Литературная критика

Тайторуну чабууга Кудай берсе олжону, Кепке белуп салууга Олондой болгон кара чан Тебесуне туйнуп Эркектин жалын тегулуп, Опол тоодой керунуп, Букарга кирип барганда, Букардагы сегиз канн Как жарылып дыркырап Эки колу боорунда Салам айтты чуркурап. (Из кыргызской песенной реки.)

Традиционную сюжетную канву,
речевые обороты, постоянные гортанные элементы, мотивы и напевы начинающий
сказитель усваивал от матерых учителей, сопровождая их по извечным кочевьям
месяцами и годами слушая их сказы. Альберт Бейтс Лорд, многозначительный ритор,
симпозиумный святоша миклух-маклаевского издательства Москвы, Семетей Манасович
Ташим-оглы Байджиев, зелий путник в буйстве песчаных закромов лебяжьей степи,
каверзный кульбит на треногах всякой овчарни…

Дорогие наши очевидцы! Нам ли
становиться в позу вислоусого кумыка? Помнить бесовских всадников-распупей птицекрашенного
Ежи Косинского? Ярить ли стремглавый посох да в угли рыбацкого речного посткостровья?
Едва ли. Шахматная иллюзорная Элиста, бесшабашные иллюминозные Нью-Васюки,
камышовое угодье стреноженной теснины речи, калмыцкое горловое становление в
новой азбуке не выдаст прощеватое «адью» во след сиплому промельку дикообразного
журчанья тактильной массы…Эпические всполохи на могутной груди евразийского
эпоса, кто вам совьет стабильно-становий мык туберозного рая? Виктор Жирмунский
да Нора Чадвик, Бартольд или Кляшторный? Питер Голден, Омельян Прицак, или же прошлопалый
и умершедавний Валиди Тоган… В последние десятины набегающего времени
приусадебных вечерий-на-пригорке, нам все чаще любится звук монструозно
ведический. Ираноидный, квазитюркский посев запоздалых арийских всходен, лихих
игрунов, истовых витий, исстари сохмуренных в археологическом скифстве своих
сомкнутых надбровий. Слушаем индийские раги, словно раджы. Жанровость
такого напева казуально весьма неброска, отчасти (музыкально) минималистична,
гомерически задыханна и географически прихотлива.  По сути – это некий
Задушевный пропедевческий Разговор, сонорис-диалог двух мглистых сосудов
циклически перформативного искусства. Пейотль не произрастает в этих низинах,
хижины тулятся вдрибадан, яростный обоюдоострый вжик слышится в каждом скрещеньи
селянски ядовитых стеблей сабель. Палестинофилы харкают заслуженной хворью,
Евросоюз заинтересованно тренькает недоеденной кукольной нефтью, живая изгородь
неподдельных мясистых удавов окаймляет раствор оппенгеймеровых судеб, всякая вспупоженная
бджола жужжит злобно и харит нас не по-детски. Излюбленными напевами полнится
Раджа Бхайрави, инструментальная Раджа Рама-Рам Дхун, Раджа Чандракаунз, Раджа Дарбари
Канрхра, Мишра Кафи, но особенно – Раджа Мултани – та , что опробована белым
кудесником Йоном Хасселом в его альбомном Ака Дарбари Джава. Такие мелодики
извлекают из своих варганических кубызов меховые чудаки запердюкого верликийства:
Кабуд Хакхназаров, Михаил Каучаков и Окны Зам Тазган. Благословенно их
кликушеское горлование. Наше понимание священного гимнософического бытования
ведического звукодейства исходит, отчасти, из знаменийполной многостраничной томины,
доставшейся нам по наследству от умершего белорусского князька -
книжника-лиходея: (родившегося во Вторую Войну), называющейся Музыка Вед в
ее магико-религиозном значении (G.U.
Thite, Music lang=EN-US> in lang=EN-US>the Vedas lang=EN-US> and lang=EN-US>its Magico- lang=EN-US>Religious Significance,
Delhi, 1997). С художником именно  такого сорта нам пришлось
разговаривать в этот казусный раз. С московским иерусалимцем href="http://members.tripod.com/~barashw/authors/barash.htm">Александром Барашем
– писателем, жестко артикулирующем в своем бытовании срез византийской аскезы –
той, которую промыслил русский теоретик Исихазма Сергей Сергеевич Хоружий
(возведший Джойса в русскую азбуку). Отшельническое ломтевое урезание
собственных опытных ручьев, созерцание нетварного света, экспозиция внутреннего
органона  -- вот Ключи к пониманию сегодняшних московско-иерусалимских
рокировок одного из соучредителей акционно-поэтического колебайтового « href="http://members.tripod.com/~barashw/epsilon/index.html">Эпсилон-Салона», 
человека, сподвигшего Олега Нестерова на организацию незабвенной группы href="http://zvuki.ru/A/P/261/">«Мегаполис», давшего ей (группе) как
название, так и прекрасные тексты. С ним и пойдет наше разглагольство о
перетекании текста жизни в текст искусства.

Денис Иоффе: Если пытаться
рассмотреть Вашу работу в ракурсе неретушируемой авторской «подоплеки», ее
бытования на том или ином уровне читательского интерпретирования, если угодно,
физиологии интенционального содержания, то что можно получить в сухомокром
остатке? Можно ли разглядывать Ваш поэтический текст как  документ собственно
жизнетворчества?

Александр Бараш: Ну,
вероятно, да... Во всяком случае, в большей степени, чем наоборот.

Д.И. К заявленной топике нашего
разговора: Вы знакомы, как я думаю, с первой беседой, имевшей место на эту
тему, и для того, чтобы не создавалось ненужной двусмысленности в оперировании
релевантной номенклатурой, а именно »жизнетворчеством». Под которым мы бы
хотели подразумевать специфический русско-символистский бытийственный стратум,
доведший до концептуальной экстремумы как чисто бодлерианско-рембовидный
художественный позыв, так и более строгий и сухой, само-стыдящийся дендизм
английского Уайльда и предшествующих ему немецких романтиков с их мистикой, о
которой столь проникновенно писал молодой Виктор Максимович Жирмунский, легко преодолевший
акмеизм… Перетекание эстетического текста в текст непосредственной жизни, в
непосредственную стратегию поведения реального художника. Насколько это все
может быть актуальным для Вас?

А.Б. Перед нашей с Вами встречей,
я вспомнил о тексте нескольколетней давности:    (читает)

Перевести жизнь в текст – как старушку через дорогу.
Не обращая внимания на уличное движение.
Не ожидая благодарности
от этой старой глухонемой вонючки.


Если визжат тормоза – это проблема их хозяев,
мы не считаем нужным фиксироваться на неприятных ощущениях,
несчастьях, которые могут случиться
в любую секунду с каждым.

Д.И. Прекрасно. Как если бы Вы
написали это специально к нашей встрече.

А.Б. Последние года полтора-два, 
когда я пишу прозу, первая часть  - « href="http://members.tripod.com/~barashw/zerkalo/19-20/Barash.htm#beginning">Счастливое
детство» - появилась в href="http://members.tripod.com/~barashw/zerkalo/index.htm">журнале «Зеркало»
-  процесс писания представляет собой нечто вроде психотерапевтического
сеанса... Оказался наиболее релевантным способом (среди прочих задач) понимания
себя. Таким образом, «жизнь» и «творчество» становятся теми параллельными
прямыми, которые в новых - индивидуальных  обстоятельствах  не только
пересекаются, но словно залипают друг в друга, и не всегда разлипаются… как
веки во время медитации…  Написав «Счастливое детство», я почувствовал некие
психофизические изменения… В определенном смысле изменились соотношения с
окружающим миром. Материалом были детство и Москва, отношения с родителями…
Сначала я себе сказал «слава Богу, что я это написал ужЕ» -  пообщавшись с ними
в свой недавний приезд в Москву… а потом понял, что всё изменилось именно
потому, что я это написал.

Д.И. А как ваши родители
отреагировали на этот текст, как они его приняли?

А.Б. Они его восприняли довольно
глубоко. Это был своего рода challenge и для меня…

Д.И. Соотнестись с их способом
прочтения…

А.Б. Да. Я совершенно не
стремлюсь создавать какие-то революционные ситуации во взаимоотношениях. Но то,
что произошло по ходу прозы, привело к мутациям стиля в существенно больших
масштабах, в общем касающемся меня психологическом климате… - И в дальнейшей
кристаллизации того, что можно обозначить как «амбивалентность». Слово весьма
известно, но может быть, имеет смысл придать ему эстетический статус…  Речь
идет о том, чтобы каждая единица текста стремилась стать живым
организмом-ситуацией, несла в себе несколько разнонаправленных и разноуровневых
движений, в частности – оценок…

Д.И. Тут возникает вопрос уровня исповедальности.
Насколько мы можем говорить о каких-то участках Вашей памяти, остававшихся бы
табуированными для общего плана публичного воплощения?

А.Б.  Все, что описано – было и в
«первой», дотекстовой реальности. Другое дело, что оттуда взято не все, а то
что ожило в новой жизни, объединяющей серию планов… Сильнейшие экзистенциальные
обвинения присутствуют, но погружены в разные сферы, все это сосуществует и перемигивает…
Посмотрите в заключительной главе в «Счастливом детстве» - в главе о родителях… 
Если, что называется «вчитаться», то можно увидеть много интересного. Я все
называю своими именами, но внутри динамической структуры амбивалентности… Когда
человек привык к более простым, публицистическим эффектам, он это просто может
не заметить, взгляд скользит по поверхности… Скорее всего, так случилось и с
родителями. Но мы это не обсуждали.

Д.И. А я эту мысль от себя
отгонял – в отношении матери, читая Ваш текст. Но у меня, бывало, что и
возникал некий странный аллюзив эротичного мессиджа, заложенный в Вашей меморалии
о родительнице. Получался некий сексуально окрашенный привкус… Но, я себе
говорил, что Вы ничего «такого» туда вложить не могли, а потому надо
абстрагироваться от этой суггестии.

А.Б. Ничего такого специально
эротического и не было. Тут не собственно эротическое… Как я понял в процессе
писания, и говорю это в тексте, она строила наши отношения не как отношения
матери с сыном, но рассматривала меня как «партнера», из категории «вечных
запасных» - для энергетической подпитки. То есть - смотрела поверх меня;
ребенка, сына, «мальчика не было». Здесь большой простор - для работы с
материалом, то есть с собой.

Д.И. То есть вы бы хотели сказать
Вашему будущему биографу, что ему надлежит рассматривать материал «Счастливого
детства» в качестве определенно достоверного свидетельства о Вашем прошлом,
наподобие, скажем, «Других берегов», озаглавленных, как мы помним, в своем
английском изводе «Память глаголь» (speak lang=EN-US> memory)? Вы не станете прятаться за самосозданные
ширмы и отнекиваться – мол это все лишь еще одно авторское щупальце, с помощью
которого я осваиваю свои инвенции в релевантную эстетическую программу.

А.Б. У Набокова это было частью
его стратегии поведения…  Как бы такая сдача мелких монет на потребу публики,
все его интервью… Сильное ощущение, что он занимается этим с плохо прикрытым
раздражением. Поскольку, скорее всего, для него было важно, что «на самом деле»
не тут – к вопросу о детективе – собака зарыта: «чувства», человеческие
компоненты – это только «сопутствующие товары»… Если имеет смысл о чем-то
говорить, то лишь о том эффекте, который возникает – и сохраняется -
непосредственно в самом тексте. Причем, этот эффект натурально БОЛЬШЕ, нежели
чистая его текстура, чем те буквы, которыми он писан. Эффект -
психосоматический. Подача мироощущения, которым могут воспользоваться, буде это
обнародовано, и другие люди. Текст – вариант того, как и другие могут вслед за
тобой спастись, если это происходит с тобой. Ударение на слове «происходит».
Да, некий способ.

Д.И. Поучительность такая. Учительность
– по Борису Успенскому – высшая и имманентно присутствующая категория русской
литературы. В отличие от других национальных литератур.

А.Б. Нет, не это… Просто вариант,
имеющийся в твоем реестре как читателя.

Д.И. Немножко ригористический эгоизм
выходит…

А.Б. Ха-ха… Можешь
воспользоваться этой методикой, как дыхательной практикой. Ведь в каждом
элементе текста она должна быть предложена и зафиксирована… Ты можешь увидеть
тот путь, который, если тебе это близко, способен увести к дальнейшему освобождению… 
Я хотел сказать, без специального пафоса, что в писании , как я это ныне вижу,
есть большое число «нешуточных» совпадений с любым из видов традиционных
«духовных практик». Что весьма усиливается нашим пребыванием в эмиграции,
поскольку эмиграция предполагает идеально-хрестоматийный случай аскезы. Во
всяком случае – во взаимоотношениях с языком – том, на котором пишешь. Такой исихастский
опыт… Персонаж-отшельник почти полностью удаляется в этот опыт…Весь выходит в
писание текстов. Превращается в функцию. Внешняя жизнь становится условной,
уместной лишь поскольку поддерживает существование в плоскости отношений с
текстами….  Сидишь буквально на том же самом месте, в Иудейских горах,
насыщенных опытом раннехристианских отшельников…  Восточное Христианство –
фундамент русского языка, и, соответственно, сознания.  Возникают условия –
даже требование - возвращения, замыкания круга, если угодно.

Д.И. Возвращаясь к нашим
проблематикам, хотелось бы все же поставить вопрос более ребровидно: насколько
много может узнать читатель о «реальном» Александре Бараше – о его Соме – телосе
как объекта жизни, из его эстетического продукта, каковым являются стихи
и проза. Хотите ли Вы оставить маленькую черную дверцу, через которую было бы
удобно выйти, оставив в конце концов, читателя «с носом».

А.Б. У меня нет ни времени, ни
сил на игры подобного рода. Любой, кто знает меня лично, легко подтвердит, что
я, возможно, даже избыточно непосредствен… прост…

Д.И. Но не Пруст… Да,
амбивалентность сексуальной стратегии Марселя, выраженная в его нескончаемых
текстах, достойна, в этом ракурсе, вероятнО, самых щедрых похвал.

А.Б. В последний приезд в Москву
мой старый приятель Саша Суетнов был на вечере, где мы с Николаем Байтовым и
Олегом Дарком читали свою автобиографическую прозу, а Суетнов меня знал лет
двадцать назад – когда нам было по двадцать лет, и потом мы почти не общались… 
и вот он сказал по поводу «Счастливого детства» одну вещь, касающуюся, явно, и
меня вообще: «это такое любопытное сочетание наивности с интеллектуализмом…»

Д.И. Но, говоря, резво и редко,
возвращаясь к «тексту жизни», Вы, скажем, трогали под одеяльцем межножье
соседки и были «застуканы» хитрыми воспитательницами?

А.Б. Да, конечно. Все, что там
сказано – это несомненная правда, по фактографии. Но - реальностей
единовременно очень много, ну и так далее…

Д.И. Еще один такой
небезынтересный момент, имеющий опосредованное отношение к тому, о чем мы
говорим – понятие литературного проекта. Есть не мало наукОвых штудий,
пытающихся описать определенную литературную фигуру с точки зрения
концептуально построенной биографии. Об этом писали немало – взять хоть бы Липкинга,
или Светлану Бойм – смерть как кульминация карьеры поэта, как интегральная и
логичная часть его «проекта». С недавних пор широко обсуждается (в журнале Арион)
литературный проект под названием «вера павлова», в том числе в плане вех его
истории: Дата такая-то – «проект» появился в роддоме на свет. Дата такая-то
публикация стихов в газете. Дата такая-то – замечен и воспет безымянный х** на стенке
лифта. Дата такая-то – Борис Аделаидович Кузьминский пишет нехарактерно
восторженную рецензию. Жизнь «верушки» удалась. Мечтательный сон чернышевской
веры павловны стал неутопически реальным. Или взять, скажем, Литературный
проект – «алина витухновская». Литературный проект, несколько иного – поплавского
плана – покойная Аня Горенко. Сегодня большинство поголовья критиков склонно…

А.Б. Рогатого поголовья. Помянув
небезызвестного нам автораJ

Д.И. Ну, это уже от жены каждого
критика зависит – насколько он рогат!

Я, однако, как это странно не
звучит, в «Зыби и фарисействе…» имел в виду вещи вполне конкретные. Я имел в
виду Льва Татьяновича Толстого  -на самом деле. Если, разумеется, допустимо
оперировать категориями плана «на самом деле»… А Толстой, как известно, знал
иврит и переводил Новый Завет. Слово «фарисей» (ивритское слово, взятое от
глагола «лефареш», «мефареш» - «тот, кто толкует Писание») он переводил как
«православный». Для него фарисеи были исключительно православными. Меня этот
факт привлек, признаться. Притом, был ли рогат сам Толстой, мне неизвестно,
конечно, потому факт этот – крайне зыбок для нас.

АБ. Забавно… зЫбавно, в смысле…

Д.И. Да, так вот, многие
сегодняшние критики, не камуфлируясь, говорят поэту – «небходимо быть
проектом». Если ты не проект, тебя не читают, о тебе не говорят. Ты, говоря
утилитарным языком, не можешь претендовать на премии, на какую-то издательскую востребованность.
На деньги, в конце концов. Но, что важнее – на «Имя». Как мне недавно любопытно
написал в частном письме Аркадий Драгомощенко: «Как ни странно, но предлагать 
свои стихи в журналы не имеет никакого смысла. Стихи должны ИСПРАШИВАТЬ. Слать
стихи, скажем, в Арион – совершенно бессмысленное занятие.». Трудно это
оспорить. Быть литературным проектом много важнее поэтам,
нежели прозаикам. Поэту в большей степени, чем прозаику, надо быть
«известной личностью», нежели «писать значимые художественные тексты».

Вопрос этот многомерен и запутан,
так неясно, что в конце концов рецепционистски важнее, то, что по факту
привлекает зрительское внимание – курехинский пресловутый зеленый лягушенок,
выпускаемый им посреди гениальной игры поверх рояля, или же сама курехинская
звуковая (композиционно-музыкальная) игра… На Курехина ходили оттого, что он
строил из себя эпатирующего горохового шута, рассуждающего о грибном Ленине,
или же, из-за того, что Сергей был великим музыкантом? Печальный вопрос. Так
одна поэтесса говорит – жалобно сетует: «я уже все делала, и грудь прилюдно
оголяла и стихи публике задом наперед читала – т.е. стоя спиной к залу, а
НИЧЕГО не помогает, никто меня не знает, так неизвестной и умру». Как
неоднократно любил повторять Сергей Есенин : «надо хулиганить, а то так
безвестным Пастернаком и умрешь». Между тем, ни он, ни Борис Леонидович
«безвестными» не умерли… Избегнуть давления искушения «стать проектом», как пел
ранний диффузорный БГ - «стать попзвездой»,
необычайно сложно. Как Вы избегаете, если избегаете? Можно ли говорить о
проекте «александр бараш» - исихаст, византинист, живущий на иерусалимских холмах
адепт Иоанна Мосха…?

А.Б. Отчего же нет? Можно – Вы же
говорите...

Д.И. И это по Вашему совершенно
верно? Стану ли я ересиархом, проповедником очередной фактографической лабуды,
или же, все обстоит с Вашей точки зрения именно столь «проектно»? Вопрос исключительно
в Вашей авторской интенции, вообще, это единственное, что полноценно занимает
нас здесь и сейчас.

А.Б.  «Литературный проект» -
присутствовал в той или иной форме всегда… И признание, в общем, обычно
напрямую коррелирует с масштабом затраченных усилий… и платой… Писатели в этом
смысле мало чем отличаются от политиков, от больших авантюристов… Не существует
ни одного по-настоящему известного писателя, причем не только в синхронном, но
и в диахронном аспекте, который бы СПЕЦИАЛЬНО этим не занимался. Всегда есть ауто-имиджмейкерство…

Д.И. Я судорожно пытаюсь
вспомнить хоть кого-нибудь, кто бы этим вовсе не занимался, но что-то не
приходит… Вероятно, тех, кто бы СОВСЕМ этим не занимался, просто не существует…

А.Б. Да. Это присутствовало
всегда. И в наше время - всяческого эксгибиционизма во всем и в первую очередь
в сфере культуры – технологичности и откровенности технологий…  как центр Помпиду
-  в нашу эпоху так же выставлены технологии жизней...  В своем роде
интересно. Можно об этом говорить, или не говорить… но суть мало меняется:
начиная с определенного уровня адекватности, любой человек управляет механикой
социума вокруг себя – либо понимает, от чего и ради чего отказывается. И
крупный автор манипулирует ситуацией -  на такой же основе, как в своих,
скажем, стихах. Это реальная часть деятельности. Два проекта – жизни и
искусства идут в идеальном случае  синхронно-параллельно – то
переплетаясь, то расходясь.

Д.И. Ну, а если вернуться к
Вашему жизнетворчеству – каков проект? 

А.Б. В общем, я всегда был очень
погружен в проект «поэтический» – просто пребывания ТАМ, внутри потока… С
двенадцати лет до тридцати писал по нескольку страниц дневника каждый день... и
штук пять-десять стихотворений. Ежесуточно…  Сейчас среднестатистическая норма
– семь предложений за рабочий день… Вот, видите на полке (показывает рукой) это
примерно десятая часть всех блокнотов… Дневник был все время со мной, прогулки
по паркам, движение в метро, в автобусе, я все время находился в этом
состоянии…

Д.И. Перманентной рефлексии…

А.Б. Да, но не просто
перманентной рефлексии… Главное – постоянный внутренний
интонационно-музыкальный поток…

Д.И. Это имеет отношение к вполне
архаическим традициям эддического, скальдского и ирано-ведического звукового
мастерства поэтов-эпиков, поэтов-жрецов, vates –
теургов, которых  так любит слушать, скажем, Волков или Летов…

А.Б. Эти потоки  я могу
(воодушевляется) разным образом фиксировать… Самое сладкое – просто «ловить тремп»,
автостоп, где-нибудь в дороге, в ожидании… Волна идет все время, как закадровая
музыка, но в состояниях зависания ее можно «включать громче», «миксировать» и
все такое… Ждешь, скажем,  запаздывающую девушку, где-нибудь у «Парка культуры»
в Москве, или у Машбира в Иерусалиме… стоишь, покачиваясь, и гудишь, как
пчелиный улей…

Д.И. Это, как мне кажется –
идеальное состояние. Вспоминается знаменитый Джойсов поток сознания…Был
когда-то такой странный персонаж – волхующий самопровозглашенный глава по-шаумяцки
зихронских поэтов, который часто, играя на металлическом варгане (это такой
зубной бубен – кубыз калмыцких удальцов) сквозь зубы, путаясь в собственном
слюноотделении, цедя хриплые слова сквозь сжатые черные зубовины, выдавал на
гора все новые тексты, которые он потом называл «слоновьи вирши». Отец этого зихронского
ведуна называл такое творчество сына «работой на подкорке», сидя в маленькой
домашней рубке, починяя сдохший фридкин примус…. Жалко, что мы с ним потеряли
связь, я, кажетсЯ, хоронил его карлицкий трупик на каком-то виртуальном
пригорке.

А.Б. Наиболее мощно и прозрачно
этот гул катится в моменты «полусна»… Обычная сопровождающая «картинка» - полет
над каким-то городским ландшафтом…

Д.И. Пограничье между сном и
явью.

А.Б. Да, и даже не собственно
мелодия, а более универсальный, что ли -- интонационный поток... иногда ритм
прозы, иногда, чаще всего – песенный, но не дискретный, а как на сейшене...
Последнее время – больше какие-то текучие синтаксические конструкции…

Д.И. Ведь Вы имели прямое
отношение к созданию известной московской группы «Мегаполис», я любил то, что
они делали… То есть, эта Ваша «интонационная музыка» вылилась в некие
конкретные пластиночные дела…

А.Б. Олег Нестеров – лидер группы
«Мегаполис» - тот, кто пишет в основном музыку – делает это в своем собственном
ключе. Из себя, и именно музыку. Его музыка – исходно иная… Но каждый раз
сочетание меня завораживает – может быть, той самой амбивалентностью…

Д.И. А что первичнее – его музыка
или Ваши тексты?

А.Б. Обычно он брал – когда брал
-  тексты, уже существовавшие как стихотворения. Было и несколько так
называемых «рыб». Или добавление «рыбы»… Вот – текст «Будущее»: там
стихотворение разогнано еще на пару «куплетов», специально для формата песни.
«Князь водных крыс» – придумано песенное название – к тексту, опубликованному,
тоже, еще в первой книге…  «Слышишь песню оленью в долине речной»…- это было
«домашнее» стихотворение, написанное ко дню рождения жены. Через десять лет оно
превратилось в песню «Баллада о воске и меде»…

Д.И. Это совершенно
восхитительные названия! Поэтика заголовков… Было бы не плохо обзавестись
гиперссылками на эти тексты, но увы…

А.Б.  Вот грандссылка, не
грустите:
Насчет «Баллады о воске и меде…» -- у меня была своя внутренняя музыка на эту
тему… Но я дал текст Нестерову и он написал песню...-- У него получилось со
средневековыми аллюзиями…  Ну что – роскошно! Средневековая баллада. Я для себя
еще на первых этапах нашего сотрудничества понял: это примерно такое  же
отношение, как между книгой и фильмом. Либо в ту, либо в другую сторону, но --
неизбежно неудовлетворение – если не сказать себе сразу, что это разные вещи,
лишь формально связанные между собой…

Д.И. Идея Сильного Читателя. Вы
согласны с этой рецепционистской номенклатурной мыслью? Нельзя забывать и о
идеях Яусса, Изера и, отчасти, Эко с Ал. Эткиндом, постулирующих идеи
непременной талантливости читателя, его обособленности и воспринимающей Силе.
Талант и Знание необходимы Читателю не меньше, но даже больше, чем собственно
автору…

А.Б. Есть и русские определения:
«проницательный читатель» и  «провиденциальный читатель»… -- пара антагонистов.
Чаще, естественно, имеешь очную ставку с персонажем номер один…  Несколько лет
назад у меня был инсайт… после которого я, за исключением не-личных случаев (в
основном, ведение вечеров журнала  «Зеркала») прекратил эстрадно-литературную
активность…  До этого вел несколько литературных собраний…  Представьте. --
Вечер. Сидят среднестатистические от-сорока-до-восьмидесяти человек. Большой
зал с лепниной, бывший ресторан, теперь – «Культурный Центр»… Я стою, что-то
произношу, и вдруг – утыкаюсь взглядом в неподвижные белые зрачки застывшей в
каком-то своем медитативном оргазме, как крокодил в болоте… - дамы лет 55-ти…
шиньон, золотые зубы… да это же моя учительница химии из седьмого класса: «Бараш,
ты почему опять не выучил урока?!» Все-все-все, меня здесь нет, как-нибудь без
меня…

Д.И. Вы не рассчитывали увидеть
такое… Она – не «сильный читатель».

А.Б. Да уж. И что поделаешь?..
Возвращаясь все же к реальным вещам, то есть к прогулам, к самому
большому прогулу….Для меня, всякое писание – это дневник, такое идеальное
писание дневника, в подключении себя сиюминутного к себе во всем пространстве
твоей жизни… Здесь и преодоление времени… и подлинное подключение к миру, а не
к его эрзацам (обычным видам общения с «людьми», «природой»… )  Как всплывает
адекватный читатель – особая история….

Д.И. Тут страшная исповедальность,
безошибочный градус Истинности. Ведь нельзя сфальшивить ни на йоту… Сразу все
становится объектом полного профанирования…

А.Б. Максимально-доступная в
каждой точке ясность. «Факт» существует постольку, поскольку существен –
для всего контекста, является частью моих силовых полей, насколько я их
ощущаю,  а не инвазией внешних…

Д.И. Суммируя Ваше отношение к
собиранию себя для некоего «литературного проекта», для цели «воссоздать» себя
для литературократии, гиперссылковому яндексу всякого Генона, будучи «успешным»
одновременно и во французском и в немецком смысле, отвечая казусам всякого
истеблишмента. Издаваться, преподавать себя в качестве именно поэта. Вам же
важнее суметь демиургически построить энергетически постоянную сферу, со
свободным курсированием во все отрезки. Жизнестроительство как более интимное
действие. Отчаянные жесты по построению собственного успеха малорелевантны для
Вас. Ломать градус собственной жизни не привлекательно, отвратно… Не
прельстительно издаться, как Бавильский, в Галлимаре, преподав для этого некие
соотносимые жизненные поступки…

А.Б. Нет, отчего же, издаваться в
лучших или наиболее массовых издательствах  вполне прельстительно. Остальное –
абсолютно верно. 

Д.И. Суммируя нашу беседу – Ваш
опыт жизнетворчества гораздо более интимен, он направлен на абстрагированное
описание происходящего, без эпатажных экстремум сиюминутных инноваций.
Перефразируя покойного Мераба Константиновича Мамардашвили – ваш опыт не «не
типичнее», но «интимнее», чем тот декларационный манифест кикиморного приговского
крика и прочих бренерных обливательских жизнетворчеств, да? Вы двигаетесь в
своей, тихой колее значимых означаемых, без подпадания флирту заговоловочной всполохнутой
лозунговости. Праксис более интимно-исповедального толка, где Вы держите ответ
перед самим собой, перед своей памятью, но не перед газетным исходом всякого жизнетекста.

А.Б. Да… Как бы – выхода нет. Я
понимаю, что это лучшее из того, что я бы мог или хотел бы делать.