Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

* * *

Столица соблазнов и азарта, комбинат адреналина –

Красный город. Город-бренд. Всемирное наследие.

Кубометры человечьих желаний. Индустрия выдержки и отваги. Страх по
бросовым ценам. Паломничество, туризм. Буклеты, сувениры,
подлинники. Антракты, пикники: газированные напитки, фирменный
бисквит. Искатели острых ощущений истории. Контактные игры
со временем. Конструирование событийности, мастерство
провокации. Кунсткамера, достопримечательность, чудо света,
аттракцион. Индивидуальные карты предпочтений. Способы третьей
степени человечности. Сыпной тиф, стерилизация, эмболия,
гипотермия. Высшие пробы карболовой кислоты, лучшие формулы фенола
и хлороформа – на разлив; люкс-ампулы люминала. Глинозем,
нефтепродукты, пудра. Сценарии, прейскуранты, меню.
Воссоздание экстремальной реальности. Монтаж судьбы. Экскурсионные
маршруты; стенды, указатели – информационно-рекламная
пестрота. Колесо обозрения: барак-парфенон – дизель-сауна –
иллюзион-печь. Паркетный цемент, ландшафтный дизайн, гипнотехника,
акустические эффекты, климатическая поддержка.
Гарантированное ощущение обреченности, безысходности. Процедурный сервис,
квалифицированный сепсис. Введение в обморок, бред, агонию,
кому. Сорта, качество, цвет, форма, размеры, сроки действия,
руководства по эксплуатации – флегмон, экзем, бельм, грыж,
гнид. Сертификаты на освоение оплаченного количества смерти.
Патенты на приобретение статуса жертвы – поющей лошади,
болотного человека, человека-протуберанца. Индульгенции.
Частная собственность. Выбор и заказ номеров – 74233.

Обслуживающий персонал.

Обладатели бесценного опыта. Специалисты нарасхват.
Врачи-рецидивисты, отъявленные хирурги, закоренелые инфекционисты. Почтенные
изверги. Инструкторы, инспекторы, эксперты, магистры,
бакалавры. Натуралисты, селекционеры, контролеры семени –
улыбающиеся, обходительные, образованные, бессменные. Заслуженные
граждане мира, стипендиаты, почетные капюшоны – подпоясанная
элита. Старожилы в законе. «Мы расскажем, что делать дальше.
Мы покажем, где вы их оставили». Выстроенные в ритмичные
стаи, косяки. С засученными рукавами, впалыми взглядами,
обнаженными внутренностями и устремлениями. В торжественном
окружении лент, праздничных символов, флагов, гирлянд.
Умиротворенные в гимнах и трубных звуках уличного органа. Огнетворцы,
вивисекторы, биофобы.

Помогите нам.

Используйте, израсходуйте наши жизни. Расточите. Возьмите бессрочно
– в аренду, прокат, залог. Но спасите жажду
противоестественности, утолите алчную противочеловечность. Дайте возможность
рассчитаться, чтобы заполнить место, освободившееся в нас,
нами, – прийти в себя. Не искупить грехи, не впасть
состраданием, не оправдаться – а хотя бы выкупить время, чтобы хоть
немного прибавиться будущим, чтобы хоть на одну жизнь
сделать это время ценнее, содержательнее, перспективнее. Спасите
наши преждевременную усталость, дряблое бесстрашие, дикость,
безразличие – наше просвечивающее, вяленое легкодушие, наши
сглаженные в перепадах, безрельефные глуби. Научите
держаться за то, что живет, внимать жизни, сочетаться с нею –
кристаллизоваться, коснеть, бояться – бояться кровно, нутром,
пульсом – бояться закрепительно, противодейственно –
непредвиденного, разлучения, конца. Научите бытию в биологическом
бесправии. Мы – то, что было бы, если бы не… – попытки,
условности, возможности. Носящиеся в невесомости собственной
независимости. Сочащиеся сквозь разряженную жизнь. Со смещенными
балансами, сбитыми осями нутр. Безродные. Бессудебные.
Эфемериды, призраки.

* * *

Свет и чернота –

огонь и пыль, разводы сияния.

Центростремительное одиночество в параллаксах миров.

Ему снилась музыка. Она шла прямо, сквозь сны, прицельно,
массированно, фронтом. «Все верно, это симптом лихорадки. Неизлечимое
исследуется, исследованное неизлечимое уничтожается». То
цементируясь, то распадаясь, в череде ускорений, меняя
выражения, меняя плотность и формы. Иногда – струями. «Постойте. Я
еще не все сказал <…> Ведь я не технолог <…> Я всего лишь
натуралист <…>» Иногда – волнами. «У меня были прикладные цели
<…> Да, я терзал жизнь, разбирал ее <…> с точностью, по
частям <…> Но я искал скрытые источники человеческой радости!
<…> Я верил в свое дело! Я не фальсифицировал результаты, я
всегда был честен!» Иногда – штормящими клубами. «Да, я хотел
сделать себе имя, но – не любой ценой; усердием, бескорыстно
<…> Постойте! Я еще не все сказал! я еще не все сказал!
<…>» Иногда – локонами, завитками, перемычками, спиралями. «Я
хочу сказать <…> пока идет этот циклон <…> пока он здесь не
расхозяйничался <…> ведь я любил эти звуки <…>» Изредка –
блестками, искрами, пламенем. Неимоверное эхо. «Я любил Альму
Розе <…> Вы же забыли Альму Розе! она тоже нужна!»
Неимоверное эхо литавр в соль миноре. Трубный вал в колосьях проточной
стали, утонченно-крученый металл. Разнородные аккорды,
наскакивая, объединялись в пучки, разряды, переплетались,
возгорались, полыхали, жгли. «Она тоже там была, среди всех. Она
владела тем оркестром. Это она его создала». Их лезвия,
ребра, языки, зубцы, узлы, связки скрещивались, затачивались,
ударяли, ранили, полосовали. «Она владела грезами Шумана <…>
верховодила ими <...>» Было больно, очень больно, сквозяще
больно, свистяще. «<…> и снами Венского леса <...> Она вся
умерла в них <…>» Он непосильно пытался увернуться, хотел
скрыться, избавиться от этого наследства, собиравшегося в нем.
«Послушайте! Вы же столько еще не знаете! Я же не успеваю
заглатывать за вами пробелы! <…> Послушайте: птица, начинающая
петь, поет для всех; и та далекая некрасивая звезда тоже
светит для всех; вот их бытийное оправдание <…>» Все этого
хотели, но попался именно он. Именно он – засеченный,
разоблаченный в ответных сокровенных смещениях – взметнувшийся недрами –
опознанный, гарантированный, заложенный. Именно он – от тех
оркестрантов, исполнявших себе в вариациях жизнь – нищих ею
виртуозов бесчинств. И от тех меломанов – кропотливых
эволюционеров труда – трепетных восприятием, энтузиастов правды.
И от этого Менгеля в захлебах, постыдно нечуждого, угрожающе
понятного, такого же открытого – филейно-безоружного –
сверкающей остроте разгулявшихся локонов. Душа и музыка на очной
ставке. Презумпция его всепричастности: кто из вас человек?
Убедительно единящее предательство, разящий компромат по
образу и подобию. «<…> а я их делю; я их сортирую на
химические элементы, на соединения и примеси; под соло моего
ассистента, моей волшебной Альмы!» Вот тебе люди, вот тебе
считалочка. На счет 7, 4, 2, 3, 3... 7! 4! 2! 3, 3! И шанс из
десятичности!.. Музыка – возможность думать после смерти; думание,
отделившееся от жизни; остаточный светляк в обособленном
дрейфе – незаконченная, незатвердевшая, продолжающаяся мысль.
Отводящая. Освобожденная. Вот тебе люди, вот тебе! Сквозяще.
Свистяще. Свое дело уставшая. Послушайте!.. «Послушайте. Я –
Иосиф. Мои калории закончились раньше, чем назначенный
труд. Я – Морис, выселенец по происхождению; у завистницы Альмы
не нашлось для меня инструмента. Я – Хельга: не оправдала
доверие медицины, развила побочные процессы, не уберегла, не
выхолила порученную мне болезнь. Послушайте. Мы шли. Мы
двигались. Мы слушали. Мы помнили. Мы были. В порядке очереди. В
существовании без задержек. Нам давали музыку – когда мы
шли. Мы продолжаем. Мы уложились в график, в наши минуты
фокстрота и польки. Мы не воспользовались временем других – не
замешкались на чардаш. Мы не подвели. И не выдали. Мы все
сделали как положено – в порядке той очереди, всеобщей,
всемерной. А если все шло по графику – значит, был порядок; значит,
все было правильно, в согласии, по закону, с мирозданием…
Послушайте – наше умершее, наше исчезнувшее, наше не
находящееся, не пребывающее – наше прозрачное, чуткое молчание –
взвесь – в соль миноре. Послушайте нашу нескончаемую способность
вступать в реакцию, отдавать свободные электроны, выделять
тепло, взаимодействовать, шуровать им друг в друге.
Послушайте наше отсутствие, наше ничто, настоящее вне нас, сущее
после нас – наше одно на всех, которым мы – в вас, навсегда».

Как интересно недожглось. Окаменев неопалимо –
веснушки, въевшиеся в кость,
и перхоть, сплавленная в глину.
Как будто жизнь не вычлась вся – в ничто не втиснулась, осталась;
как будто ей небытия
на пару граммов не досталось.
Внутри огня – собравшись в смерть, приняв распад – она не знала,
что больше некуда гореть,
что даже в смерти места мало.