Искусство

О феноменологической подкладке данного экспоната жизнедействий (речь о карнавалеске) сложены многосотстраничные опусы Мийопийных Рыб, фигуриней петрового Потока Мо. Апофатическая двусмысленность любого жеста, заданного в эфире воз-го(во)рения-на-тему, благоуханные плоды невиданных ТМ-всходов: это всё та самая полифоническая рухлядь площадного тела, крика-в-кулак, краба-по-деснам, топорища-на-заточке, делов-то.

В персонажном образе Сергея Жарикова квинтессентно сосредоточились самые радикальные ипостаси творчеств Александра Дугина и Эдуарда Лимонова, аватарских Тезок Курехина и Летова, законоучёных наследств Франсуа Рабле и Михаила Бахтина.

Рупор Ху мегафонным эхом талдычит нам парадигмально Новую Правду разговения во Христе: памятки на куличках, издевательств в Думе, гибэдэдэ на Подъезде, пух в облацех.

Мы будем говорить с нашим контр-агентом о самых разных делянках его жизнетворческой (и потому жизнеутверждающей) деятельности, провокативно присущей его многолетнему художественному праксису:

О легендарном Pan-проекте ДК, о сущностях таких литературных памятников как «К Топору!», «Сокол Жириновского», о нумизматике, старинных музыках, серебрeвековых книжицах, о техниках лукавствующего музыкального продюсирования. И о всякой сходной с этими делами всячине.

Попутный ветер вдул Жизнь в наши паруса, бригантина Диалогического Дискурса плавной павою тронулась в горний Путь к Цели. И это, кажется, семиотически Добрый Злак.

Текст содержит ненормативную лексику

Жизнетворчество в музыке: ДК как адепты вещного карнавала

Храмовническая точь Бафомета

Пройдем, спеша, мгновенья малых зол.
Дня водомет восплещется короче.
И вот спешим, мудрейшие из пчел,
Сбираем ночь с медов сребристой кочи.

Излистаны старинные тома,
Чертящие границы гороскопа.
Все тается за истинами Дна,
Блестящие глаза Макропросопа.

В прозрачном мраке пламенных вершин,
Огляд неизряченного Успенья,
Слагались в злаки Алеф_Мем_и_Шин
Укутаны, застыли звезд сочленья.

А мы читаем стайки струйных строф,
Писанья мрака, рубиконов Дела,
Так, познаваем, видится, Эйн_Соф,
По жадным спазмам ртутного Катера.

1939 год. Коктебель, склон у моря.

Д. И.: Сергей, мы выходим в эфир на
стыке сразу нескольких эональных эманаций: пару месяцев как завершился
праздник Рош-Ха Шана, брезжило время Кущей (Суккот),
в связи с этим возникает эмбриональный (на заднике эмоций) вопрос
о реальном метемпсихозе: вам бы хотелось произвестись на свет
в расиально ином обличье, родившись, скажем, природногугнивым
семитом? Бывали ли вы когда-либо телесно сопряжены с женско-еврейской
субстанцией материи? Скажем, соловьевско-гностическая София, премудрость
Божия: она — пугливая жатва Плеромы — субстанция в высшей
степени жертвенно-женственная, и не менее того
— каббалистически-семитичная. Окропили бы Вы,
при случае, ваш славянский Уд в лонах ея недра, или все-таки погнушались
бы?

С. Ж.: Ха-ха-ха! Неужели Вы, батенька, близки
— расиально — своим соседям из братской Палестины? В сети нет
места химерам агитпропа. Иvреи — они же — священники. Раса священников.
Их рясы? «Славян» же вообще придумали татары-«славянофилы», будто
буквы кириллицы — овцы «единого геополитического пространства».
Геополитическая химера позапрошлого века, о ничтожестве которой
сокрушался ещё Леонтьев. И непонятно, об чём вопрос? Если хотите,
София, она же Роза — есть лишь жизненный флюид «по ту сторону»
крови...

Д. И.: Раса священников на иссиня
фиалковой Богородице Цветов.

Расиально у нас как бы и нет особого мысть-выбора: в мразноликом
арапфате, к примеру, я узнаю многих виденных мной пучеглазых и
вывороченногубых семитов. Семитство — вещь неизбежно широкая,
бегущая «частных взглядов на мiр». Откидываясь от женского субстрата:
как бы вы описали собственное отношение к еврейской тактильности?
Вектор вашего «учувствования» идет от отвращения к гадливому восхищению?
Вы много читаете Василия Розанова?

С. Ж.: Это у «спартачей» отвращение к «коням»
и гадливое восхищение испанской «Барселоной». Всё это — псевдонимы
общечеловеческой провинциальности, которая, как правило, и позиционирует
себя в качестве «великой». Например, так называемая «Великая
Русская Литература» своими «бесприкидницами» и прямо
вытекающим из оных «еврейским вопросом» побила на этом поприще
все рекорды. Кому, скажите, интересно сегодня соскребать шкварки
общетатарской зависти к татарам иудаизированным, татам? Да, это
любовь одинакового к одинаковому. Внутритатарская проблема номадического
племени — цивилизационной провинции.

Ну что ещё добавить? Как, ёпть, живучи сказки 19 века...

Д. И.: Сказки — по-пропповски
живучи, петр-богатыревски театральны и бахтински полифоничны.
Сказки — наше всё!

Строите ли ВЫ, Сергей, СВОЮ персональную мифологию,
живете ли в сконструированно-формальной поведенческой мифопоэтике?

Как бы Вы охарактеризовали тот искусственный «миф», без которого
рассуждение о Вашей персоне было бы невозможным? Образ Бальдра
или Локки Вам может оказаться неотменимо близок? Или какие-либо
иные трикстерские ипостасные обличья кажутся более вдохновляющими,
когда вы руководствуетесь известными резонами при построении своего
тотального жизнетекста? Усопший проект «К Топору!» — это из Комедии
Дель Арте был топик?

С. Ж.: Суньте палку в муравейник, и муравьи
сами вам придумают «персональный» миф. Иначе муравьи из соседнего
муравейника просто «перестанут их уважать». Персональный миф —
это хотелка одушевлённого контекста, о мотивах которой остаётся
только догадываться. Мозги провинциала — система устойчивая. А
россиянская среда обитания, повторяю, агрессивно провинциальна.
На неё, кстати, и был рассчитан мой проект 93-го, чисто коммерческий
и, надо признаться, довольно удачный. Последний экземпляр был
продан у «Белого Дома» каким-то мудакам в октябре буквально перед
самым первым выстрелом очередной номенклатурной «авроры». Красножопые
напёрсточники устроили типичный свой псевдополитический лохотрон,
и мы тоже немножко в нём поучаствовали в том смысле, что неплохо
сидеть у телевизора и смотреть, как два номенклатурных клана хуячат
друг друга «во имя» демократии, о которой не имеют ни малейшего
представления. Чума на оба ваших дома — вот как это всё называется.
Поймите, Денис, «Россия», или как она там щас, абсолютно чужая
для русского человека страна, и что тут взбредёт кому с обкура...
Хорошо ведь, бля, назвал свой роман легендарный писатель-ебанько
Наёбов — «Камера обкура». Лучше не скажешь: «Пидарасы
обстреливают из танков цитадель педофилов». К топору, противные!

Д. И.: И тем не менее, пусть муравьиная,
но некая «неоязыческая» мифология явно присутствует в ваших жизнедеятельных
построениях. На каких авторов вы любите опираться более других
в этом аспекте?

Ваш с Андреем Архиповым праворадикальный проект был, насколько
можно предположить, ориентированно привязан к неким «примордиальным»
религиозным субстанциям, аппелировал к «новой духовности» (условно)
русского человека.

Как вы привыкли отправлять собственные религиозные службы? Где
находится ваш Храм? Кто в нем обычно изволит курить культовые
благовония? Александр Дугин?

С. Ж.: В России нет и, по определению, не
может быть никаких политических партий в обычном понимании этого
слова. Властный ресурс полностью находится под контролем ограниченного
числа тейпов, несколько поколений назад разделивших между собой
сферы влияния, и контроль над которыми передается строго по наследству.
Увы, наша смехотворная Дума — отнюдь не парламент, а конвенциональное
поле для выпаса паршивых, но «родных» овец семейных кланов, где
последние могут в той или иной степени чудесным образом «породниться».
Влияние этого органа надо понимать в самом прямом смысле, как
крупнейший в стране гей-клуб, находящийся, кстати, в самом центре
столицы соответствующего «государства». Легко догадаться, поэтому,
что Праворадикальная партия могла быть и была субъектом теории
игр, а не политики; и журнал АТАКА, который я
издавал в течение всех 90-х, и который всегда можно приобрести
в книжном магазине издательства «Ad Marginem», соответственно,
представляет собой чисто игровой контент, а не «коллективного
организатора».

Что же касается упомянутых вами героев нашего времени, то
я их уважаю как ярких и неординарных творческих людей, которые,
к сожалению, имеют устойчивую репутацию номенклатурных прихвостней.
Дело в том, что в «евразийском» контексте тейпам традиционно противостоят
корпорации, а наши тамплиеры пролетариата, ретранслируя эротические
сны всяко-разных экзотических персонажей типа Парвулеско, определенно
позиционируют себя на стороне первых, и либо выступают в качестве
номенклатурных хунвейбинов, либо, в лучшем случае, сочиняют для
нее эклектичные индульгенции. Уверяю вас, у меня есть возможность
приобщаться ко всей этой исламизированной поэзии в оригинале,
этой «Песни Песней» стана неприкасаемых, этого сладкого курева
маргиналов с того берега. Полезно.

Д. И.: Было бы, в этой связи, небесполезно
узнать, каковы были политические взгляды ДеКа в далеком 1983-м
году?

Чем они отличались от Автоматических Удовле-творителей?
Возвращаясь в «ту реку» — ваша, Сергей, концепция России и «российской
истории» была иной, нежели сейчас? Что двигало вашими поступками
тогда, под занавес Эпохи Застоя? Желание взорвать существующий
Уклад? Ведь и тогда — мразное политбюро можно было бы рассмотреть,
как упомянутый вами гей-клуб, где Брежнев взасос целует черненького
пушистого зверька-змеелова: дорогого товарыша Мингисту Хаиле Мариама...

С. Ж.: А кто вам сказал, что в стране что-то
изменилось? — застой продолжается! Партия и Правительство совершенствует
стиль и методы руководства. Зябь поднимается. Неприкасаемые депутаты
госдумы открыто посмеиваются над галимыми натуралами типа б\у
министра Ковалёва или человека, похожего на генерального прокурора,
требуют лишить этих лохов депутатской неприкосновенности и заваливают
закон об ответственности за педофилию. А кто такие «депутаты»
или эти, как их, «алихархи»? Все как один — бывшие комсомольцы
и околокремлёвские хуесосы со стажем, лауреаты
премий ленинского комсомола. Христос воскрес и теперь живее всех
живых. В политбюро я не работал, а вот в Думе — было дело. Бес
попутал.

Д. И.: Отступая на пол интервьюэрских
шага назад, отключая в памяти день сегодняшний, возвращаясь петляюще-каверзными
тропами в ушедшие эоны прошлого, не могли бы вы описать тот первоимпульс,
благодаря которому зачался проект ДеКа? Из какого рудоносного
материала родилась тогда — на излете застоя — благая идея делать
Свободную Музыку? Было бы интересно узнать и про то коллективное
окружение, которое принимало непосредственное участие в первых
шагах этого замечательного блока людей.

С. Ж.: Первую свою группу я сколотил ещё
в школе. Выпиленные из ДСП гитары, пионерский барабан с тарелкой
за 7р. и усилители из-под 16мм школьных кинопроекторов — «Второе
Пришествие» образца 1970-го года выступает на школьных вечерах.
Гэдэеровские «музимы» из фирменного маг. «Лейпциг», безладовая
самодельная басовка с длиннющим грифом и ударная установка «Ludvik-blya»
с напизженными отовсюду барабанами, но настоящей людвиговской
тарелкой — группа факультета прикладной математики МИЭМ — «Млечный
Путь» в первой половине 70-х устраивает студенческие рок-сэйшена.
Летом она зарабатывает себе на аппарат в составе немыслимых филармонических
ВИА с необходимыми для тех времён фокусником и обезьянкой, и обязательными
(!) песнями советских композиторов-плесенников. В конце 70-х как-то
уж очень настойчиво меня — не сильно напрягавшегося на гэбистов,
но не сильно хотевшего прослужить остаток лет верным псом этой
сраной Партии — распределяют в КГБ. Результат был предсказуемым,
и прямо на следующий день после получения диплома системного аналитика
отправляют в армию. В военкомате недвусмысленно дают понять, что
меня в составе таких же, как я, битлосов-антисоветчиков по какой-то
разнарядке «подчищают» накануне Великой Олимпиады 1980 года. В
общем, сегодня он играет джаст — а завтра родину продаст.

Д. И.: И вот явился ваш необычный
коллектив и...

С. Ж.: Собственно группа ДК сформировалась
за зиму 1981–82 годов. Концептуализм тогда ещё не был официальной
идеологией, и наш репертуар находился тогда в формате «интеллигентской
стилизации под панк». Сегодня, после шумного сорокинского резонанса,
намного проще стало форматировать и «репрезентировать» данный
проект. То, что чуть позже Сорокин сделал с советским романом,
мы проделали с так называемой советской песней. Мы просто довели
до логического конца эту натужно-истошную, но профессионально
хорошо структурированную химеру партийной пропаганды в её самой
популярной обёртке.

Русский концептуализм появился как раз в нужное время и в
нужном месте как симптом разложения восточной ментальности на
искусственной, так сильно ангажированной Востоком совецкосоюзовской
почве. Его метод основан на проговаривании всего того, что на
востоке понимается и делается по умолчанию и, вообще, присвоении
конкретного знака ряду амбивалентных явлений. Иероглифы причудливого
евразийского сознания концептуалисты конвертировали в понятия,
концепты — структурные единицы иной культурной среды, которую
как раз и принято называть сегодня европейской, западной культурной
традицией. Это чисто русская стилистическая доминанта в евразийском
месиве. Ирония же концептуализма абсолютна контекстуальна, и концептуалисты
здесь выступают в роли навигаторов, подчёркивая лишь маргинальные
координаты русского в так называемой «русской» среде и «русском
народе». Это желание проговаривать «девичьи» фамилии возникает,
например, сразу же после просмотра фильма «Александр Невский»,
где гениальный мифотворец Сергей Эйзенштейн вывел русских под
псевдонимом «псов-рыцарей», а Локки русской музыки — гениальный
Сергей Прокофьев подвёл под это чисто концептуалистскую музыкальную
черту, когда «героическая», но почему-то суетно-балалаечная музыка
степных тачанок противопоставляется чисто католической (!) пародии
на Мессу си-минор. Обнажая тёмные хотелки восточного сознания,
могли ли эти люди избежать костра евразийской инквизиции? Вот
почему все «проекты Сергея Жарикова» были запрещены. Авангардом
ли Партии и Правительства (ДК), Генеральной прокуратурой (К
Топору), или общественным мнением профессиональных патриотов
(АТАКА). Эпигоны страшно обижаются, когда им
доказывают, что они поклоняются лишь амулетам тех, чьи тоги они
на себя напялили.

Д. И.: Весьма важно было услышать
про «панковский субстрат» у Сорокина. В его нашумевшем романе
«Тридцатая любовь...» (который мне довелось в свое время передать
ивритскою азбукой) есть такой персонаж «Говно». Панк по имени
Говно. Владимир Георгиевич его рисует в достаточно глумливых тонах:
панк там у него ссыт себе в стакан и пьет его залпом. Богемные
дамочки (с почти евтушенковыми из бабьего яра «кружевными оборками»),
заливаясь, весело хохочут. А Говно пытается склеить одну из них
— собственно главную героиню романа. Кажется, презрительный сноб,
господин Концептуалист Сорокин не старается возлюбить ближнего
своего, буде таковой оказывается панком. Кажется еще, что одной
из насущных задач Московского Концептуализма было обезнатурить
означающие от их означаемых. Хитровански выхолостить ноумен Знака
одновременно от его имяславческого трансцендента (Флоренский-Булгаков-Лосев)
и в то же время дать русского петушиного дрозда всяким семиологическим
Соссюро-Бенвенистовым последователям Гумбольдта (которого ваш
любимый писатель Вдадимир В. Побоков вывел в Лолите
под гундосым псевдонимом Гумберт Гумберта).

Не могли бы в связи с этим рассказать как складывались ваши ЛИЧНЫЕ
взаимоотношения с конкретными персоналиями, населявшими Русский
Концептуализм? Сходились ли вы с чуть аутичным Сумниным, маникально-амбициозным
Кабаковым (не Монастырским), вдохновлялись ли продукцией Младших
мифогенных Художников-и-пиитов?

С. Ж.: Сам по себе текст,
и это стоит подчеркнуть специально, не может быть «концептуалистским».
Концептуалистским может быть только «контекст».
К Вашему сведению: Сорокин — не панк, и никогда им в своей жизни
не был. Сорокин — выдающийся писатель-РЕАЛИСТ, классик русской
литературы, тупо доведший ее до логического конца. Та сцена, которую
Вы с такой неподдельной теплотой вспоминаете, действительно имела
место. Где-то в начале 80-х, восхищаясь отвязанностью Свиньи,
доброжелатели решили организовать очную ставку Вождя Советских
панков с каким-то из авторитетных олдовых хиппарей и растереть
на тему кто кого круче. Стрелка была непродолжительной и красноречиво
молчаливой. Поправив мизинцем хаер, представитель старшего поколения
глотает смертельную дозу культовых молодежных колес и с блаженной,
фирменной хипповской улыбкой закатывает глаза. Чем же ответит
этому крутому авторитету земляничных полян форева наш молодой
да ранний? — Свинья ссыт в граненый стакан и выпивает содержимое
до дна под бурные и продолжительные аплодисменты с криками «браво!»
и «Слава КПСС!».

Если Сорокин довел до совершенства форму советского романа,
бархоткой очистил его, так сказать, брэнд, то другой, как вы говорите,
«панк» — Масодов — вскрыл подлинное его содержимое. Вот почему
срущие вместе правнуки и племянники красножопых паразитов-евразийцев
и вопят окрест, дескать, пиздец пришел на русскую землю! А, ведь,
действительно. Если говорить строго, то самым ярким музыкальным
маркером советского панка со всей очевидностью будет так называемый
«руско-шонсон», а не стилизованные под аглицкиё половые пистолеты
куплеты покойного романтика Андрюши Панова.

Ну, а теперь вопрос на засыпку: кто у нас тут чавкает и слюняво
тащится от русского шансона и всяко-разных мармеладзе и крокобайте?

Д. И.: Дык, врроде вся страна-то
и тащится... Кумар Службы Кабаку тотальным перегаром
заполнил низины русских равнин. Все хотят подпасть необременительной
Радости Бытия. Потому и тащится вся братва. Тщится уловить вящий
бактерицидный кхейф... В поисках за которым ходила, по сути, вся
совдепская диссида. Но я вам весьма благодарен за важное семиотическое
уточнение по контекстуальности как единственной
возможности Реализации Концепта. Но еще более будет благодарна
вся рать немецких славистов, пишущих доктораты (на жирных европейских
хлебах), за иконографическое расшифрование образа г-на Говна...

Уходя от «модности» и «прикольных прикидов» — кого вы были бы
готовы назвать Настоящей Литературой? Я могу сказать, что работы
незабвенного Саши Соколова представляют собой «то самое», к чему,
по моему глубокому убеждению, должна стремиться русская Прогрессивная
словесность. Стиль как Смысл Жизни. Вы так не
считаете?

С. Ж.: В постинформационную эпоху литература
вынуждена быть похожей на компьютерный квест. Чтобы не исчезнуть
как дирижабль. Писатель предлагает читателю не просто «продукт
изящной словесности», а литературную игру, которую тому необходимо
будет «пройти». В ситуации, когда информация превратилась в спам,
химере Культуры ничего не остается делать, как свалить в аутентичную
среду обитания, то есть рассыпаться на субкультуры. Больше нет
ни «высокого», ни «низкого». Адорно отдыхает: каждому овощу —
своя банка. Писатель превращается в софиста, зачинателя Игры,
а чтение — чуть ли не в обряд посвящения по типу распальцовки,
для большинства — понтово-статусное, малоприятное или, наоборот,
кайфовое мероприятие. Вот почему самая интересная литература на
сегодня — это средневековые алхимические и псевдоалхимичекие трактаты
с картинками. Что такое «Мифогенная Любовь Каст»? — Типичная нашпигованная
клипами бродилка. Не зря же Сорокина потянуло на лёд.

Д. И.: Ну, Сорокина потянуло не столько
на замерзшую воду, сколько на черную икру в запотевшей баночке,
на доступно-дорогих баб, на оперу в Большом... А и чего же ожидать
нам от человека, в искусстве которого один-единственный шкловский
«прием» омрачительного остранения доведен до частотной экстремумы?
Буржуазность латентно присутствовала в СРКН всегда: в недобритой
бородке, в мягком взгляде из под лукавых век...

Но меня больше интересует «личный», так сказать, момент. В каких
безыдейно-персональных отношениях вы находитесь с «русскими концептуалистами»
— с тем же Приговым, Сорокиным или Пепперштейном... Вы никогда
житейски не пересекались?

С. Ж.: Нет. Никаких.

Д. И.: То есть, когда вы случайно
видитесь, вы так Пригову или Сорокину и говорите: «... хей, го!
у меня с вами никаких отношений нет». А они, вероятно, мрачно
ухмыляются в ответ...

Но скажите, о чем вы обычно ведете речь при контагиозных встречах
с Егором Летовым — Соратником по Цеху? Было бы, думаю, поучительно
получить некий усредненный слепок с вашего с ним разговора...

— Здоров брат Игорь! Как оно, брат?

— Хой, хой хой! Брат Сергей!

Егор с коллективом, кстати, не так давно гастролировал в наших
палестинах. Было весело. Вы бы отрицательно отнеслись к идее исраэлитского
ДК-приезда?

С. Ж.: То есть, мы не видимся даже случайно,
поскольку вообще — НЕзнакомы.

По поводу «отношений» и подношений. Свой авторитет даже в
среде своих постоянных оппонентов русские концептуалисты заслужили
в первую очередь пониманием не вполне очевидных вещей. Тем не
менее, мировая обчественность, постоянно находясь в парилке «московского
концептуализма», никогда не поймёт как самого феномена Сорокина,
так и того, что практически всё «концептуалистское» творчество
Пригова можно строго назвать литературным джазом. А ведь первый
просто предложил воспитанной на реалистических, почти газетных
традициях публике крепко структурированную литературно, абсолютно
РЕАЛИСТИЧЕСКУЮ картину современной российской жизни. То, над чем
вы там смеётесь, и что считаете гротеском или, на худой конец,
литературным хулиганством, здесь происходит ежеминутно и ежечасно.
Да, страной правит голубая «физкультурная» урла, культуру захватили
генеалогические большетеатровские опарыши, а по улицам шастает
— перманентно посасывающий пивко — пьяненький даунообразный «народ-богоносец».
И все почему-то, прям-таки по-битовски авторитетно, скулят по
какой-то ёбаной «империи» и низко кланяются «Великой Русской Литературе»
— косноязыкому или, наоборот, донельзя вычурному бреду клинических
извращенцев и первертов-шизофреников. И все прекрасно понимают,
что 90% богоносцев срать хотело на всю эту култур-мултур. Но,
что поделаешь — икона есть икона. Буквы.

Д. И.: Азбуковники разные ведь бывают...
Этногенез, поди...

С. Ж.: Скажем так, если раньше русских называли
здесь «немцами», то сегодня — «жидами». Здесь всё, что имеет признаки
здоровья, называют «жидовским». Особенно то, что мешает евразийскому
автохтону буквально пережрать друг друга в пароксизме невероятной
по масштабу зависти. Сегодня — это расхожий псевдоним всего ненавистно
именно русского, а если пару евреев и попало случайно под раздачу,
то это ещё не повод вопить об «фашизьме-антисемитизьме». Здесь
любого могут досмерти запиздить ногами у подъезда, как пару месяцев
назад убили легендарного басиста «Второго Дыхания» Колю Ширяева.
Просто потому, что так подсознательно желает «власть» — несколько
приватизировавших эти функции старых совецкосоюзовских тейпов.
Разлагающийся организм ненавидит всё вокруг себя, но особенно
то, что хочет жить и надо ведь, ссссучий потрохх блядь — живёт!
Вот почему наши с вами герои, «оказывается», совершенно иные в
быту...

Откуда я всё это взял — из романов Сорокина? И можно ли читать
после Сорокина всю эту, не имеющую никакого отношения к реальной
жизни, диссиду 60–80-х? Увы, литература не может быть «стильной».
Разве что сами по себе буквы... Вот почему алёртный и чуткий Пригов
ушёл в джаз. Стильной может быть только интерпретация. Пригов
— это джаз. Музыка.

Вот и мой друг Сергей Летов — это тоже джаз. Летов вообще
человек литературный и бесподобный, кстати, рассказчик. Его младшего
я вижу редко.

Да, я всё хочу записать с Вишней и Игорем несколько простеньких
кантат Генделя «в итальянском стиле» для баритона и контртенора.
За приглашение спасибо. Вот в обнимку с Генделем мы и пойдём покорять
исторические земли Израильщины... Все, кто побывал у вас, кстати,
очень довольны, но страшно боятся арабских террористов. Правда,
что их спонсируют турецкие турагенства?

Д. И.: Не уходя от топика джаза, насколько
близки вы были с гениальным Капитаном — с покойным Сергеем Ку?
Если маркировать идеи хэппэнингового экшна, тотальности Арта,
то он, судя по всему, был ярчайшим «концептуалистом» из никак
не связанных ни с «Москвой» ни с, собственно, «Монастырскими»...

С. Ж.: Ну, в советское время мы были с ним
большими друзьями и довольно плотно общались. Он, как и я тогда,
интересовался русскими розенкрейцерами начала прошлого века. Мы
вместе ходили — и в Ленинграде, и в Москве — по букинистам и обсуждали,
в основном, «книжные» темы. Свои проекты он возил к Коле Дмитриеву,
который жил тогда неподалеку, и которому я помогал издавать самиздатовский
журнальчик «Дело». Сергей был приятным в общении человеком, но
на квартире моих родителей, где я жил тогда и куда он частенько
наведывался, приезжая в Москву, была специфическая вешалка для
одежды. Каждый раз он закидывал туда свою новую, только что связанную
женой шапочку, и она проваливалась в какую-то щель. Поскольку
времени было немного, да и Шестов со Шпетом ждать нас долго не
могли, то разбираться с этой шапкой было влом. В конце концов,
там-таки и скопилась небольшая коллекция курехинских вязаных шапок.
Короче, шапки проваливались и «все ребята смеялись».

Как и все более-менее приличные питерские в широком смысле
художники, Курехин, разумеется, ориентировался на Москву. Но он
никогда не был концептуалистом. Это был абсолютно джазовый
человек, хотя самому слову «джаз» он придавал совершенно не то
значение, что находилось в обращении людей джазового мэйнстрима.
Если так можно выразиться, джаз он понимал примордиально, так
скажем, по-летовски.

Однажды, во время одного из наших разговоров я как-то заметил
Летову, что герой популярных русских песен, в отличие, скажем,
от фольклора некоторых других народов, как правило, ассоциирует
себя с растением. Но, исходя из одной из теорем Гёделя (Летов
по образованию технарь), народный вождь должен быть чуть-чуть
иной природы и находиться на ступеньку выше по биологической лестнице.
Таким образом, по Гёделю, Ленин — типичный гриб, а Гитлер — дельфин,
смотри: — «нордические» сказания, где многовато волков. Курехину
страшно понравилась эта идея, но развил он ее в джазовом ключе
world music: «Тогда ясно, чем занимается Пьеха! Она тайная поклонница
культа вуду!». Налицо отнюдь не концептуалистский, но чисто джазовый
силлогизм, поскольку Пьеху действительно можно назвать назвать
«Лениным ленинградской эстрады», как формально удовлетворяющей
всем вышеперечисленным признакам, плюс ключевой для world music
(а для Курехина главной!) фактор strange.

Продолжение следует.