Онтологические прогулки

Охвативший планету процесс глобализации, вызывает в качестве
естественной ответной реакции вспышки национализма, изоляционизма,
антиглобализма, и за всеми этими явлениями, безусловно очень
часто стоит боязнь, что в ходе слияния наций – те
сообщества, с которыми привыкли идентифицировать себя люди, в
частности нации и народы, растворяться, в неком безличном
общемировом целом. Сегодня в основе националистической озабоченности
стоит вопрос о том, в какой степени нация может воспринимать
изменения и инородные влияния, оставаясь при этом самою
собой. Этот вопрос весьма сходен с тем, который в свое время
чрезвычайно заботил Станислава Лема и был обыгран им и в
фантастических рассказах и в философских трактатах: до какой
степени человеческое тело и мозг можно изменять и протезировать,
чтобы сохранилось человеческое Я и его самоидентичность.

Некоторые виды метафизики (в частности, восточной) отвечают на этот
вопрос решительно: тело и мозг к человеческому Я отношение
не имеют. Мистическое или религиозно-метафизическое
истолкование человеческой индивидуальности может основываться на
представлении о едином Духе, или Мировой Душе которая является
истинной субстанцией всякой личности. Именно такую, «религию
собственного Я», в частности, пропагандирует Юрий Мамлеев.
Суть и этой, и многих других, сходных древних и современных
концепций сводится к тому, что в конечном итоге различий
между разными личностями не существует, а все они являются лишь
проявлениями единого духа. Индивидуальность по отношению к
этому единому Духу оказывается примерно тем же, чем является
сосуд по отношению к воде. Хотя сосуд имеет свою
индивидуальную, специфическую форму, но для воды эта форма не имеет
значения, форма сосуда не связана со свойствами воды, и
разрушение сосуда никак не вредит воде, которая возвращается в
океан, а затем может быть «отлита» заново в каком-то новом
сосуде.

В соответствии с подобными теориями истинная природа человеческой
личности не связана с индивидуальностью отдельного человека.
Для того, кто смог постичь самого себя, имеет значение только
своя идентичность с Мировым Духом, а преходящие черты своей
индивидуальной физиономии, как порожденные привходящими
обстоятельствами представляются неважными, и даже чуждыми.

Проповедью подобного мистического монизма для современных государств
и народов оказывается глобализация. По мере формирования
единого, интегрированного человечества всем предлагается
признать, что на планете существует лишь один субъект
социального, политического и прочего существования – само человечество,
которое на таком уровне обобщенности начинает напоминать
просто человеческую биомассу. Человечество, живой материал
человеческих тел – это субстанция всех существующих социальных
и политических индивидуальностей. Нации и государства с их
неповторимыми физиономиями – лишь сосуды, форму которых
временно принимает эта единая субстанция. Но изменение формы, или
даже разрушение такого сосуда не может иметь значение,
поскольку ценность представляет лишь люди – биологические
индивиды, которые при любом исходе сохранятся. То, что в случае
гибели России потомки русских уже не будут русскими должно
представляться менее значимым фактом по сравнению с тем
обстоятельством, что при любом исходе они были и останутся
гражданами человечества.

Стоит заметить, что такого рода идеология заложена уже в самой идее
политической демократии, в соответствии с которой
избиратели, являясь до и вне выбора просто совокупностью индивидов
должны выбрать лицо своей политической системы. Об этой стороне
западной демократии хорошо сказал Славой Жижек: «Предел
демократии – государство: в демократическом избирательном
процессе социальное тело символически распадается, превращается в
простое числовое множество. Избирательное тело, в сущности,
является не телом, структурированным целым, а бесформенным
абстрактным множеством, массой без государства» _ ¹.

Всякому, кто задумывается над подобной проблемой необходимо
параллельное осмысление антропологического монизма глобализации и
метафизического монизма ориентированных на восток учений. Оба
этих монизма предлагают не бояться изменений при любом их
исходе: что бы не случилось с «сосудами» отдельных существ и
отдельных наций, но дух в рамках бытия, равно как и
биологический материал человечества в рамках его истории остаются
неуничтожимыми.

Национализм – равно как и эгоизм – начинается с опасения за судьбу
тех порядков бытия, которые явно подвержены ущербу. Возможно,
здесь можно увидеть противостояние аристократизма и
демократии: обычно именно аристократизм принято ассоциировать с
особо трепетным отношениям к индивидуальным различиям. Поль
Валери, например, говорил, что человек в массе гораздо легче
переживает свое сходство с окружающими, чем представитель
меньшинства: «Но среди немногих каждый – личность вполне
обособленная. Им отвратительна схожесть, грозящая лишить их бытие
всякого смысла. На что оно мне, мое «Я», бессознательно
мыслят они, если оно может множиться до бесконечности?» _ ² Владимир
Маяковский в поэме «150 миллионов» представлял социальную
революцию как противостояние млечного пути и зодиакальных
созвездий, и эта метафора весьма характерна: в представляющем
народную массу Млечном пути индивидуальность отдельных звезд
теряется, в то время как каждое из олицетворяющих мировую
элиту созвездий обладает своей неповторимой, специфической
формой.

Но у понимаемого таким образом аристократизма можно увидеть и
метафизические предпосылки. Еще римский философ Боэций говорил,
что всякая вещь стремится сохранить свое бытие и, что то же
самое, свое единство: животные прямо желают сохранить себя,
растения тоже всей своей организацией делают все для этого, и
даже камни «при попытке разрушить их, оказывают
сопротивление». Понимая, что т. ск. «инстинкт самосохранения»,
объединяющий животных и камни – один и тот же, можно даже утверждать,
что «и у животных любовь к бытию проистекает не из желаний
души, но из законов природы» _ ³. Позже, Николай Кузанский
утверждал, что всякая вещь во Вселенной стремится прежде всего
быть самой собой – и при этом наилучшим из доступных именно
для нее способов.

Все подобного рода учения поднимают вопрос о якобы существующей во
вселенной Воле к форме и Воле к самоидентичности: всякая вещь
пытается обладать данной – своей собственной – формой и
страдает от ее изменения. Для живых существ это стремление
констатируется более или менее без проблем, что же касается
комплексов неорганической природы, то для них стремление к
поддержанию данной формы можно считать чем-то вроде инерции
существования.

Правда, не надо забывать, что кроме философов античности и
средневековья с их поклонением Форме, был еще и Гегель, говоривший,
что всякая форма есть лишь момент диалектического движения.
Были еще Бергсон и Зиммель, утверждавшие, что суть жизни – в
постоянной смене форм, а принятие данной формы живого
существа за его суть – это ошибка человеческого зрения. Как писал
Зиммель, «за необходимым формообразованием всегда следует
неудовлетворенность формой как таковой» _ ⁴.

Если вещи во вселенной вообще обладают какими бы то ни было формами,
то это происходит в силу происходящих в Космосе обменных и
циклических процессов, являющихся причиной любой статики,
прекращение циклического и обменного движения привело бы к
немедленному распаду мира на разрозненные элементарные частицы
– что бы под последними не понимать. Если такие элементарные
частицы окажутся бесконечно малыми, то распад на них будет
равносилен аннигиляции в ничто. Что же касается
поддерживающих форму циклических и обменных процессов, то они являются
лишь моментами Мирового процесса, мирового движения, идущего
от Большого Взрыва, Божественного творения, или может быть,
извечно.

Таким образом, вещи сохраняют свою форму – в той степени, в какой
они ее сохраняют – вследствие мирового движения, и это может
дать основания сказать, что Вселенная в своем вечном движении
стремится сохранять форму вещей.

Разумеется, данное высказывание верно лишь в какой-то очень узкой
сфере, ибо мировое движение и создает вещи, и поддерживает их
форму, и изменяет ее и уничтожает вещи в конечном итоге.
Процессы консервации и разрушения соприсутствуют в мировом
движении как минимум в равной степени, а, по мнению большинства
философов, силы изменчивости в конечном счете преобладают. И
это дает основание говорить, что Воля к вечному изменению
присуща вселенной в еще большей степени, чем
противоборствующая ей воля к поддержанию форм, в отношении живых существ.
Этот вид Воли можно, при желании, отождествить с открытым
Фрейдом Хаосом бессознательного, для которого всякая форма и
всякая определенность, особенно наложенные обществом формы
культуры, являются мучительным гнетом.

Для общественной жизни противоборство Воли к форме и Воли к движению
разумеется проявляется в форме борьбы консерватизма с
модернизаторством, в России известное как спор славянофилов и
западников. Специфика западников заключается в том, что
поскольку они поддерживают изменчивость и отказ от старых форм
вообще, то у них нет оснований противиться тому, чтобы эта
изменчивость руководствовалась подражанию неким иностранным
образцам. Для модернизаторов вопрос об отказе от старой
идентичности уже и так положительно решен, и оригинальные (то есть
разработанные на родине) и заимствованные с запада новшества
будут для нее в равной степени новыми и чуждыми.
Следовательно, импортные формы не хуже и не лучше оригинальных новаций –
но зато импорт новаций может представлять собой готовую
программу социальных реформ.

Ответ славянофилов заключается в том, что нет смысла приобрести весь
мир и утратить душу: слишком сильное изменение приведёт к
тому, что утратится индивидуальность «модернизирующегося»,
утратится и объект и субъект модернизации, утратится та
основная ценность, ради которой только и стоит проводить
модернизацию. Для их противников эта ценность – индивидуальность
народа – лишь сосуд для ценностей более высокого порядка.

____________________________________________________________

Примечания

1. Жижек П. 13 эссе о Ленине. М., 2003. С.133

2. Валери П. Об искусстве: Сборник. М., 1993. С. 367

3. Боэций. «Утешение философией» и другие трактаты. СПб.,
1990. С. 245

4. Зиммель Г. Избранное. Т.2. Созерцание жизни. М., 1996. С.22