Проза

Она не шла. Альберт смотрел на часы, на сервированный стол, на
подсвеченную изнутри духовку. Вчера они сидели в закусочной, ели
тарталетки с рыбой, пили вино. В закусочной никого не было,
даже кассирша-официантка, обслужив их, заперлась у себя в
подсобке – то ли стеснялась посетителей, то ли не хотела
стеснять их. Они и не стеснялись. Чувствовали себя как дома. По
крайней мере так чувствовал себя Альберт. Или хотел себя
чувствовать. По-хозяйски разливая вино, он одной рукой упирался
в стол, выпятив локоть, как конькобежец перед забегом. Она
смотрела в окно. Проезжали машины. Шел снег.

Потом они гуляли. Было скользко, она хваталась за согнутую в локте
руку Альберта. «Как нитка в иголку» – думал он. Но кончался
скользкий отрезок, и ее рука выскальзывала. У нее были черные
перчатки. Черные замшевые перчатки. Он что-то ей
рассказывал. Она улыбалась. Ему казалось, что снег идет только над
ней. Блестки снежинок липли к невидимой ткани, которой она
занавесилась от него.

Они знали друг друга четыре года. Четыре года сидели в соседних
кабинетах. Видели друг друга такими, какими видят друг друга
коллеги. Но потом Альберт, в котором одиночество к тому времени
свило гнездышко и даже вырыло нору, словом, прочно уже
укрепилось, увидел, как она переступает порог его дома. Видение
явилось ему посреди рабочего дня как снег на голову – в тот
день и впрямь шел снег, первый.

Перевести отношения в новое русло оказалось не такой уж простой
задачей. Альберт чувствовал, что она стесняется его в новой роли
кавалера. Ему самому казалось, что он надел чужой костюм.
Правда, костюм этот отлично на нем сидел, но все же тяготил
его, будто он пришел в нем в магазин, откуда этот костюм
украли. Они подошли к ее дому. Он знал, где она живет – как-то
их, засидевшихся на работе, развозило по очереди одно такси.
Она поблагодарила его за приятно проведенный вечер,
вспомнила о кошке, которую надо накормить, и открыла дверь в
подъезд. Альберт решился и проговорил приглашение на ужин ей в
спину. «Завтра. У меня» Она кивнула. Даже не обернулась.

Втайне от себя Альберт догадывался, что все так и произойдет. Но
втайне от себя еще верил, что мог ошибиться. Он стоял в
прихожей и улыбался зеркалу. «Если улыбнуться так, чтобы твоя
улыбка совпала с улыбкой отражения, сможешь поменяться с ним
местами» – это она сказала вчера, когда смотрела в витрину
какого-то магазина. Но она не улыбалась. Ни она, ни ее отражение.

Прямо над его головой зазвенел звонок. Резкий, как у велосипедиста.
Он дернулся, стал искать ключи, которые вот они, висели в
замке, и не смог провернуть ключ. Не сразу догадался, что это
оттого, что не заперто. Взялся за ручку, дверь распахнулась.
Он даже не посмотрел в зрачок, боясь, что ее лицо будет
осмеяно кривым зеркалом.

– Картошка нужна?

За дверью стоял продавец картофеля. Рядом с ним стоял мешок картошки.

– Молодая. Красная.

– Нет, спасибо.

Альберт попытался закрыть дверь, но пыльный картофельной пылью кулак
опустился на черный дерматин.

– Задаром отдаю! Такой картошечки сейчас нигде не сыщешь!

Альберт подумал, что и правда, таскать через день по килограмму с
рынка не так уж разумно, когда чуть ли не полугодовой запас
сам пришел к тебе на дом.

– А почем он у вас?

Продавец картофеля убрал кулак и на двери остался пыльный кратер его очертаний.

– Ну, товар ведь надо еще осмотреть… А то решишь еще, что я тебе
кота в мешке предлагаю…

Он засмеялся и перетащил мешок через порог. Бросив его посреди
прихожей, он выпрямился и, подбоченившись, стал расхаживать по
квартире. На ковре оставались пыльные очертания подошв его
черных ботинок.

– Да и мне не мешало бы тебя поближе узнать… посмотреть, в какие
руки попадет это сокровище…

Он вернулся в прихожую и со всей силы пнул мешок. Тот даже не покачнулся.

– Нож у тебя есть? – спросил продавец.

Альберт пошел на кухню, выдвинул ящик стола. Продавец взял нож,
потрогал большим пальцем лезвие.

– Сойдет… – сказал он, присел, и с размаху воткнул нож по самую
рукоять в мешок картошки.

Из получившейся прорехи потекла черная смола.

– Я тебе советую держать его под раковиной. Там он и места немного
займет, и сухим будет.

Вместе они перетащили оказавшийся жутко тяжелым мешок под раковину.

Продавец кивнул на горевшую на столе свечу, на расставленные тарелки.

– Гостей что ли ждешь?

– Нет, – ответил Альберт.

– А-а-а, – протянул продавец.

Они ели молча. Продавец с недоверием смотрел на бокал белого, но все
же пил. Хмурился, качал головой, но пил. Альберт мельком
бросал на него взгляд, упирался в его плотность, ритмичное,
как сердцебиение движение желваков. Лицо у продавца было
красноватым, как глина. Как красный картофель. Когда он ушел,
Альберт еще долго сидел за столом и смотрел на дверцу под
раковиной. Потом он лег спать.

Ему снилось, что он летит по шагаловскому небу. Она сидит у него на
плечах, и ее белый сарафан закрывает ему дорогу. Он пытается
приподнять подол рукой, но руки его не слушаются. Тогда он
дует на сарафан как на миску горячего супа, но подол еще
плотнее прибивается к его лицу потоком встречного ветра.
Раздается какой-то хлопок, они падают в воздушную яму, и он
просыпается.

Гудит водопроводная труба. Со свистом, как грудь туберкулезника,
вздымается поршень лифта и скрежещет где-то наверху железной
дверью. Стучат ботинки в коридоре. Тихо тикают неслышные днем
настенные часы. Привычный ноктюрн. Но вдруг к этим звукам
примешивается барабанная дробь. То есть звучит она уже давно,
но Альберт различает ее только сейчас. Мокрое шлепанье
крохотных ножек доносится с кухни. По тому, как они лихорадочно
сучат по полу, Альберт догадывается, что они крохотные и что
их много, может четыре, а то и шесть, или даже восемь.

В конце концов, она могла поскользнуться и сломать ногу. Да он более
чем уверен, что все именно так и произошло! Он найдет ее
завтра в травматологическом отделении районной больницы и
отвезет к себе домой. Постелет себе на кушетке, а она будет
лежать на диване, вытянув ногу в белом гипсе.

Шажки добрались уже до прихожей.

А на работу он больше не пойдет. Работа им только мешает. Сбережений
у него почти никаких нет, зато картошки у него вдосталь.
Хватит на двоих перезимовать. А весной он устроится дворником
и будет очищать улицы от черного снега.

Шажки затихли у изножья его постели. Выждав немного, как бы
собравшись с силами, что-то небольшое прыгнуло с пола ему на ноги.
Крохотное тельце было напряжено. Оно тяжело дышало. Не
открывая глаз, Альберт очень медленно стал вытягивать руку.

К тому времени ее нога заживет. Вечерами они будут гулять в лесу.
Будут собирать подснежники, которые она потом станет продавать
на рынке. Заживут…

Его рука наткнулась на что-то твердое. На ощупь Альберту показалось,
что в его ногах лежит голый камень, тяжелый и неподвижный,
быстро холодеющий, пришедший отдать ему свое последнее
тепло.