Лаборатория слова

 

 

 

 

Метод КНТ – априори проблематичный метод. И, если вам от этого станет легче, имманентно он тоже проблематичен. То есть сама проблематичность является сущностно-неотделимой от метода. Есть метод КНТ – есть проблемы (но вот если метода КНТ нет, то проблем еще больше). Про субъективность метода (его зависимость от личности оценивающего) мною, кажется, сказано уже достаточно, будем считать этот аспект проблематичности разобранным.

Но на этом проблемы, связанные с КНТ, разумеется, не заканчиваются. С серьезной проблемой я столкнулся при перечтении двух замечательных книг Ильфа и Петрова – «12 стульев» и «Золотой теленок». Я посчитал КНТ для «12 стульев» и получилось 13.30. Почти на бал больше, чем КНТ «Острия бритвы» Моэма! Про «Великого Гэтсби» Фицджеральда (7.95) я вообще не говорю, оказывается, что эта не совсем безызвестная книга и в подметки «12 стульям» не годится. С «Золотым теленком» вышла еще более скверная история, ведь КНТ этой книги оказался равен 20.09! То есть, выходит, что «Золотой теленок» занимает среднюю позицию между «Анной Карениной» и  «Бесами». Получше «Анны» и послабее «Бесов» - неплохая такая позиция!  Но, как  бы я не уважал творчество Ильфа и Петрова, я не могу не понимать, - что-то тут не так.

            Для того, чтобы понять, что именно тут не так, обратимся, как и обычно, к упоминаемым текстам. Вот знаменитое начало «Анны Карениной»:

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, и домочадцами. Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских. Жена не выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Дети бегали по всему дому, как потерянные; англичанка поссорилась с экономкой и написала записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера со двора, во время самого обеда; черная кухарка и кучер просили расчета». (Л.Н. Толстой. «Анна Каренина». Ч.1. I.).

А вот также знаменитое в своем роде начало «12 стульев»:

«В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко. Жизнь города N была тишайшей. Весенние вечера были упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь города до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников, что это мешало ей собирать членские взносы». (Ильф И., Петров Е. «12 стульев». Ч.1. гл.I).

Оба отрывка вошли в «особенную» часть текстов. Почему вошел отрывок из «Анны Карениной» я думаю, пояснять не стоит. Уверен, что не стоит. А вот как быть с отрывком из «12 стульев»? Не забудем о сформулированном ранее правиле аргументации и подумаем о том, как бы можно было аргументировать использование данного отрывка для подсчета КНТ. Пожалуй, единственным аргументом тут может быть несомненная запоминаемость данного отрывка. Но мы уже ранее сталкивались с такими вот запоминающимися отрывками, в отношении которых я так четко и не решил – должны они считаться при подсчете КНТ или не должны. Припомним отрывок про шашки из «Мертвых душ». Я тогда попал в затруднительное положение и не мог понять – считать отрывок или нет, потому что не мог найти аргумента, почему его надо считать, но при этом мне очень хотелось его посчитать в силу несомненной запоминаемости. Теперь же я пытаюсь саму эту запоминаемость вывести на уровень аргумента. Это аргумент не самый сильный, но аргумент. Работает же этот аргумент только в случае совершенно несомненной запоминаемости. Конечно, я вижу, что лед здесь тонок; но что поделать – иногда надо суметь пройти и по тонкому льду[1].

Отрывок же, с которого начинаются «12 стульев» - такого же рода, что и отрывок про шашки. И, надо сказать, что в «12 стульях» и «Золотом теленке» особенная часть текста и состоит в основном из таких вот запоминающихся отрывков. Ну, например, возьмем всякие такие фразы как: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели», «Командовать парадом буду я», «Заседание продолжается», «погода благоприятствовала любви», «жить с такими ультрафиолетовыми волосами в Советской России не рекомендуется». Все это запоминающиеся фразы, вместе с тем, аргументировать необходимость их выделения чем-то кроме запоминаемости трудно. Вот, приведу отрывок, как мне кажется, один из самых характерных в этом роде:

Сплошная запоминаемость и весьма проблематичная аргументируемость – вот в чем характерность этого отрывка. Один «уездный предводитель команчей» чего стоит! Пройти мимо такой характеристики невозможно, но и поставить подобного рода отрывок в один ряд  с отрывками, выделяемыми особо из тех книг, которые по праву считаются вершинами литературного творчества – тоже невозможно. Да, и там тоже попадаются такого рода отрывки, но они являются скорее исключением, чем правилом, тут наоборот – скорее правило, чем исключение. Впрочем, не всегда легко определиться с границей, отделяющую простую запоминаемость от запоминаемости аргументированной и не всегда легко определиться с тем, как же все это использовать при подсчете КНТ. Обратимся, например, к «Мастеру и Маргарите», и припомним один замечательный отрывок:

Тоже, в принципе, одна простая запоминаемость. При этом я, конечно, использовал данный отрывок при подсчете КНТ «Мастера и Маргариты». Потому как уж слишком запоминается этот отрывок. В общем, все та же история выходит, что и с шашками из «Мертвых душ» Гоголя. А теперь обратимся к одному отрывку из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, а именно к тому эпизоду, когда Остап завершил работу над «делом Корейко», собрав всю необходимую информацию, за которую наш подпольный советский миллионер должен был выложить ему миллион рублей:

«Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом.

Все неясное стало ясным. Множество людей с веревочными усиками и королевскими бородами, с которыми пришлось сшибиться Остапу и которые оставили след в желтой папке с ботиночными тесемками, внезапно посыпались в сторону, и на передний план, круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло с пшеничными бровями и глубокими ефрейторскими складками на щеках.

Остап поставил точку, промакнул жизнеописание прессом с серебряным медвежонком вместо ручки и стал подшивать документы. Он любил держать дела в порядке. Последний раз полюбовался он хорошо разглаженными показаниями, телеграммами и различными справками. В папке были даже фотографии и выписки из бухгалтерских книг. Вся жизнь Александра Ивановича Корейко лежала в папке, а вместе с ней находились там пальмы, девушки, синее море, белый пароход, голубые экспрессы, зеркальный автомобиль и Рио-де-Жанейро, волшебный город в глубине бухты, где живут добрые мулаты и подавляющее большинство граждан ходит в белых штанах. Наконец-то великий комбинатор нашел того самого индивида, о котором мечтал всю жизнь.

- И некому даже оценить мой титанический труд, — грустно сказал Остап, поднимаясь и зашнуровывая толстую папку — Балаганов очень мил, но глуп. Паниковский — просто вздорный старик. А Козлевич — ангел без крыльев. Он до сих пор не сомневается в том, что мы заготовляем рога для нужд мундштучной промышленности. Где же мои друзья, мои жены, мои дети? Одна надежда, что уважаемый Александр Иванович оценит мой великий труд и выдаст мне на бедность тысяч пятьсот. Хотя нет! Теперь я меньше миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станут меня уважать…

Остап танцевал. Над его головой трещали пальмы и проносились цветные птички. Океанские пароходы терлись бортами о пристани Рио-де-Жанейро». (Ильф И., Петров Е. «Золотой Теленок». Ч.2. гл.XX.).

 

Этот отрывок далеко не только «запоминающийся». В нем есть и грустная радость творца, стоящего на пороге завершения большой работы, и деловитость практичного человека, но и романтичность бескомпромиссного искателя приключений. Все это есть в этом самом отрывке, подобно тому, как в папке Остапа предположительно существует белый пароход и волшебный город в глубине бухты[2]. Таким образом, я бы «посчитал» данный отрывок при абсолютно любом раскладе, то есть по самым высоким критериям.

Но к чему ведут все подобные рассуждения? Да, все это ведет к постановке вопроса о разном уровне подсчета КНТ, о том, что один КНТ может быть неравнозначен другому. Что есть какие-то «самые высокие» критерии и есть какие-то другие. Но в таком случае, не придем ли мы к мысли о том, что КНТ каждого произведения всегда является КНТ на уровне этого произведения, и, таким образом, КНТ одного произведения всегда неравнозначен КНТ другого произведения? Нет, я утверждаю, что практика этого не подтверждает.  Просто от человека, ведущего подсчет, требуется особого рода умение – понимать, что помимо основной шкалы в некоторых случаях полезно удерживать в уме и другую шкалу подсчета. Как бы это нагляднее показать? Ну вот представьте, что вы приходите посмотреть игру на первенство области и видите блестящего футболиста – можно сказать, «областного Месси». Он – действительно блестящий игрок,  и Месси – блестящий игрок, но уровень оценки разный. И тому и другому за конкретную игру можно поставить пятерки по пятибалльной шкале, но пятерка Месси аргентинского будет отличаться от пятерки Месси областного. Вместе  с тем, все это никак не может помешать нам оценивать игру Месси в сравнении с другими игроками на профессиональном уровне.

 

«На своем уровне» и «глядя в глаза вечности»

Но и на этом проблемы, связанные с простой запоминаемостью (в отличие от запоминаемости аргументированной) не исчерпываются. Простая запоминаемость, оказывается, тоже бывает разной, а именно есть «запоминаемость перед лицом вечности», а есть какая-то сиюминутная, ну или во всяком случае не «вечная», так сказать, запоминаемость второго сорта, хотя в одной замечательной книге и утверждалось, что второй сорт – это ерунда.

            На мысль о «запоминаемости перед лицом вечности» меня натолкнула работа с «Тремя мушкетерами» Дюма и вообще с текстами Дюма. «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо» - одни из моих любимейших книг, и вместе с тем – как их оценить по предлагаемому здесь методу?   Что «считать» в этих книгах, а что не считать?  Припомним-ка некоторые замечательнейшие эпизоды из «Трех мушкетеров» - например то, как Атос выдерживал осаду и пьянствовал в погребе трактира (отдавая предпочтение пьянству), или как наши доблестные мушкетеры завтракали в бастионе Сн-Жерве, или как миледи обольщала беднягу Фельтона. Я не сомневаюсь, что все эти эпизоды занимают прочнейшее место в истории мировой литературы, но вообще говоря, чем и можно было бы аргументировать их выделение, как не тем в первую очередь, что они попросту запоминаются. Обращусь к одному из только что упомянутых мною эпизодов:

Естественно, я не могу пройти мимо этого отрывка (причем целиком), и, да, я испытываю значительные затруднения, чтобы аргументировать выделение данного отрывка. В самом деле: что в нем такого? В том и состоит специфика запоминаемости, что она вроде как сама по себе и служит аргументом. Хотя, конечно, и тут некие довольно очевидные основания выделить можно. Основой выделения в случаях «запоминаемости» очевидно служит необычность того или иного отрывка, а если пояснить в чем состоит эта необычность (чтобы не получилось, что мы просто начинаем жонглировать словами), то главным образом она подразумевает либо драматичность, либо комичность (либо трагикомичность). Это логично, ведь обыденность чаще всего и разрушается либо страхом – когда человек начинает бояться, либо смехом – когда человек начинает смеяться.  Атос просидел в погребе две недели и выпил почти все вино, которое там находилось - это классически трагикомичная сцена, с преобладанием комизма, разумеется, как не прискорбно для трактирщика, но мы ведь  видим эту сцену глазами мушкетеров.  Опасность для жизни Атоса с одной стороны и опасность для жизни припасов трактирщика с другой – вот основа трагикомичности этой сцены.

Примером чисто драматичной сцены можно назвать  выход на сцену мировой литературы собаки Баскервилей:

« — Тсс! — шепнул Холмс и щелкнул курком, — Смотрите! Вот она!

В самой гуще подползающего к нам тумана послышался мерный, дробный топот. Белая стена была от нас уже ярдах в пятидесяти, и мы трое вперили в нее взгляд, не зная, какое чудовище появится оттуда. Стоя рядом с Холмсом, я мельком взглянул ему в лицо — бледное, взволнованное, с горящими при лунном свете глазами. И вдруг оно преобразилось: взгляд стал сосредоточен и суров, рот приоткрылся от изумления. В ту же секунду Лестрейд вскрикнул от ужаса и упал ничком на землю. Я выпрямился и, почти парализованный тем зрелищем, которое явилось моим глазам, потянулся ослабевшей рукой к револьверу. Да! Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза метали искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана». (Дойль. А.К. «Собака Баскервилей». гл. XIV).

 

Ключевая фраза тут – «такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал» - разрыв с обыденностью налицо. И точно, как минимум, не каждый день увидишь такую собаку, а уж как увидишь, то ни в жизнь не забудешь. Это, в данном случае, и является аргументом для выделения-подсчета данного отрывка. Если же говорить о «Трех мушкетерах», то примером чистой драматичности можно считать дни заключения миледи.

Ну и чисто комичные сцены, вы, конечно, найдете без труда. А вот как быть все с той же самой сценой из «Мертвых душ» - про шашки? В чем ее драматизм? Нет в ней особого драматизма. В чем ее комизм? И особого комизма нет. В чем же магия этих слов: «Давненько я не брал в руки шашек. – Знаем мы вас, как вы плохо играете»?  Исключительно в меткости  этих самых слов. Да, помимо драматизма и комизма, я рискну выделить меткость как отдельное основание для выделения отрывка. Это, пожалуй, самое проблематичное из оснований, потому как под меткость при желании можно подвести все что угодно. «Метко сказано» и все тут.

Однако, и тут мы должны проводить различие между «просто меткими фразами», и фразами, которые запоминаются «аргументировано». Обратимся к Уайльду, этому королю афористичных высказываний. «Все мы барахтаемся в грязи, но иные из нас смотрят на звезды» - говорит лорд Дарлингтон в третьем действии пьесы «Веер леди Уиндермир». Согласитесь, что эта далеко не «просто» запоминающаяся фраза, эта фраза, скрывающая за собой, а точнее приоткрывающая целое мировоззрение. Отсюда у меня нет ни малейших сомнений в плане «выделения-подсчета» данной фразы, а вот в отношении «шашек» - есть. В том-то и состоит сила аргументации, что она снимает значительную часть неопределенности в выделении текста[3]. 

Далее возникает вопрос о разнице между данными рассуждениями и теми рассуждениями, которые были проведены совсем недавно, а именно в отношении работ Ильфа и Петрова. И там, и там – неаргументированная (проблематичная) запоминаемость, но запоминаемость «Трех мушкетеров», как видно, отличается от запоминаемости «12 стульев». «Три мушкетера» запоминаются «перед лицом вечности», «Золотой теленок», и «12 стульев» запоминаются, так сказать, «на своем собственном уровне».

Но ведь так мы, в конце концов, безнадежно запутаемся. То аргументированная запоминаемость, то запоминаемость «на своем уровне», а теперь вот еще и запоминаемость «перед лицом вечности». 

Однако, я далек от того, чтобы попытаться как-то заретушировать проблематичность предлагаемого здесь метода. Он проблематичен хотя бы уже потому, что его главная задача, как уже неоднократно говорилось – настроить читателя на максимально-сконцентрированную, доскональную работу с текстом. И при такой работе многое начинает вызывать вопросы – это нормально. КНТ – это не таблица умножения, когда ты за одну секунду можешь получить результат, который не вызывает никаких сомнений и это не какая-нибудь сложная формула, - ведь сложность не играет роли, если у того, кто считает, есть инструмент подсчета (формула и подручные средства - калькулятор, компьютер). Вводишь данные, получаешь результат. С КНТ не так. КНТ подразумевает, что текст будет внимательнейшим образом прочитан от корки до корки. И уже хотя бы объем (и конечно – насыщенность) многих текстов подсказывает, что подсчет их КНТ должен занимать не менее недели – и это при том, что такового рода подсчет станет основным делом оценивающего. Что же, я полагаю, что потратить неделю жизни на работу по методу КНТ со стоящим того текстом – дело интересное и достойное.

Так вот, я опять немного отвлекся. Вернемся от разговора о проблемах вообще к конкретной возникшей проблеме. Если мы говорим о запоминаемости на двух разных уровнях, то как быть с аргументированностью? Тут я скажу так: аргументированности  «на своем уровне» не бывает, ведь аргументируя выделение того или иного отрывка, мы тем самым автоматически вводим его в контекст литературной вечности.

 

Один человек играет хорошо, другой – плохо, и никакие лекции…

В качестве курьеза, но опять-таки достаточно характерного курьеза, приведу еще и такое сопоставление отрывков из «12 стульев» и «Анны Карениной», а именно обращусь к хорошо известной «лекции» Остапа, произнесенной им перед изумленными членами «Клуба четырех коней» в городе Васюки:

Наиболее запоминающейся тут естественно является та фраза, что один человек играет хорошо, а другой – плохо, и никакие лекции не изменят этого соотношения сил, так что добавление о необходимости постоянных тренировок как-то скрадывается. Во всяком случае, я, например, всегда вспоминаю об этой фразе, когда речь заходит о противопоставлении врожденного таланта трудолюбию. Как ни старайся, но если таланта нет –  чемпионом не станешь. Это что касается «12 стульев». А теперь обратимся к «Анне Карениной», к хозяйственным метаниям Константина Левина. Он все думал, как бы ему заинтересовать крестьянина, чтобы повысить эффективность крестьянского труда, а Агафья Михайловна (няня и экономка) и скажи ему:

« – Да уж вы как ни делайте, он коли лентяй, так все будет чрез пень колоду валить. Если совесть есть, будет работать, а нет – ничего не сделаешь». (Л.Н. Толстой. «Анна Каренина». Ч.3. XXX.).

Почти полный эквивалент фразы из «12 стульев»! И вот что интересно, ведь фраза из «12 стульев» прекрасна всем известна (во всяком случае, отечественным читателям), а вот фраза Агафьи Михайловны едва ли входит в число как-то особо запоминающихся. И я не побоюсь сказать, что это вполне закономерно, и что Ильф и Петров привели куда более яркую иллюстрацию тезиса о «врожденных качествах», чем Толстой. Иллюстрация юмористическая, да, так ведь и сам тезис, если его придерживаться всерьез, неизбежно ведет к абсурду, и, следовательно, дает простор для юмора. Соответственно, именно юмористичность и делает шахматную иллюстрацию  более яркой. А «12 стульев» побивают «Анну Каренину»! На каком-то отдельно взятом примере и в каком-то не самом существенном отношении, но все-таки. Отметим этот момент.

Приведу еще одно сопоставление двух отрывков, взяв за точку отсчета другой замечательный роман  Ильфа и Петрова – «Золотой теленок».

 

А теперь обратимся к пиково-высокой литературе, а Толстого нам заменит…ну, естественно, Достоевский.

 

Снова мы видим и слышим явную перекличку тем. И Раскольников и Бендер «взяли бы частями, но им нужно сразу». Причем, опять-таки, мы видим, что при всей несопоставимости уровня произведений, мы не можем взять да и отмахнуться от отрывка…именно, что тут как-то и не скажешь «от отрывка похуже». Нет, не хуже, но уровень восприятия текстов разный. С этим надо считаться, об этом надо помнить, это надо учитывать.