Лаборатория слова

Поэтому, не буду больше к этому возвращаться и просто пойду вперед

Причина выделения: абсолютно программный для Гоголя отрывок, причем сразу в двух отношениях. Во-первых – внимания художника достоин всякий человек, и это по-настоящему человечный подход. Художник всегда должен стоять выше предрассудков, в чем бы они ни заключались. Во-вторых – слова о «чрезвычайной обстоятельности» совершенно самоценны. Разве что можно было бы немного поправить Гоголя – писателю следует быть обстоятельным как… писателю, шире – как художнику. Лучше уж не бросать на предмет описания никакого взгляда, чем бросить взгляд небрежный. А в настоящий момент взгляд Гоголя остановился на Петрушке:

«Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, - он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит. Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней, на кровати и на тюфяке, сделавшемся от такого обстоятельства убитым и тоненьким, как лепешка».

Причина выделения: Во-первых, конечно, стоит отметить оригинальность такого способа чтения. Я, честно говоря, с подобными описаниями что-то не сталкивался, либо не припомню, что сталкивался. Во-вторых, стоит подумать и о том, как привычка к чтению может до некоторой степени превратиться в такое вот «Петрушкино чтение». Само чтение для читателя неизбежно превращается в потребность, но  все же следует  быть разборчивым, а не глотать что попало. Всякая бесцельная деятельность  бессмысленна, и чтение – не исключение. Читать, чтобы что-то читать не менее глупо, чем «драться, потому что дерусь». Но и сам процесс…да, всегда в нем есть нечто Петрушкино. И вот читатель уже лежит на кровати (а я лично тоже предпочитаю читать лежа), включена лампа, он берет в руки книгу, и, кто знает, возможно, у автора что-то да выйдет…

«Но автор весьма совестится занимать так долго читателей людьми низкого класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями. Таков уже русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений. Автор даже опасается за своего героя, который только коллежский советник. Надворные советники, может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть, может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием. Но как ни прискорбно то и другое, а все, однако ж, нужно возвратиться к герою».

Причина выделения: Блестящее продолжение программной речи Гоголя. Да, сословность - она норовит проникнуть всюду. И даже в описания Гоголя она все-таки проникла. Ведь, хотя тот же Петрушка и запоминающийся персонаж, но все равно – крепостной есть крепостной, ему не полагается иметь какой-то душевной глубины и лучше всего он запоминается пожалуй своим особенным запахом, который я вывел за скобки, но который тем не менее, теперь придется упомянуть:

«Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характеристические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди».

Впрочем, оставлять или не оставлять этот отрывок о запахе, я еще не решил. Деталь запоминающаяся, конечно... Чичиков же тем временем, отправляется в гости по помещикам:

Причина выделения: как уже говорилось, непросто иногда бывает объяснить - что же такого в выделенном отрывке. Ну что уж  такого  прямо в этом разговоре? Он, конечно, вызывает улыбку, да. Но мало ли что вызывает улыбку - и не все, что вызывает улыбку годится на то, чтобы оставлять его как нечто  особенное. Конечно, я  бы мог сказать, что мне просто очень близок гоголевский юмор, и так оно и есть, но это не аргумент. А вот что тут может быть аргументом?  Думаю, как раз видимая бессодержательность разговора дает нам пищу для размышлений, в том плане, что способности людей «переливать из пустого в порожнее» поистине безграничны. И если кто думает, что дело тут в том, что это просто мужики чешут языком, тот он заблуждается. Недаром кстати, что Гоголем выведен  мужик «бывший поумнее». Вы прислушайтесь-ка повнимательнее ко всякого рода дискуссиям, - и попробуйте оставить от этой дискуссии только нечто действительно значимое. Останется ли хоть что-то – большой вопрос… А вот топтаться на месте и повторять по сто раз одно и то же – это сколько угодно.

«Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением».

Причина выделения: Как видим, будь деревня хоть Маниловкой, хоть Заманиловкой, а заманчивого в ней ничего нет. Однако, по большому счету есть ли в этих словах что-нибудь кроме игры слов? Да, мы сразу же понимаем, что деревня на ахти какая, но если бы так и было написано, вряд ли бы это было достойно выделения. Однако, именно это по сути и сказано, поэтому, данное предложение я выделять и не буду. Можно подумать о том, что это всего лишь мелкая придирка – текста «выигрывается» или «проигрывается», одним словом, «отсеивается» совсем чуть, чего уж тут придираться. Да только я буду повторяться, повторяться, и повторяться – дело ведь не в голом подсчете, дело в неустанной работе с текстом. И уж давайте постараемся быть в этой работе методичными, как немцы, то есть не менее методичными, чем сам Гоголь. А потому будем и по мелочам придираться, пусть бы и к классикам, пусть бы и к своим любимым авторам.

            Далее же как раз следует (после описания дома, которое я опускаю) характеристика Манилова:

«Но тут автор должен признаться, что подобное предприятие очень трудно. Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ - и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, — эти господа страшно трудны для портретов. Тут придется сильно напрягать внимание, пока заставишь перед собою выступить все тонкие, почти невидимые черты, и вообще далеко придется углублять уже изощренный в науке выпытывания взгляд.

Один бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует примкнуть и Манилова. На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Черт знает что такое!» — и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил очень мало и большею частию размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою. Когда приказчик говорил: «Хорошо бы, барин, то и то сделать», — «Да, недурно», — отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером. «Да, именно недурно», — повторял он. Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: «Барин, позволь отлучиться на работу, по́дать заработать», - «Ступай», — говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выражение; впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года».

Причина выделения: Здесь мы опять сталкиваемся с весьма внушительным куском текста, и опять остается только поразиться тому, насколько все в нем сказано по делу. И если ранее я еще делал кое-какие предложения относительно «сокращений», то тут и не подумаю выступать с подобного рода абсурдным предложением. 

Первый абзац – опять-таки абсолютно программная для Гоголя речь. Сколько в истории литературы  этих вот «черных палящих глаз» и «нависших бровей»? А еще орлиных носов, решительных и глубокомысленных выражений лица; героев, буквально лопающихся от добродетели и благородства. В жизни их, пожалуй, поменьше. Нет, орлиных носов хватает, а вот с благородством бывает посложнее. А художнику-реалисту трудно с любым человеком, кого бы он ни попытался изобразить, будь то характер крупный или помельче. Потому что надо дойти до самой глубины, до самых «неуловимых особенностей». Опять-таки не забудем и «немецкой аккуратности».

И вот перед нами портрет человека «ни то ни се». Да  так ли это? Из дальнейшего описания что-то не очень похоже, что так. Манилов передан Гоголем вполне определенно, как человек «пересахаренной» доброжелательности при полном отсутствии какой-либо душевной глубины. «Сладко, да уж слишком, так что и есть не хочется» – так можно было бы сказать о Манилове, будь он не человеком, а блюдом.

А вот как быть с задором? Да, Гоголь прекрасно говорит насчет задора каждого человека. Некоторые люди даже и впрямь имеют нахальство считать себя философами, и думают, что они и вправду могут рассуждать – какие бы уж казалось сегодня философы, так нет ведь… Другим кажется, что они имеют право разбирать литературные произведения, как будто, право, с самого начала не ясно, насколько это пустая затея, и что лучше просто читать и наслаждаться чтением, и не портить все своими нелепыми выдумками… Ну да уж есть такие люди, приходится мириться с их существованием. А у Манилова, как сказано, ничего нет. При этом всякий скажет, если попросить его как-то охарактеризовать Манилова, что это – пустой мечтатель, фантазер. Да, есть у всякого свой какой-то задор, и у Манилова есть, и в данном отрывке («как хорошо было, если бы вдруг…») и далее по тексту этот задор четко себя проявляет:

«- Конечно, - продолжал Манилов, - другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое… - Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: - Тогда, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но решительно нет никого…»

Энтузиаст частицы «бы» - вот кто такой Манилов; вот в чем его задор, и сам же Гоголь прекрасно это изобразил, хотя и отказывает ему в каком-либо задоре.  Но если Гоголь, по-моему мнению, тут не совсем точен, то как это отображается в плане «насыщенности» текста? Вообще, такого рода критика может служить основанием для того, чтобы поставить тот или иной отрывок под сомнение, но не в данном случае. Ведь «как бы хороший и доброжелательный» человек Манилов потому и есть «ни то ни се» в реальной жизни, что весь задор у него уходит на мечты, да на чересчур уж сахарную улыбчивость. А хозяйство «идет само собою», как, в общем, и вся его жизнь, ведь он во всяком случае, придерживается золотого правила нравственности, и не поступает по отношению к другим так, как не хотел бы, чтобы поступали по отношению к нему. Отсюда, всякий мужик также «идет сам собою», куда ему заблагорассудится.  Отсюда, нам ясна и логика Гоголя как писателя, и, хотя, я посчитал возможным сделать критическое замечание, но… в общем, весь фрагмент остается, без малейшей выемки[2].

«Жена его… впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек». Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно.

Причина выделения: Я бы советовал обращаться к этому отрывку каждому, кто чересчур увлекается стремлением к счастью. Вот, перед вами счастливая жизнь, - наслаждайтесь, так сказать. Но ведь это карикатура! - возразят мне. Да ведь «счастливая жизнь» и есть карикатура на жизнь. Присмотритесь-ка повнимательнее к образам, которые возникают в вашей голове, когда вы начинает мечтать о счастливой жизни. Там есть все что угодно, кроме самого главного –  каждодневных занятий (отсылаю к предыдущей сноске – тут перекликающиеся темы: счастье или, точнее, представление о счастье – это что-то вроде хорошей погоды и посиделок с друзьями, то есть что-то такое приятное и не вполне существенное – хотя как можно назвать несущественными посиделки с друзьями? - важнее этих посиделок, конечно, нет ничего на свете). И хотя я и не специалист по семейным отношениям, но и тут не сомневаюсь – всякий, кто будет чересчур «стремиться к счастью» в вопросе отношений – тот убежит при первых же признаках малейших неудовольствий, которые могут привносить с собой отношения с любимым человеком. А вот Маниловы – они «совершенно довольны» друг другом. Вот и подумайте, хотите ли вы превратиться в таких вот Маниловых. Что же – нет в жизни места счастью? Есть, конечно, но только когда выбросишь из головы все, что привычно-автоматично ассоциируется со счастливой жизнью.

«Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо. А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни, фортепьяно, для составления приятных минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов. Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения в мето́дах, особенно в нынешнее время; все это более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что прежде фортепьяно, потом французский язык, а там уже хозяйственная часть. А иногда бывает и так, что прежде хозяйственная часть, то есть вязание сюрпризов, потом французский язык, а там уже фортепьяно. Разные бывают мето́ды».

Причина выделения: материал для «разговора» тут налицо. Фактически здесь мы сталкиваемся с прекрасным юмористическим примером описания воспитательно-образовательной системы в целом. Причем, речь может пойти уже далеко не только о воспитании Маниловой. Проще всего было бы сказать, что вот мол, ее обучали так, что только посмеяться можно, зато вот мы – мы получили настоящее воспитание-образование. Но сколько «пансионного» есть в любом образовательном учреждении! Манилову научили вязать кошельки, а этому вдолбили таблицу умножения. Умножение – оно, конечно, полезнее, а там, глядишь, и интеграл в голову ученика вобьют, да только  к чему все это, или – к чему все это послужит на жизненном пути человека – никому и дела нет, лишь бы взял он этот интеграл, а мы  поставим ему тройку-четверку-пятерку, да и пустим его в бурное море жизни, а жизнь скорее всего поставит его перед какими-то совсем другими проблемами. Манилова-то хоть еще и вяжет эти кошельки, и на фортепьяно, вероятно, может что-то сыграть. А многие ли из учеников, бодро высчитывающих производные  и интегралы в школе, смогут посчитать их в тридцатилетнем возрасте? Вот то-то и оно… Впрочем, разные бывают методы в разных учреждениях, и разные способности демонстрируют ученики.

«но, признаюсь, о дамах я очень боюсь говорить».

Причина выделения: еще одно программное для Гоголя заявление. Впрочем, о дамах он еще будет говорить подробнее. Вообще Гоголь и женщины – отдельная интересная тема.

Причина выделения: наглядная иллюстрация к характеру действующего лица, его сахарной приветливости, переслащенной приятности.

Причина выделения: можно сказать то же, что и было только что сказано: «иллюстрация к характеру действующего лица, его сахарной приветливости, переслащенной приятности». Однако, можно подумать и о том, чтобы сравнить два отрывка. Какой из них иллюстративнее, показательнее? Достаточно очевидно, что второй. И дело, конечно, не только в том, что он длиннее. Собственно этот второй отрывок и рисует Манилова как воплощенный сахар. Кого ни возьми – все прекрасные люди. Отсюда можно подумать о том, чтобы исключить из «подсчета» первый отрывок, как менее показательный и оставить только второй, как вполне исчерпывающий. И, надо сказать, что здесь, сколько я ни прислушиваюсь к голосу своей мысли, я не нахожу какого-то решающего соображения, которое бы перевесило чашу весов в ту или другую сторону. С такими ситуациями придется сталкиваться не раз и не два. Но как же быть в итоге: считать или не считать? В том-то и дело, что вопрос остается. Что же, раз он остается, мы пока его и оставим, а в дальнейшем вернемся к нему.

Причина выделения: Ну, Фемистоклюс достоин выделения за одно только свое окончание! Кстати, здесь интересно подумать о логике работы писателя. Ведь второго  сына Манилова зовут Алкид – имя тоже отчасти греческое, но уже без всяких прибавлений. Логично предположить, что изначально оба имени могли быть греческими, вроде как были у Манилова два сына с «отчасти греческими» именами, а ведь и этого было бы вполне достаточно, чтобы Чичиков «поднял несколько бровь». А дальше идет усиление эффекта через прибавление «юс», что делает ситуацию еще более абсурдной и на порядок усиливает комический эффект. Можно предположить и другое движение мысли писателя. Возможно, он где-то просто услышал такое имя – Фемистоклюс, и решил использовать его в романе, и тогда, напротив, Алкид станет побочным продуктом введения греческих аналогий. Все эти рассуждения я привожу в качестве игры мысли, которую может порождать литература, а не в качестве исследования творчества Гоголя, если что…

            Далее, «Москва-Париж» - еще одна блестящая иллюстрация того, что бывают разные метОды. Вот, сыновей-то Манилова дельному учат – не вязанию кошельков, а географии. Остается только восхититься познаниями Фемистоклюса. Если кто думает, что современное преподавание географии очень далеко от описанного здесь, то он, вероятно, забыл свои школьные годы. А я  вот их помню. От одного вида контурных карт меня до сих пор бросает в дрожь. Ну и скажу банальность, много раз уже говорившуюся, но тем не менее истинную (попробую хоть как-нибудь сформулировать ее, чтобы было не так банально):  лучше один раз побывать в Париже, чем сто раз указать его на карте. Да, лучше, и не спорьте.

Причина выделения: несомненная важность для построения истории. Однако, как я уже говорил, сама по себе такого рода важность не является «железным» аргументом для выделения текста, хотя, конечно, такие отрывки всегда достойны особого внимания, во всяком случае, их всегда надо  проверять «под микроскопом». Но тут не просто важный диалог, а один из ключевых в сюжетном плане всей книги. Именно тут наконец прозвучало это слово – «мертвые». Обойти молчанием такой важнейший, можно сказать, один из ключевых моментов - невозможно.

«Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рассуждавшие о приятностях дружеской жизни, остались недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину один против другого по обеим сторонам зеркала».

Причина выделения: оригинальность сравнения с портретами. Если кто не считает его оригинальным, пусть приведет многочисленные примеры подобных сравнений.

«Манилов совершенно растерялся. Он чувствовал, что ему нужно что-то сделать, предложить вопрос, а какой вопрос — черт его знает. Кончил он наконец тем, что выпустил опять дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри».

Причина выделения: искал, искал, но не нашел. В целом, можно и не выделять этот отрывок, отказываюсь от выделения. Самого по себе описания  крайнего замешательства недостаточно, чтобы посчитать отрывок особенным.

Причина выделения: продолжение характеристики Манилова.  Но, возможно, характер Манилова уже «нарисовался» вполне выпукло, и, раз мною уже было выделено достаточно «характерных черт», то дальнейшее выделение не имеет большого смысла? Обращаю внимание – я тут не рассуждаю на тему, имеет ли смысл текст – не повторяется ли Гоголь – у меня лично уместность данного отрывка никаких сомнений не вызывает. А вот надо ли еще раз выделять, в принципе уже выделенное – это вопрос. В общем, пока снова ставлю отложенный знак вопроса.

«Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку, и когда она уже совершенно стала не видна, он все еще стоял, куря трубку. Наконец вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина».

Причина выделения: здесь можно задаться тем же вопросом, которым я уже и задался: есть ли смысл выделять то, что уже было выделено? И вот как я разрешу этот вопрос: предыдущий отрывок я оставлю, а этот считать уже не буду. Можно сказать, что если прошлый отрывок поставил вопрос, то следующий за ним его и разрешил и пал жертвой вызванного им же решения. При этом я особо выделяю самую концовку в данном отрывке как отрывок самостоятельный:

«Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина».

Причина выделения: это отрывок стоит выделить по нескольким причинам. Во-первых, сама по себе сцена достаточно выразительная; достаточно представить себе Манилова в этот момент. Но этого бы еще не хватило для выделения – мало ли какие бывают выразительные моменты. Нет, этого явно недостаточно. Вторая причина – опять-таки важность для текста. Гоголю уже ранее писал «о недоумении почти всего города»,  теперь это недоумение начинает обрастать плотью. Однако, опять-таки я ведь не включил в «подсчитываемую часть» отрывок о недоумении, сочтя его чисто информативным. Да, эпизод с Маниловым видится мне более ценным, чем общее замечание о «недоумении» именно в силу того, что недоумение теперь становится конкретным. Но и этих причин, возможно, все еще недостаточно для выделения. Прибавлю еще и третью причину. Я могу использовать данный отрывок как «полигон» для умопостроений, эта сцена способна вызвать интеллектуальные ассоциации. Представьте себе, что вы очень хорошо провели с кем-то время. Беседовали, радовались обществу друг друга, и тут ваш ново- или старо-обретенный друг обращается к вам с какой-то просьбой не просьбой, в общем начинает какой-то странный разговор. Например, побуждает вас присоединиться к какому-нибудь тайному клубу, или там еще что-то. Потом он уезжает, а вы остаетесь. И все бы хорошо до определенного момента, но все что-то подтачивает ваше хорошее настроение, какая-то заноза. Я думаю, чуть не каждый бывал в схожей ситуации (в ситуации недоумевающего Манилова с подпорченным настроением). А Гоголь суммировал ее в трех каких-то строчках. Итак, я думаю, и одной только третьей причины было бы достаточно для выделения этого отрывка, ну а уж трех причин сразу хватит однозначно. На этом работу с главой второй можно считать оконченной. Впрочем, нет, что я говорю. Как раз таки считать мы только начинаем, но ведь непосредственно подсчет представляет собой простейшую операцию, основную сложность представляет собой работа с текстом – процесс выделения «особой» части текста.

КНТ же главы второй равен  35.50 (12155 00/34236), то есть  вторая глава оказывается насыщеннее первой.