Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

Иероним Босх.
"Блудный сын"

С чего начать повесть? Знакомство с главными героями не кажется мне
необходимым. Их пристрастия не отличаются оригинальностью
или невероятной импрессией. Скорее всего, это обыкновенная
девочка, потерявшая невинность в последнем классе школы после
урока физкультуры, и юноша с бровями, сросшимися под
козырьком бейсболки. Их отношения обыкновенны – цветы, пиво,
постель, гогот товарищей. Их увлечения – музыка в стиле фьюжн или
какой-нибудь американский поп-панк, чизбургеры и синенькая
баночка пепси. Их мнение не важно ни для кого. Правонарушения
ограничиваются безбилетным проездом, измены возможны только
с такими же их друзьями-дебилами, понятие «нажраться»
заменено понятием «святое действо». Он раньше собирал марки и
упаковки из-под женских колготок с эротичными тётями на борту,
она – впечатления от сериалов и выходы на улицу после 10
часов для поднятия адреналина. Оба дрочили. Оба считают себя
гениями.

* * *

Писать про них расхотелось. Всполохи в голове: чистая любовь, банка
водки, фашистская дрезина в метро, развратные учителя
дореволюционных курсисток, которые раз в неделю похлопывают по их
аккуратным девичьим анусам своими седыми яйцами, усталость,
некрасивая холодная зима, пробка на Уральской улице, Хуч.

Несвязные обрывки чего-то.

Едва началась головная боль, Миша пошел в ванную и допил папин
одеколон. Не сказать, что полегчало, но в животе прекратились
судороги и перестало тошнить. Миша снял трусы и принялся
разглядывать себя в зеркале. Маленький член смешно висел налево.
«Буду анархистом!» - подумал Миша…

У папы заканчивались нервы. Миша сидел в ванной уже 40 минут, и сидел тихо.

«Мишок! – закричал папа бодрым голосом. – ты скоро?». Никто не
ответил. «Ёбт, чего он там делает?» - папа стал беспокоиться.

Сделав себе ещё кофе из банки Нескафе, папа включил радио и стал ждать.

«У меня в своё время быстрее это получалось…» - папа потягивал кофе
и слушал по Европе-Плюс Армстронга …

Скоро нужно было выходить, чтобы не опоздать на работу. В ванной
стояла тишина. «Да **ать тебя, Миша! Открой! Что там у тебя
случилось!?» - папа кричал негромко, чтобы не разбудить мать.
«Миша-а-а!!!». Тишина.

Папа позвонил на работу, сказал, что заболел, потом взломал дверь.
Миша стоял перед зеркалом, превратившись в каменный столб.
Абсолютно гладкий, если не считать каменной пиписьки, которая
смешно висела налево.

* * *

Я так давно ничего не писал, что окостенел… Хочется чего-нибудь
такого, чтобы душа вздрагивала, а, вот, сижу и ничего не делаю…
Рассказ это будет, что ли? О трудностях, которые
подстерегают молодую девушку в период её становления, с параллельным
рассказом о том, какие трудности встречались у юношей, которые
её домогались, когда у них был период их становления. Такая
будет занимательная история… А может, это будет история о
том, как мне трудно сейчас жить, когда я не пишу, а занимаюсь
ерундой (читай – онанизмом)?.. А может, это будет рассказ о
том, как полярники, имея достаточно хавки и спирта, мечтают
лишь об одном, о женщине. А к ним на эту их **учую
полуполярную станцию по случаю пурги заехала на оленях молодая
эскимоска, и они её три дня уламывали без результатов, а потом
понадеялись на насилие, но она заостренным китовым усом по
очереди пропорола им задние проходы, а после вырезала семенники
и дала скушать своим оленям, чтоб те дальше мчали её по
тундре, где первый встречный экстремал-путешественник насквозь
прожог её распалённое приставаниями полярников лоно, и она
отдалась ему, замерзающему исследователю Севера в косматой
собачей шапке, с наледью на бровях, так бурно, что экстремал,
размацав смерзшиеся брови, написал в своем дневнике:
«…Эскимоски отдаются первому встречному с согласия мужа для
омоложения крови их рода, который не восполняется свежими генами
из-за отсутствия оных…» Китовый ус в жопе он по молодости лет
не заметил.

* * *

Как ни тяжело, но приходится констатировать, что алкоголь помог. Я
опять провалился с работой, и настроение у меня было – вы
сами можете понять какое. Но я сходил и купил полтора литра
лимонного Хуча. Это встало в семьдесят три рубля, пятьдесят
копеек. Скажете – много? Ничуть! Я же не мог купить водки! Мне
было неудобно покупать в ларьке водку в половину десятого
утра. А так всё выглядело довольно прилично. Правда, я сделал
вид, что покупаю не только себе, будто меня дома ждут
хорошие серьезные люди, но, думаю, продавцы всё поняли. Они
поняли, что я опять потерял работу. Так и не получив ее. А на
улице светило солнышко и было холодно. Возле ларька зябли
алкоголики, но я, конечно, не имел к ним никакого отношения. Шёл
мелкий блестящий снег. Он всё время попадал мне в глаза.
Почему снежинки попадают в глаза? Может быть, потому что я
дальнозоркий?

Я пошел по улице к дому, а в руке у меня был полиэтиленовый пакет с
полутора литрами Хуча. Почему-то мне было хорошо. Конечно,
не весело, но хорошо. Защищая детей, всегда помни, что
когда-нибудь их будут защищать от тебя. Вот я и помнил. Шел,
добрый, и придумывал повесть. Повесть, правда, не получилась,
потому что я хотел написать про женщин. Я хотел написать, что с
женщинами твориться что-то неладное, когда они хотят
трахаться. Поэтому повесть не получилась, я же не историк. А
солнышко золотым презервативом натянулось на белый член дыма из
двух труб Гольяновской ТЭЦ, запрыгало у меня под ногами, как
обрадованная собачка, заглядывая в мой пакет, закашлялось у
остановки, прикуривая у пенсионера от «Астры» в мундштуке,
двинуло плечом в плечо сильного старшеклассника, ойкнуло над
очередной мелкой аварией. Мой Хуч охлаждался на морозе в
пакете, а я пропитывался морозом и снегом, как вывешенное на
веревочке белье.

Слева был снег на улице, а справа был двенадцатиэтажный дом – брат
моему, который стоит сразу после него. И я решил: Господь
что-то замышляет. Если всё так – Господь точно что-то
замышляет. И мне стало легче. Я открыл одну баночку и под осуждающий
свист (про себя) бабушек и тетенек пенсионного возраста
выпил хороший, замечательный глоток лимонного Хуча. Он сделал
так: «Вшш-ш-шик», - знаете, как раскрывается стальная кошка у
ниндзей в кинофильмах про драки. Внутри меня раскрылась
острая кошка – вшш-ш-шик. И я приосанился. Я посмотрел на мир
совершенно другими глазами. Я понял, что мир, в сущности, это
маленький отрез на платье какой-нибудь бляди. И, как бы чист
и красив он ни был, очень скоро его вымажут в говне и
сперме, причем не один раз и не в одной и той же сперме и не в
одном и том же говне.

Впрочем, всё это надуманная х**ня, поскольку звучит неестественно и
меня выгнали с работы. На которую и не брали. Зато небо –
хозяин жизни, который никогда не одевается одинаково. В общем,
я выпил пол-литра лимонного Хуча и, удерживая желудок от
спазмов, вспомнил о Газданове. Когда-то он мне сильно
понравился. Потому что очень хорошо умел писать, хотя его и повозило
носом по жизни. Меня же возит, а писать я так не умею… Я
вернулся домой и, позвонив отцу, которого очень люблю, выпил
вторую баночку, стуча при этом по клавиатуре. А сейчас у меня
осталась третья. И всё.