Искусство

 Тель-Авивское интервью с Петром Мамоновым

(окончание)

М.К. Неужели не наблюдалось никакого влияния на вас...
П.М. Влияние всё оказывает, вы понимаете... Всё... И жизнь и обстановка, и где я родился, и как у меня детство проходило, и как дальше пошло... Всё важно. Так нас Бог ведет. Вот, бывало, на жизнь оглядываешься и видишь – какие Он чудеса творил... Как тебя забирало туда-сюда... Помимо твоих решений, помимо твоей воли этой вшивой... Просто Господь брал за шиворот, тыкал куда надо и ставил куда надо... Вот и думаешь и вспоминаешь эту огромную кучу гадостей, сделанных по жизни... У каждого это есть, ведь правда? И соображаешь, как жить... Надо же скидывать хоть чуть-чуть... А вместо того, чтобы скинуть – опять нагружаешь... Вот в этом проходит жизнь... А музыка, писатели... я к этому веду... Всё это такие же сомневающиеся, как и я... Более одаренные, но и у них нет ответа. А там все ответы – в одной книге. А я уже ответов хочу. Хочу, чтоб был старший – отец, беспрекословный... Вот он – "спать" сказал – идёшь спать. Как в три года – идёшь спать. А в семь – уже нет – "папа, почему? рано." Я хочу туда, чтобы когда говорится – делать без обсуждений. Если Бог в тебе, если удалось Святый Дух призвать, и ты чист... Нету помыслов гадких "вот я сейчас Святой Дух, а вечером мы тут разопьём..." Нет, так не бывает. Вот и выбирай... Приходится оставлять всё старое – и музыку в том числе, любимейшую, да, и это. Может и сцену оставить придётся... Но пока Бог даёт такую возможность, значит я обязан... У меня сейчас вообще очень важный в жизни момент... Я свои спектакли, снятые на видеоленту... Ведь танцы в принципе – это грех. Потому что иродиада... Ну, это известно всё... И я у батюшки спрашиваю... Говорю ему, что танцы – это как бы работа моя... Он говорит – уу, не знаю... Хотя у нас сельский батюшка – очень добрый... Вот я сейчас записываю спектакль. Отнесу и ему кассету – перепишу. Как он скажет, так и будем делать. Если он скажет, что нет, то значит – нет. Строго. Святой отец. Это ж ведь отец мой святой, который перед Богом за меня предстоит. А если он скажет мне... Может не сразу, может через рамки какие-то, как это обычно... Но в принципе – вот он ответ. Без обсуждений должен слушаться. И это благо. Потому что если у человека отменится что-либо, что ему по значимости – так себе – это одно, а если отнимется самое любимое, отнимется от тебя насовсем и ты с этим справишься –вот это будет на пользу твоей душе... Многое из того, что я сейчас рассказываю... Как бы случилось со мной пару лет назад... Поэтому вы застали меня в некоем недоумении. Пару лет назад я бы ответил чётко совершенно по всем вашим штокхаузенам. Это ништяк, статья была бы просто... А сейчас я не знаю ничего сам. Поймите. Без обид. Не знаю. В недоумении полном. Знаю лишь одно, что вот она Правда, и вот он я – слабый, говно, не могу никак улучшиться... Бывает, конечно, просветления – иногда меньше злюсь, меньше курю, меньше то се...
Д.И. Скажите, пожалуйста, очень интересно – как вы относитесь ко всей популяции современных русских критиков. От невъе**нного мАсковского красавца Артемия фон Троицкого, до всех остальных поверхностных телеперсонажей плана милого казачка-кудряша Димочки Диброва...
П.М. Никак не отношусь к ним. Вы понимаете… Начинается отношение – начинается оценка. Начинается Суд. А судить...
Д.И. То есть вы не в состоянии их всех каким-то образом дифференцировать...
П.М. По-старому – можно их оценить. Но по новой памяти – нет.
Д.И. Так скажите по старой памяти...
П.М. Вы знаете, честно, не интересно мне это всё. Ну, не интересно. Я вот читаю... В самолёте летел... Кто-то пишет для энциклопедии... Опросили членов нашей группы... Всю историю – как это начиналось... И дали это мне – получить моё "добро". По фактам – всё там искажено. Всё не так – не те концерты... Может и не всё. Но очень многое... Начинаю злиться. Вот – придумали – не то... Потом вдруг думаю и понимаю, что... Мне совершенно всё равно. Чего там напишут обо мне – каким я был... Чего вот сейчас напишут. Все эти вещи всё дальше и дальше уходит от меня. Всё дальше и дальше. Всё ближе – собственная гадость, собственная борьба, жизнь... Не сразу оно так выходит... Но в принципе – вот он Путь.
Д.И. Ин. Путь ин. Но куда это... дао...
П.М. (глухо – не слышит)  Вся эта шелуха – она отпадает.
Д.И. Да уж – не до критиков.
П.М. (продолжает глухо "не слышать") Вы представляете – беру "Обломова" – любимую книжку, да... Читаю... Ну, там, где про деревню – ещё ладно, а вот дальше – как-то сон берет.... Перестаю вообще понимать, о чём это, чего это люди так волнуются, по какому поводу... Что такое? В чём дело?
М.К. А раньше – было понятно?
П.М. Да, раньше – любил очень. Мне было понятно. Я на этом вырос. Почему я сейчас с такой уверенностью об этом говорю? Потому что это меня воспитало. Достоевский, Толстой... Ну, как и всякого порядочного, нормального русского человека. Да? Ну и Пушкин и Гоголь, и все прочие. И Трифонов и Платонов... Ужас какой-то... Беру с полки любую книгу – стараюсь читать – нету... О чём базар? На китайском всё. Совершенно мне это всё ни к чему. Хотя я и ясно вижу, насколько это всё здорово, классно... А с "Дневников" Толстого началось моё движение – в эту сегодняшнюю сторону... Стал читать дальше, глубже... И увидел, что, к сожалению, Лев Николаевич был еретик... Хотя и спорил с пеною у рта, раньше, когда был литератором... Что нет, что он несчастный человек... Как он любил, как мучался, боролся с собой... Какая жизнь – как подвиг... А сейчас я думаю не так. Не так.
Д.И. Так, стало быть, отлучен, отлучен...
П.М. Отлучён был за ересь. Не просто так отлучен – за ересь отлучен. Его замучил собственный мозг. А мозг собственный – это гордость. У меня та же история. У меня очень гордыня сильная. Я всю жизнь лидером быть привык. Тем более на сцене это как бы... Кураж… Он обязан быть... Вот ты вышел туда...Ты сейчас дашь – ну это – как обычно, да?
Как с этим быть в моём нынешнем состоянии я не совсем знаю. Это очень сложно. На старом – не получается, нового твёрдо нету. Поэтому шатко всё – зыбко... Очень тяжелый период сейчас. И счастливейший и очень тяжелый.
Д.И. В этой связи интересно, что бы вы могли сказать о таких русских коллективах...
П.М. У меня всё было, то что ты спрашиваешь... И анализировал... И Летов Серёжа, и Курёхин...
Д.И. Нет, без анализа, эмо...
П.М. (не дает договорить) Эмоция это такой анализ...
Д.И. Как можно отнестись к тем же "Этническим Опытам" Вежливого Отказа?
П.М. Я же вам уже сказал – я слушаю всё то, где мне есть. А где мне нету – я не слушаю. Вежливый Отказ – не слушаю. Русскоязычных – не слушаю.
Д.И. То есть и Аукцион – то же...
П.М. Какой?
Д.И. Аукцион.
П.М. Нет.
Д.И. Калинов Мост, Оле Лукойе...
П.М. Русскоязычную музыку – нннее слушаю
Д.И. В принципе.
П.М. Не в принципе, а не слушаю.
Д.И. Потому что она русскоязычная?
П.М. Потому что она плохая.
Д.И. Абсолютно вся? По определению.
П.М. Да – по моему определению. Ну, может и не "плохая". Но, не идёт мне оттуда. Не тянет ничем. Вот когда я слушаю Ли Моргана, то вижу, как оттуда мне тянется рука – мне прямо – здравствуй. А тут –нету. Может не они плохие, а наоборот – я плохой. Да и нет тут плохой-хороший. Нету связи, ну что поделаешь... Хотя всех этих людей очень люблю. И Гаркушу, и Рому Суслова, и все мы друзья. Отношусь с глубоким уважением. Не слушаю ни потому, что "не слушаю", а "ценю и не слушаю"! Просто нету мне там. Нету. А иногда и слушаю – ставлю – пытаюсь. А – нету. Думаю, может что-нибудь изменилось, я изменился. А ставлю – и опять – нету. Чего ж поделать... Хотя заслуги все признаю. И особенно наших героев всех. – Бори, Макара... (Имеет в виду Бориса Гребенщикова и Андрея Макаревича).
Д.И. Ну, а вот это, как раз, уже совсем не интересно...
П.М. Ну почему неинтересно. Это очень даже интересно.
Д.И. Это кому как. Эти имена имеют непосредственное отношение к поп-культуре, а мы её не инспектируем здесь и сейчас...
П.М. Нет, это весьма интересно, мой друг, поскольку Боря это всё начал делать в семьдесят первом году, а Макар в...
М.К. Шестьдесят...
П.М. Шестьдесят восьмом, понимаешь...
Д.И. Ну, и замечательно, а какие-нибудь там "Мифы" – ещё раньше...
П.М. (не слушает) И прожили эти люди, когда их каждый день вот так выкручивали (показывает как) лет пятнадцать, не то, что я, который начал в восемьдесят втором...
Д.И. Это всё более красиво относится к фигурам плана Марченко, Буковского, Сахарова, к творчеству это всё не имеет прямого касательства...
П.М. Нет, это имеет прямое отношение к творчеству. И они держались. Понимаешь? И чего мы сейчас от них можем вообще требовать? Они все выжатые. Этим временем, этим ужасом. Мы от них требовать ничего не можем. Они просто герои.
Д.И. Панфиловцы.
П.М. А вот я тАк к этому отношусь! Ты, конечно, можешь продолжать настаивать на своём этом... Ты говоришь – "а Сахаров..." Совсем одно дело – если ты – борец, или ты – парень девятнадцатилетний... И вдруг тебя это... мочат всё время... опускают всё время... понимаешь – всё время... День-за-днём, день-за-днём... Давят, давят – попробуй – выдержи. Конечно – к сорока годам будешь пустой.
Д.И. Это же всё театр такой... Вы же любите? Или – не любите?
П.М. Какой ещё театр?
Д.И. Например Станиславского. Вот вы же любите лицедейство вообще...
П.М. А что это такое – что это за разговору нас тут вообще – любишь не любишь... К чему все эти вопросы? Это у нас тут что?
Д.И. Попытка узнать. На чём может строиться ваш театр.
П.М. На Господе Боге.
Д.И. Но...
П.М. На господе Боге.
Д.И. А просмотры иных вариантов, других зрелищ...
П.М. Никогда, нет. Как человек – я что-то вижу, где-то хожу... Но основываться на этом...
Д.И. Отталкиваться?
П.М. Нет. Кто ж знает... Вы вот спрашиваете меня то, на что я сам не знаю ответа. Откуда это, как что берется... Вы критик – вы и думайте.
Д.И. Вот я и пытаюсь как-то понять...
П.М. Нет, вы пытаетесь не таак (закуривает) Вы хотите, чтобы я за вас сделал вашу работу. Чтобы я ответил за вас.
Д.И. А вы и не можете, да?
П.М. (лукаво ухмыляясь) Я-то могу...
Д.И. "Лысый Брюнет" – проистекал интересно для вас?
П.М. (продолжает усмехаться) Нееа.
Д.И. Никак?
П.М. Никак.
Д.И. Ни по каким...
П.М. (не дает закончить) Ни по каким.
Д.И. То же самое можно, я предполагаю, сообщить и о вашей пьесе по Маркесу... Она никак не отразилась на вашем творческом бытии, да?
П.М. А вы как сами думаете?
Д.И. Мне думается, что она была неким совершенно проходным режиссерским дебютом человека, озиравшегося широко открытыми глазами на окружавшую его Мельпомену...
П.М. Ну, тогда вот так и напишите.
Д.И. А, возможно вы имеете какую-то иную мысль об этом?
П.М У меня мыслей нет, я же объяснял.
Д.И. Никаких?
П.М. Мыслей нет. И слава Богу. Потому что мысль собственная заводит тебя в тупик. Сейчас мы видим это на примере мира нашего. Вон американцы – какие умненькие все... А чё? Выбегают вдруг на улицы, начинают расстреливать школьников.
Д.И. Это не американцы – это жабы-отщепенцы. Единицы...
П.М. А чё? Значит тоже – жжопа. Туппик.
Д.И. Ну а как у вас обстоит дело с кино. Фассбиндер, Ларс...
П.М. (иронически и снисходительно улыбаясь) Кино нужно разбирать с камерой, экраном. Нет – вот тебе – на бугор вышел, сел – лучшее кино. И стерео там такое... Или на море... Я сегодня всё утро просидел... Вот такое кино! А режиссер – только Господь Бог. А вы – Фассбиндер или кто... Что он там вообще знает...
Д.И. И Герман вас не интересует?
П.М. А кому это вообще всё нужно?? Это всё люди, это всё ложь, тупики разнообразные... Поиски искусства – вот сейчас мы будем творить... Сейчас камеру наладим, отснимем... А ведь всё отснято уже... Внимайте.
Д.И. Что вы особенно читать любили?
П.М. Книги.
Д.И. Что-то конкретное?
П.М. Берешь книгу, ищешь – о, вот знакомая буква...
Д.И. Как вам Сорокин?
П.М. Даже и не знаю кто он такой...
Д.И. Ну это такой автор, из компании, скажем, чтоб вы поняли, вот – Дмитрия Александровича Пригова...
П.М.  Димка Пригов? Хороший парень. Лёва Рубинштейн – хороший парень...
Д.И. У вас же были контакты, тексты были...
П.М. Тексты были, но так, что... У меня знакомый есть в деревне... Он издал его книгу на карточках. По фразе – на карточках. И мы затеяли, от нечего делать, в деревне такую игру – этими карточками – как в настоящие в карты. И как бы так выходило – потому какая там фраза открывается – понимали – кроет или нет, ведь можно определить... Так мы играли целый месяц. И у нас были самые козырные тузы-фразы – мы их выкристаллизовывали за эти игры. Из собравшихся разных этих карточек получилась песня.
М.К. Какая же?
П.М. Ну вот в спектакле – вы услышите...Называется "Ученичек".
Д.И. Хармс, Введенский – вас вдохновляли?
П.М. Ну, что значит – вдохновляли? Я – человек образованный, если вы меня проверяете...
Д.И. Упаси нас бог.
П.М. Я это всё читал. Всё любил. Жил так же, как и вы. Я читал то, что любил, как и всякий нормальный человек.
Д.И. Сашу Соколова любил или читал?
П.М. Соколова не знаю.
Д.И. А Мамлеев?
П.М. Мамлеев в Париже.
Д.И. Уже, кстати, нет... А Ерофеевых любили?
П.М. Веничка – очень хороший. Очень. "Москва Петушки"... Я ведь с начала относился как-то так... Вот, думаю – пьянь – надоело... А тут перечитал – там же такая поэзия...Мощная... Это всё было три года назад, поэтому сейчас это все никак наверное...
Д.И. Московский концептуализм многолики, монастырский, пеперштейний, как вы... (имеются в виду фигуры московских художников и писателей – Андрея Монастырского (Сумнина), Павла Пепперштейна (Пивоварова) и неких других.)
П.М. Не знаю совсем.
Д.И. А другой Ерофеев – Виктор?
П.М.(на мгновение остолбеневает и заметно злится) У вас что такое... Экзамен? Или что?
Д.И. Почему?
П.М. Ничего – я вас слушаю, слушаю...
Д.И. Подоплека. Творческая.
П.М. Моя. А Соколов или кто-то тут ни при чём. Не причём – ну постарайтесь это понять.
Д.И. Поётся вам Бергман?
П.М. И Бергман не причём – не причем это всё. Это всё – штаны, ботинки... Но ведь внутри – вы, всё равно... Станьте перед зеркалом голый, после бани...
Д.И. Становлюсь. Нарцисс.
П.М. И я становлюсь и вижу, что на самом деле у меня ничего нет, кроме вот этого тела. Даже тело скоро станет прахом.
Д.И. Ну, а если финалить, ваше обращение к израильским зрителеслушателям вашим?
П.М. К израильским? Шалом.
Д.И. (вздыхает) Это лаконичнейшее обращение...
П.М. Ну почему... У нас на службе есть несколько моментов, когда священник всем прихожанам произносит – "Мир вам". И люди так складывают ладошки... И уносят это с собой. Не мир вам – от меня – вам, но... Мир Дому Сему... Вон смотрите – в мире – войны идут.... В Индии сколько тысяч погибло...
Д.И. Это не война – сейсмичество сплошное...
П.М. Нет, это война! Это что-то значит. Не просто так. За что-то. Я просто хочу, чтобы вы меня поняли... Что я не выпендриваюсь, говоря, что мне там всё равно, или что-то... Не строю из себя никакого авангардиста. Я действительно робкий, никакой.... Начинающий... Ученик, которому вдруг засветило какое-то огромное солнце, и я не знаю как с этим быть... Какая музыка, какие книги, какие Штокхаузены... Причём здесь это... Это всё засохшие листья... И я тут стою, один, как дурак, со всем этим Штокхаузеном... А вот если мне говорит кто-то искренне "Шалом" как мне сегодня искренне сказал в пластиночном один старичок-еврей. Мне приятно, радостно. Вот ради этого я может быть и приехал сюда – чтобы мне чужой абсолютно, незнакомый старец улыбнулся, заглянул бы в глаза и сказал – "Мир тебе, незнакомец!".