Искусство

            Стилистика «Чёрного лебедя» по своему симптоматична: психодрама сегодня, для того, чтобы быть замеченной массовым зрителем, должна обладать яркостью внешних эффектов и высокой скоростью становления сюжета; она должна не столько постепенно втягивать, погружать в себя, сколько стремительно вторгаться в сознание зрителя, навязывать себя, безапелляционно диктовать собственную волю. Иначе говоря, современная психодрама для того, чтобы быть успешной, обязана быть занимательной… 

 

            Брутальность «Чёрного лебедя» – в самой эстетической структуре фильма. – Созданию подобного эффекта способствует и, уже отмеченная выше, высокая скорость подачи  материала, – фильм, по сути, не имеет пауз, и прямолинейность развития сюжета, не знающая каких-либо искривлений и отклонений, - к репрезентации главной идеи фильма, становящейся предельно очевидной в финале, Аранофски идёт предельно последовательно, не растрачивая собственное внимание на нюансы.

            Созданию эффекта брутальности способствует и работа оператора: склонность к «ближним планам» – лицом-к-лицу, и высокая скорость смены этих планов; на эту же цель работают и отдельные аспекты тематики, - фильм физиологичен, что по-своему естественно. – Балет – это особый способ отношений между человеком и его телом, это – опыт иной телесности, – иной с точки зрения обычного, повседневного существования. В «Чёрном Лебеде» такой опыт являет себя через особое отношение к боли, а сама боль визуализируется в образах крови и царапин – знаков, оставленных болью на теле. Впрочем, только этим проявление «голоса тела» в фильме не ограничивается. – Финал «Чёрного Лебедя» – это осуществлённость радикальной телесной трансформации, за которую, впрочем, тому же телу приходится расплачиваться и, кажется, расплата имеет для него фатальный характер. – История тела, рассказанная Аранофски, - история, с которой зритель буквальным образом сталкивается – благодаря всё той же операторской работе, - заставляет в очередной раз предположить, что тело как substantiaи есть то первичное и изначальное в человеке, по отношению к которому человеческий разум оказывается всего лишь рупором и техническим дополнением…

            И, на все эти эстетико-стилистические особенности, присущие фильму, накладывается главная тема – эскалация безумия. – Безумие стремится появляться на экране всё чаще и чаще по мере просмотра фильма, а в финале оно утверждает собственное присутствие окончательно.  

 

            Там, где развёртывается психологическая драма, должна быть, в соответствии с классическими канонами литературы и кинематографа, и личность. Впрочем, «Чёрный лебедь» – творение постклассической эпохи и ему, для того, чтобы быть драматичным, а он, безусловно, таковым является, совершенно не обязательно создавать героя как личность; герой, точнее, героиня «Чёрного лебедя» в большей степени напоминает не столько личность, сколько машину, настроенную на достижение конкретной цели. – Личность здесь подавлена жёсткими социально-ролевыми императивами, и, то, что может быть интерпретировано в качестве проявлений личности, вынуждено пробиваться сквозь эти императивы, но масштабы такого проявления аналогичны масштабам сопротивления отдельного человека мощи тоталитарного политического режима.

            И в связи с этим возникает вопрос: а может ли сформироваться личностное начало в сознании, изначально подвергающемуся тоталитарному контролю и террору? Сознанию, обладающему абсолютно прозрачными, «просвечивающимися» «границами»? Личность необходимым образом включает в себя элементы приватного, скрытого, недоступного для внешнего наблюдателя. Но внешний тоталитарный контроль, сопутствующий каждому шагу героини, не оставляет ни одного шанса формированию в её сознании такой приватной сферы.

            И протест, возникающий в сознании, протест, приводящий это сознание – одновременно – и к триумфу, и к катастрофе, - это протест против машинообразности собственного существования, но, при этом, это не протест во имя личности. – Даррен Аранофски смог выйти за пределы традиционной антропологической антитезы «функция – личность»; героиня его фильма не хочет быть воплощением функции, но она же, в силу объективных причин, и не смогла (не успела) сформироваться как личность. – Она являет собою нечто иное по отношению к этим полюсам: внеличностное самосознание, способное, вопреки всему, радоваться и страдать. Впрочем, радуется это сознание крайне редко, главное в его чувственном отношении к миру – это именно страдание…

 

            Безумие Лебедя - это, одновременно, и проявление протеста против функциональности как нормы существования, и проявление неспособности этот протест адаптировать, признать его в качестве своего. – Спасение от тотального контроля личность часто находит в сфере воображаемого, но воображение, в свою очередь, нуждается в сфере приватного; приватное, скрытое, уединённое – это и есть та почва, на которой воображение формируется и действует. Но в сознании героини фильма приватное отсутствует по определению. Соответственно, и воображение, действующее вопреки всем внешним, тоталитарным запретам, - действующее просто вследствие того, что сознание есть, - оказывается чем-то таким, что приходит во внутренний мир героини извне. И не будучи опознаны как «желаемые», результаты действия воображения опознаются как «чужие» и «страшные». – Воображаемое начинает разрушать жёсткую структуру функциональности во внутреннем мире человека, ничего, по сути, не предлагая взамен.

            В этом процессе разрушения и только разрушения сознание героини и обретает свою последнюю, окончательную форму, - форму безумия.

 

            Последний танец Лебедя – это танец обретённой свободы. И кажется, что выход за пределы сферы контроля осуществлён. Свобода торжествует… Но эта победа оказывается иллюзорной. – «Я достигла совершенства» - последние слова героини фильма. И эти слова указывают на конечную цель, стоящую за этой свободой, а целью здесь оказывается наиболее полное осуществление нормы. – Гегелевская «хитрость разума» - в действии: разрушение норм контроля оборачивается внешне свободным движением сознания к той цели, которую сам этот контроль определяет как правильную и необходимую. – Репрезентированный протест против внешнего принуждения оборачивается, в итоге, действием во имя этого принуждения. – Всё, во имя чего протестует в данном случае сознание, - это право осуществить норму в несоответствии со схемами, диктуемыми структурой контроля. Право действовать по-своему. Но это протестующее сознание ни в коей мере не оспаривает самой цели, поставленной этими структурами: норма должна быть осуществлена!

И именно осуществление нормы осознаётся самим Лебедем как высшее проявление свободы.

 

            «Чёрный лебедь» как событие в мире культуры ставит вопрос об основах современной западной ментальности с её постоянно звучащим пафосом свободы. – Это вопрос о роли фикции в процессах становления ментальности. – По сути то, что опознаётся западным типом сознания как «проявление свободы» в действительности оказывается всего лишь стремлением к осуществлению нормы, - внешне добровольным желанием искренне соответствовать требованиям, выдвигаемым инстанциями власти.

            «Дискурс свободы» в западном исполнении – это констатация того, что структуры внешней власти уже не нужны, избыточны с точки зрения цели своего существования; внешняя власть над индивидом в западной культуре уже достаточно давно продублирована властью внутренней, - властью действующей в самом сознании, но ставящей перед индивидом всё те же цели, что и власть внешняя.

            И «борьба за свободу» в этом контексте оказывается всего лишь следствием конкуренции властей – борьбой внешних и внутренних инстанций контроля за право контролировать действия и желания индивида. – Внутренний контроль, выдвигая этот лозунг, стремится монополизировать свою власть над индивидом, объявляя внешний контроль чем-то избыточным и неправильным…

             

            Является ли «Чёрный лебедь» шедевром кинематографа? – Само слово «шедевр» применительно к эстетике оказывается чем-то очень абстрактным и, вследствие этого, предельно вариативным в своём использовании. – И на вопрос о том, является ли то или иное произведение искусства шедевром, каждый человек должен отвечать самостоятельно. – Но, прежде, чем ответить на этот вопрос в связи с фильмом Даррена Аранофски, как мне представляется, необходимо для себя ответить на вопрос, логически предшествующий уже заданному: может ли претендовать на статус шедевра произведение, в котором отсутствует личность?