Проза

Сегодня с тринадцатого этажа нашего дома упала большая собака. Я не
знаю, как называется эта порода, но собака была и правда
огромной. Может потому, что лохматая. Но думаю, она была бы
такой же огромной, если бы ее побрили налысо. Я не видел, как
падала собака, но мог себе это представить – летела, наверно,
перебирая лапами, как на беговой дорожке, а шерсть ее
вздымалась вверх от страха. На самом деле от рожденного ее же
телом ветра, но может и от страха тоже; я слышал, как она
скулила в полете, когда подходил к дому.

Когда я подошел ближе, вокруг собаки уже собирались бабули. Собака
разбилась насмерть. Красная кровь забрызгала ее белую шерсть
и тротуар. Бабули, несмотря на чрезвычайность происшедшего,
стягивались к эпицентру очень медленно, шаркая обувью и
стуча палками. Сомкнувшись, наконец, плотным кольцом вокруг
трупа, они замерли. Одна из старух вытянула дрожащую руку и
палкой прикоснулась к дохлой собаке.

Я вошел в подъезд, поднялся на лифте на свой этаж и заварил чаю.
Зеленого и очень крепкого. Я люблю его таким. Зеленым и
крепким. Дождавшись пока чай заварится, я налил его в чашку и с
чашкой в руке вышел на балкон. Внизу лежала белая собака, как
коврик, забрызганный красным, а вокруг нее стояли старухи. Со
стороны мусорки по направлению к ним шел мусорщик в
оранжевой безрукавке. В одной руке у него была метла, в другой он
катил за собой тачанку с железным баком.

– Сосед, есть закурить?

– Есть, – ответил я, увидев руки, высунутые по локоть.

Голос раздался сверху и мне пришлось вывернуть шею, чтобы увидеть говорившего.

Пальцы рук были сцеплены в замок. Вместе с краем балкона конструкция
составляла треугольник. В центре треугольника, как глаз на
долларе, была лысая голова.

Я достал сигарету из пачки и подкинул ее вверх. Лысый ее не поймал,
и она упала вниз. Мы смотрели, как она падает к ногам
мусорщика. Мусорщик поднял голову и посмотрел на нас. Если он
что-то и сказал, то мы не расслышали. Сигарету он не поднял. А
зачем? Может он и не курит вовсе… Но ведь все-таки он
мусорщик, а сигарета, упав на землю, становится мусором, его, так
сказать, юрисдикцией…

– Кидай еще! – заорал в азарте лысый.

Я снова вывернул шею и размахнулся сильнее. Сигарета взлетела над
лысым, он грациозно, как Кришна, распрямил ладонь, и сигарета
приземлилась прямо на нее.

– Спасибо, – сказал он. – А спички есть?

– Есть, – сказал я.

– Кидай.

– Не буду. У меня всего одна коробка. А что если упадет?

Лысый молчал. Мои доводы были вески. Лысый сплюнул. Плевок
спикировал вниз прямо к ногам мусорщика. Мусорщик снова поднял
голову, но и на это раз ничего не сказал. И с плевком тоже ничего
не стал делать.

– Столько всего падает с неба и оказывается на земле… – сказал я.

– А куда ж этому добру еще деться? – согласился лысый.

Я вывернул шею. Он все так же выглядывал из сложенных треугольником
рук. Как будто был в домике. Во рту у него была незажженная
сигарета.

Бабульки стали понемногу снимать оцепление. Бдение над собакой
закончилось. Они расползались в стороны, как будто договорились о
направлении по компасу. Одна шла на запад, другая на юг,
третья на восток, четвертая на север. Остальные четыре взяли
промежуточные векторы.

Мусорщик был терпелив. Он дал бабулям отойти на пару метров, а потом
подкатил тачанку поближе. Взглянул на нас, не летит ли на
него сверху еще какой потенциальный мусор. Потом присел на
корточки.

– Что он там молится что ли? – сказал сосед сверху.

Мусорщик отложил метлу, на которую опирался как на посох, вытянул
руку и положил ее псу на морду. Может просто погладил, а,
может, опустил веки. Потом он взял труп на руки и бережно
опустил в железный бак на тачанке. Поднял метлу, потом голову,
посмотрел на нас, пошамкав губами, и покатил тачанку прочь.