным из-за языка, чья дверь
все-таки шире гораздо – распахнутого окна
в Европу, где этот конь лишь полу-готов – верхом.» 





Сюжет 11
Звонила подруга, плачет: – Убили суслов –
всех! – в соседнем зоомагазаине! свистунов на лапках! –
трусы из санинспекции США!

Я и сам-то путаюсь здесь в точном значенье смыслов
поступков тех иль иных… Ибо кому меша-
ют суслики – непонятно, в общем. Хотя… Цветы в золотых охапках

мешают чувствовать запахи реализма… В 1600 году
Елизавета Английская продала золотой свисток
папы Генриха – адмиральский! – в который тот,

говорят, подул только раз – бородатый, как Посейдон
со своей улитой, на палубе Большого Гарри. Восток
(Дальний) некогда поистреблял всех воробьев. Испод –

у событий – да, разный. В первом случае, мало – слишком
конкретного (денег на душу), а во втором – слишком общего (воробья
на душу) много. В первом случае – явный Запад,

во втором же – Восток. Вспомним (хотя б по книжкам),
как Шариков – кошек бил в стране, чей (однако) запах
все-таки больше восточный. А что Штаты? – сусликов истребя

(а чтоб – не свистели!) – скоро ль дойдут до мяу?! –
воробьев здесь-то нет… То ли двигается Восток
на Запад – решительнее, то ль (что вероятней) много

стало ранее малого, т.е. – денег. Мао
больше – нет там, но появились – на Западе. А суслики – пара ног,
лапок (верней) вверху… Провинившиеся, ей Богу,

ни за что перед последними – золотые свистки степей,
символы сна и покорства, абсолютного… Рассадниками заразы,
любопытно, какой вас сочли – эти, заразы боящиеся? – В умах,

вообще, трудно её истребить. Легче – сусликов. Воробей
тоже вполне беззащитен. А указы – все разноглазы,
как сатана в тех же книжках. Трости его замах

кому адресован?.. Бедная, да не рыдай ты уж так! Их,
ужасно, конечно, жалко, маленьких!.. Но в действительности и страшней
всего и всегда – реализм!.. Что – против воображенья

и – да хоть этой развилки его… На ней 
суслики как цветы – щиты лишь. Волшебно осовременя
себя – на них и бросаются всякие: Фуше, Меттерних.





Сюжет 12
Мы говорили на тему: интересно – коты, собаки
и другие животные воспринимают себя плюс всех
голыми или одетыми?.. Фильм Татьяна,

французский, в трех сериях. 19 век. Все злаки
там – Россия, хотя похоже на Австо-Венгрию, что не грех
вовсе, а даже и хорошо. А злаки суть жанр экрана,

ибо это – порно-эпос. Мельник, две
его дочери. Денег нет на аренду. Из двух – одна
отдаётся маркизу с гусарами: пообещал маркиз

это – принять как аренду. Конечно, соврал. Там дна
нет сюжетным линиям. Но основная из
многих, конечно, Татьяна – другая дочь. В голове

лелеет план мести – за надруганье над
старшей сестрой. Сдаётся – чтоб таки долг уплатить – в бордель.
У маркиза ж – идея фикс: девственность, бритость плюс

кольцо с бриллиантом – там! По прошествии – лишь – недель
узнаёт об этом и Татьяна. Да, я забыл – про взгляд
в каталоге маркиза: ещё – голубые глаза… Сей вкус

берётся она полностью удовлетворить. Потом –
самое интересное. Маркиз отдает мошну
хозяйке борделя за – «можно». Мошонка гудит. Ведут

его потом в комнату. На кровати – три маски, какая тут
Татьяна – пока непонятно. Привязывают жгутом
ременным – конечности. Теперь уже Татьяну

(а теперь ударенье – французское) видно: она сидит,
демонстрируя бритость и – бриллиант, пока
две другие – трудятся!.. От взляда на кресло и

двух тружениц – происходит то, на что он, джигит,
ну никак не рассчитывал: скоротечность! Тут формой дубовика
и совершается – месть! Сзади! – Аристократические слои

в лице маркиза – унижены! Но – бритость, брильянт, глаза
синие так западают в лосины, так ослепляют ум
сознаньем нетронутости, что – дальше его колосс

не знает покоя!.. В чем же эпос? – Он в каталоге поз,
соратников и ситуаций. Мы пережили бум
нарратива медленного, как лоза,

и уперлись в пасьянс. Неизвестно насчет собак,
кошек и остальных. Для нас нагота – одно,
а одетость – совсем другое. Бритость, брильянт и цвет

глаз суть как бы одежды у наготы – ну, как паруса и как
щит у Ахилла. Действие – важно, но
кольцо и помада – эпос. Другими словами – приоритет

этой, так скажем, одежды и в голости. И от этого-то маркиз
и попадает в конфуз. Мы мыслим глазами. Путь
этого суть и голограммы: жужжащий гриб

продолжается – как вертолетик из
своей реальности во мреянье, в недосып,
и – осыпается: тебе на тебя, как пух.





Письмо—2
Можно, я тебя одену в платье начала века
семнадцатого, если ты – не против? Платье
это сложное, как Ланселот,

и крепится проволоками, где – любая – веха
в создании целого, которое, как мы, кстати
только вчера читали, складывается в комплот

из единого и – другого. Платье же – из стекла,
т.е. пластинок – таких, как теперь кладут
под микроскопы, и – висюлек, как, например,

вот эта люстра в спальне, плюс – белого тела. А все тела
должны быть – бледными, как и – целиком – в ладу
с хрустальностью и матовостью… Сквозь мех

стеклянный – не видно ни кожи, ни даже объема… А мех
он – потому что окутывает, как дым,
идущий от потрескивающих вчерне

нижних висюлек, которые вспыхивают при всех
осторожностях – составным
синеватым или же желтоватым, не

переходящими белого и не мешающих этот плод
с природой, на которой, собственно-то, весь показ
мод и происходит. Лес––горбун––микроскоп

наведен на стёкла, приборные, но – что под:
только обычный глаз предполагает. Глаз –
орган воображенья – угадывает сосков

кружки, как листки осины – форма их та ж, и цвет,
особенно когда осень, и та же структура – поры, прожилки. Но –
всё же не листики, хотя и трепещут, и

бьются – о стёкла. Но – и стёкла другие. Единое (иль одно)
делит им – границу, хоть оно – само по себе. Спроси
кто: а для чего это платье? – получит в ответ:

ни для чего!.. Карл Смелый – въезжает в Лилль.
Перед ним – три лилеи в стеклянных платьях
и – с одним лишь яблоком! Очевидец: «Парисов суд

больше всего понравился публике, т.к. занять их
удалось идеей, что Карл – не один лишь тут
Парис, а – каждый из них Парис… Ибо Геру, Афину иль

Афродиту – пришлось выбирать не заранее, по Гомеру,
а – по угадыванью, что ж – под, и так вот – каждый свою
двигал кандидатуру!» Уже не девственница – в вуали – 

причем, в белой! – идет (веками шла!) к алтарю,
а девственница – та в венке. А в стекле – это между: та ли,
эта ли – отнюдь не прозрачно… Мелу

глазному – очерчивать контур под венками с дубов и сквозь
стеклянную ткань весьма трудно: он крошится весь от
усердия – не пропустить… Я же тебя одел –

как они раздевали! Стекло непременно жмёт
другим, ты же – тоньше стекла. У тел
вообще – извне и внутри располагается ось. 





Письмо—3
  
Алёша (умница!) вспомнил, что есть
ещё стихи у Палмера (Майкла) о стекле и Китае. Полу-
китаянка, полу-американка – лучше-ка я оберну

тебя картами мест,
за которые мы так рубились в пыльную старину.
А тогда – объёмы на картах и объёмы, полу

твоему соответствующие – вдруг да сольются, и развернется бой
именно что – за eдиное плюс другое (смотри в Пармениде
у Платона)!.. Ведь задача всегда – видеть (во лбу) тот план,

который является – общим, видя –
перед собой – другое сражениe. Не сами собой
решенья даются. Наверное. Но мне был дан

китайский путь – т.е. наугад – изначально как-то… Какой там полк,
эй, ау, блуждает в лесу? – Платов – его увидевши – шлёт
за подкрепленьем – к кому? – к Кутузову, просьбу за просьбой… А там,

в лесу, таки заблудился перед Бородиным – растянувшись – обоз принца 
		Евгения… Но тот,
Кутузов – да вообще не реагирует!.. Отреагировал бы – так по частям
Бородино, глядь бы, и выиграл!.. Твой же пол –

неровная местность. Там, где розовый твой сосок –
вероятен и населённый пункт, помеченный красным флажком… Но Платов, 
						как и Платон,
в сраженья – больше не вмешиваются… Есть у японца Рампо

нарратив про гения-самоучку, влюбленного лишь – в зеркала! Из зеркал тот мог
изваять – что хотите,  плюс он
сам и жил-то внутри своего зеркального карпа,

а – стало быть – мог изваять и зеркальную карту, да хоть того же Бородина!..
А это уже – не просто стеклянное платье. Это – как два генштаба
просматривали бы – тело любви, видя – планы свои, плюс будущее – насквозь! 

А если бы – меж двух замерших армий – ты б одна
в ней лишь только – прошествовала… вдруг, не случилось бы ни араба
обугленного – из Москвы, ни Св. Елены, и не пришлось

бы – ещё чего много?.. Т.е., глядишь, и мир-то был бы – другой, будь сткло
обернуто вкруг тебя – и в стратегических еще целях, то бишь – 
существуй – из Рампо – этот зеркаловерт… 

А – так – в результате – что? – нелепое Ватер(к)ло,
и, в общем, чему историю уподобишь,
кроме как слову, гордо гвардией там плюхнутому в прусского Блюхерa: merde? 

февраль—июль 2003 г.