Литературная критика

               Читатель, познакомившийся с эпиграфом к этой статье, может подумать, что М. Кантор – завзятый русофоб, а судя по фамилии, возможно, и юдофил или сионист. Однако это не так. В заголовке этой статьи «феномен Кантора» я хочу подчеркнуть такой вот феномен «еврейского религиозного пения» (кантор – певец в синагоге) в русской культуре.

Для начала несколько вопросов, на которые может ответить только сам автор сочинений, о которых речь пойдёт в дальнейшем. Обычно писатели, даже самые значительные, начинают со сборников стихов, рассказов, небольших повестей: Л.Толстой, Достоевский, если угодно Вальтер Скотт или Александр Дюма… Первое же сочинение М.Кантора – роман «Учебник рисования» объёмом в 80 авторских листов – ср. «Войну и мир» Л. Толстого. Тут есть ещё одна интересная деталь: автор неоднократно ссылается на своего отца – Карла Кантора, так сказать, почти что соавтора своего сочинения и даже отмечает в заключении, что он (отец) является автором теоретической концепции, положенной в основу романа. «Упомянутая в книге концепция разделения исторической материи на социокультурную эволюцию и проективную историю является интеллектуальной собственностью Карла Кантора» (т.2, с.788). Те, кто читал этот роман заметили, что эта «концепция» не более, чем продукт дилетантской мысли «мыслителя» советского образца: дескать, евреи, вперёдсмотрящие мирового прогресса, разрабатывают концепты мировой истории, а следующие за ними толпы   своей грубой массой стараются это дело похерить… Чтобы это доказать, не стоило так стараться.

                Наша эпоха, как никакая другая, плодит всевозможные фальсификаты, продукты коллективных трудов (Мы слышали, что некая Т. Устинова – автор многочисленных детективных романов является коллективным псевдонимом группы «творческих работников». Об этом можно прочитать в литературоведческих работах С. Чупринина.). Нам могут сказать, что аналогия притянута за уши. Но мне неизвестен ни один автор во всей истории мировой литературы, который бы дебютировал сочинением такого объёма. Скажут: Гомер и Гесиод, но ведь это мифические авторы. Неужели и М. Кантор такой же?

             Феномен М.Кантора или авторов, выступающих под этим псевдонимом (ещё раз подчеркнём: это только наша гипотеза), состоит в том, что читателю предлагается попытка отчасти осмыслить период перестройки и отчасти путинского развития России с точки зрения некоего отстранённого мыслителя, который предлагает свою продуманную и достаточно жёсткую концепцию. Само собой разумеется, что прочитав роман «Учебник рисования», я обратился и к другим сочинениям того же автора, и главным образом, к сборнику его публицистических статей «Медленные челюсти демократии». Роман «Учебник рисования» – это попытка в полухудожественной- полупублицистической форме наглядно показать, как развивалась российская «демократия» от начала перестройки и до середины первого десятилетия ХХI века. Вышеупомянутая публицистика М.Кантора более отчётливо решает ту же самую задачу, но уже, как говорится, прямым текстом.

            Ещё раз подчеркну эти важные слова: феномен М. Кантора. Автор не скрывает, что он еврей, во всяком случае – полукровка. В романе «Учебник рисования», носящем явно автобиографический характер, немало добрых слов уделено русской матери. Автор постоянно подчёркивает, что она была «верной прислугой» у всего семейства Соломона-Кантора-Рихтера. Но особенно важен его еврейский  дед-отец с символическим именем Соломон, т.е. знаток высшей премудрости. М. Кантор неоднократно говорит о близости к кругу его семьи известного русского философа Александра. Сказать по правде, роман Кантора, «учебник» по структуре, изрядно напоминает так называемые «социологические романы» А.Зиновьева. Опять-таки не возьму на себя смелость упрекать автора в плагиате, - здесь скорее речь идёт о творческом влиянии. Широко известен знаменитый афоризм Зиновьева: метили в советскую власть, а попали в Россию. Наивные патриоты думали, что, дескать, боролись с советской властью, а случайно попали куда-то не туда. Но ведь крупный специалист по математической логике мог понять: кто именно целил в так называемую советскую власть? И кто именно «попал» в Россию? Неужели Горбачёв «целил» то ли в Россию, то ли в советскую власть? А кто ещё «целил»? Мутная философия А.Зиновьева находит прекрасного ученика в лице М. Кантора. Для них обоих советская власть то объект ненависти, то вдруг предмет восторга; демократию они то любят, то ненавидят. И у того, и у другого писателя беспрерывно ведётся речь о мировой глобалистической гиперреволюции, в ходе которой Россия уже будто бы обречена – дескать, туда ей и дорога, стране рабов и негодяев. Но у Зиновьева читатель найдёт немало высказываний и в пользу русского народа, а у Кантора их практически нет, – критерий оценки у этих авторов различен.

          Однако перейдём к «рассмотрению дела по существу». Существо означенного выше «дела» состоит в том, что упомянутый нами автор полагает (эта мысль тщательно обосновывается в обоих его капитальных трудах), что в мире происходит (или уже произошла) глобалистическая мировая революция, в результате которой единственным центром мирового развития стали США; Евросоюз на глазах деградирует, а «демократы» в России только и делают, что «приспешествуют» американским агентам.

           Мы хорошо знаем, что уж если «рукописи не горят», то идеи и подавно не могут никогда и никуда исчезнуть. Наша задача, как представителя жанра литературной критики, состоит не в том, чтобы «разоблачить» злодейские устремления автора (если таковые имеют место), а в том, чтобы вместе с предполагаемым читателем понять, о чём автор хочет нам поведать и насколько это у него получилось. О некоторых «сомнениях» мы уже упомянули. Теперь – к делу. «Дело» состоит в том, чтобы «разоблачить» Россию как врага мировой цивилизации.  Автор убеждён, что русский человек только что и делает, что пьёт и ворует. Ну, пьёт, ладно – взял бутылку и выпил, но … у кого он ворует? Ведь не у себя же! Значит, на его земле есть иные хозяева, у которых можно (а вдруг, и нужно) украсть. Значит (повторяем это слово ещё раз), русская земля русским людям вроде и не принадлежит… Она уже как-то и кем-то присвоена, да ещё так крепко, что нужно что-то «украсть», а может, в пьяном виде покуражиться немного, и всё это, чтобы не подохнуть с голода.

        Эта идея в сочинениях М. Кантора только обозначена, но не развита. Зато она глубоко и всесторонне развивается в «романе» Д. Быкова «Ж/Д», – это такой же «социологический роман», как и рассматриваемый нами «Учебник рисования». Там прямо сказано, что естественные права на территорию русской земли принадлежат «хазарам» (так автор скромно называет «ж-дов», - мы тут же извиняемся, если дело дойдёт до суда, но в талмудической традиции нельзя прямо наименовать имя бога, и оно обозначается «б-г», по этой схеме у Быкова и «ж-д».

                Но о творчестве Д.Быкова мы поговорим в другом месте, – пока важно отметить, что оба эти автора являют собой своеобразный литературный феномен, при рассмотрении которого оказывается, что писатель, хотя и презирает ту этно-культурную среду, в которой оказался волей судеб (может, по случайному знакомству отца и матери) но всё-таки как-то «жалостливо» к ней относится, дескать, ну уж такие ублюдки эти русские, но всё же жаль их; американцы – те сволочи, хищные животные; нам там вроде и делать нечего, - загрызут, гады и всё тут… В Европе, вроде, ещё немножко потише, но всё же влечёт в Америку, а там нашему «русскому еврею» не очень-то. Он привык считать Россию своей. Несчастный Березовский, он умер, потому что Россия его не приняла!

            Вот эту концепцию я и называю феноменом М.Кантора (а возможно, и Д.Быкова): плюй на всё русское, вытирай ноги о Россию, но… без неё никак. 

           Я не хочу сводить – да это было бы и неверно – всю «концепцию» М. Кантора к вопросу о роли еврейского влияния на историю России. Сам автор, будучи художником (я не бывал на его выставках, но видел разные иллюстрации), - как он сам говорит,- категорический противник абстрактного искусства, особенно К.Малевича, В. Кандинского, П. Мондриана, Э. Уорхолла и других, им подобных. Это составляет особую, так сказать «искусствоведческую» часть всех сочинений М.Кантора. Автор прямо и открыто говорит нам, что эти художники разрушили традиционную систему восприятия мира, привели людей к тоталитарным обществам.

         Может быть, и так, но тут нужно сделать некоторые дополнения. В своём почти двухтысячистраничном (не считая публицистики) исследовании автор делает разные исключения для некоторых, почему-то любимых им авангардистов и модернистов. Отнесёмся с некоторой дозой иронии – но М.Кантор считает известную троицу (le ménage au tros) Ю. и О. Бриков и В. Маяковского – сотрудников ВЧК-НКВД – почему-то чуждыми, якобы ложным устремлениям «авангардистов». Кстати, последний муж Л.Брик –  В.Катанян – был заместителем генерального прокурора РСФСР и вместе с тем (со второй половины 30-х годов) известным «маяковсковедом»,  и –  результат –  уничтожен предыдущий супруг Л.Брик, маршал Примаков.

            Концепция М. Кантора –  я имею в виду его мысль о том, что русские авангардисты были отчасти и «строителями нового советского государства, - является правильной. В этом я нисколько не сомневаюсь, глядя на репродукции картин самого М.Кантора. Особенно трогательно, что он во всём обвиняет именно русских авангардистов. Действительно, ни К.Малевич, ни В. Кандинский, ни даже братья Бурлюки и В. Маяковский евреями не были. И что из этого? На наш взгляд ответ ясен, но он не ясен М.Кантору: в Ветхом Завете ясно и чётко запрещено любое изображение б-га. Среди евреев есть замечательные композиторы: Равель, Малер, Шёнберг, есть мастера пластических искусств, но художников в том смысле, как они изображали бы земной мир – нет, также их нет и в исламе. Напрасно М. Кантор ссылается на М. Шагала – мастера одного «художнического приёма». А такой знаменитый «мастер» сталинских времён, как И. Бродский вообще мог бы навсегда опозорить еврейскую нацию, если б его не постарались, хотя бы отчасти, позабыть. Речь идёт, конечно не о лауреате Нобелевской премии Иосифе Бродском, а об Исааке Бродском, написавшем серию портретов другого Иосифа.

 

  В чём принцип веры для современной мифологии «демократического» общества? Прежде всего в том, что оно единственно правильное и поэтому объектом для подражания со стороны более или менее «отсталых» народов. Эта мифология включает в себя в качестве неотъемлемого компонента понятие «прогресса», т.е. некоторого линейного движения «вперёд», в котором чётко определены его цели, а именно: всё большая «демократизация», развитие в максимальной степени «комфорта», а также «успешность» деятельности того или иного индивидуума в рамках данной социальной системы. Это призвано создать эффект постоянного нарастания благополучия для рядового обывателя: в самом деле, кому же не хочется быть успешным в комфортном обществе, тем более, что это и есть «прогресс»?

                Исповедание такой уверенности – это тоже вера, и очень серьёзная. Более того, она основана на глубоко иррациональных предпосылках, объяснить которые далеко не так просто, как кажется на первый взгляд. В самом деле, почему, «белое, пушистое и мохнатое» (во всевозможных анекдотах, детских рассказах и т.д.) лучше, чем, скажем, слизистое и влажное? Ответа нет ни у одного социального психолога современности, разве что поискать у Фрейда. Здесь же можно вспомнить знаменитый принцип толерантности, вошедший в обиход в последние двадцать лет. Толерантность – это, прежде всего, терпимость к явлениям чуждой культуры, нации, расы. Каждый день мы слышим: они носят другие головные уборы, ведут себя несколько иначе, а в остальном – все мы братья. Однако есть ряд принципов, которые, как известно, обсуждать в наше время не только не принято, но вообще даже запрещено (См. сочинение З.Фрейда «Тотем и табу», изданное почти сто лет тому назад). Фрейд подчёркивает, что современное ему общество от тотемизма в общем-то избавилось, но понятие табу являлось и поныне является ключевым. Простой пример из наших дней: во всю идёт обсуждение допустимости так называемых «браков» между гомосексуалистами (это «разрешается»), но ни разу ни в одном средстве массовой информации не обсуждался вопрос о разрешении многожёнства или многомужества, или коллективных сожительств. Это не обсуждает даже такой либерал, как М. Кантор. А почему? На этот вопрос нельзя ответить рационально, ответ на него коренится в иррациональной сфере нашего «постхристианского» общества.

            Любая свобода, главным образом свобода слова, прежде считавшаяся базовой ценностью демократически устроенного общества, в том числе и свобода критической мысли, - в рамках новой мифологии, которую рекомендует М. Кантор и его предполагаемые друзья, довольно строго ограничена (так называемая политкорректная свобода) со стороны её творцов и рядовых «священнослужителей». Таковыми М.Кантор, не обинуясь, называет идеологов глобализации, т.е. тех, кто выступает за теперешнюю внешнюю политику США.

            Мифология, как и религия, творит истину, а вовсе не доказывает или обнаруживает её. М. Кантор нигде не сомневается, что может быть что-то иное, чем процесс всеобщей глобализации под руководством Соединённых Штатов, к которому России предстоит только присоединиться, иначе её ждёт неотвратимая гибель. Пока жизнь в России устроена так: «…на руках остаётся только бумага, и в неё положено верить. Продавали всё. Военные продавали боевую технику и военные тайны, работники госбезопасности – секреты и архивы, дети продавали квартиры родителей, директора научных институтов сдавали в аренду здания и лаборатории (…).  А продажа – это ведь хорошо, прогрессивно (…). Богатство стало мерой оценки личности». ( «Учебник…»,т. 2, с.195).

              Да, идеология такого типа упорно навязывается обществу. Но вот неожиданный для автора вопрос: если всё это правда, то откуда же взялся он сам со своим «критическим образом мыслей»? Уж если всё подряд продаётся, то почему же не «продажен» М. Кантор? В романе и в рассматриваемых нами статьях есть ответ на этот вопрос: он состоит в том, что истинные евреи, к которым он себя причисляет, не продаются, поскольку сами и являются символами мировой цивилизации. Об этом несколько позже, а пока обратимся к так называемому исследованию истоков, которое проводит автор романа: «Так получилось, что большинство населения (русского – Г.М.) до ХIХ века само было чьей-то собственностью, так что инстинкт приобретательства и вкус к сбережениям как-то не развились. Подобно бедуину, чьё имущество сводится к бурнусу, русский убеждён, что не имеет смысла иметь: всё равно или отымут, или сгорит, или пропьёшь. Он относится к собственности с некоторым оттенком презрения. (…) Русских слишком долго упрекали в том, что они рабы плохой идеологии, - и вот сегодня им предложено было убедиться, что есть идеология Запада: она сильнее, жизнеспособнее и подвижнее российской. Она – настоящая» (там же, с. 196-197).

              Вновь и вновь мысль автора вертится вокруг банальнейших понятий. Что значит: «инстинкт приобретательства» у русских не развился? Если это «инстинкт», то он должен быть врождённым. А если он почему-то у кого-то «развился», то значит это не инстинкт, а некое приобретённое свойство. И вопрос нужно поставить совершенно иначе: откуда, кем и, главное, зачем приобретённое?

              Как известно более или менее подготовленному читателю, ответы на все эти вопросы дал М. Вебер в своей знаменитой книге «Протестантская этика и дух капитализма», в которой он выводит так называемый «инстинкт накопления» из духа протестантской, главным образом кальвинистской веры, которая, в свою очередь, опирается на «вечные ценности» Ветхого Завета. З. Фрейд ищет инстинкты накопительства в основах недоразвитой детской сексуальности, когда двух-трёхлетний ребёнок любуется своим калом и считает его своей значительной собственностью. Нам же  всё время втемяшивают в голову, что именно русские «инфантильны», – потому что не любят чужого «кала», да и свой не спешат накапливать. Наверное, Фрейд прав: тут что-то неладно в сексуальной ориентации, наверное, регресс к гомосексуализму неминуемо повлечёт за собой и стремление к капрофилии и капрофагии, об этом, кстати, с большой иронией написал наш автор-постмодернист В.Сорокин. Тут что-то есть. Приглашаем читателя задуматься вместе с нами.  

            У М. Кантора так же, как и у его духовного отца А.Зиновьева, есть одна, на первый взгляд хорошая, а на второй – не очень хорошая – мысль. Она заключается в том, что советская власть якобы даровала народу подлинное духовное освобождение, освободила этот порабощённый, исконно рабский русский народ от тирании царской власти. И – если бы не кошмарный Гитлер, - мы бы таким прямым и верным путём двигались к общечеловеческому коммунизму (читайте соч. А. Коллонтай об утопической сладостной жизни в 1974 году, или, например, А. Чаянова – в 1984 году).

           Суть строительства социализма в условиях России М. Кантор определяет просто: «Чтобы не опасаться, что кривой кирпич обрушит здание, – надо сразу строить из кривых кирпичей. Надо заставить всех здоровых изображать калек, чтобы калеке было не обидно. Чтобы калека чувствовал себя уверенно, вокруг него строят целое здание больницы. Плохо то, что здоровым людям там будет трудно. (…) Или всё дело в том, что меж неполноценных людей легче добиться социальной гармонии» («Учебник, т.1, с. 363).

             Здесь мысль автора двоится: с одной стороны – социализм, всецело построенный из кривых кирпичей, а с другой стороны – современное западное демократическое общество, которое вроде бы только тем и озабочено, как судьбой «лиц с ограниченными возможностями», для которых устраиваются даже специальные паралимпиады.

      По поводу, так сказать, общекультурной деятельности советской власти М. Кантор пишет: «Речь шла, разумеется, не о репрессиях, но всего лишь о том, чтобы привести страну в надлежащий вид, помыть, причесать. Ходит страна растрёпанной, а к ней приглашают визажиста: мол, приведи лахудру в порядок. Вот и нам бы с тобой такого дизайнера-визажиста. И экономику подправит, и перед людьми не стыдно. (…) Западный лидер, тот обыкновенно идёт, как фотомодель по подиуму: и пиджачок у него на одну пуговицу застёгнут, и манжеты сверкают, и булавка в галстуке правильная, и часы со вкусом подобраны – посмотреть приятно. А русский олух прёт, как трактор по бездорожью: пиджак застёгнут до ушей, ботинки скрипят, рожа красная, с утра литровую огрел, и от того глаза мутные – смотришь и гадаешь, дойдёт до трибуны или по пути грохнется». Портрет Б.Ельцина здесь узнаваем на сто процентов. Но фигура теперешнего «полковника КГБ у власти» этому облику явно не соответствует. Может быть, и впрямь Россия «европеизировалась»?

 

М. Кантор, на первый взгляд, ненавидит Россию совершенно искренне. Ему просто не по душе буквально всё, что здесь находится, всё, что происходит. Ему ненавистны её люди, её просторы, её климат, её обычаи и образ жизни, принятый в русском обществе. Примерно так же терпеть не мог всё русское пресловутый А. де Кюстин («Россия в 1837 году»), – ничего не доказывая, ничего не объясняя. Просто, ну, не по душе пришлась эта земля и всё, что на ней. И всё-таки эта ненависть имеет своё объяснение и не столь уж она «бескорыстна» у обоих этих авторов, как кажется на первый взгляд. Несмотря на всю свою британскую спесь, например, Р. Киплинг вовсе не проникся ненавистью к культуре Индии, которой очень многим был обязан, и в его сочинениях никакой «индофобии» не заметно. И этому есть объяснение: фобия – это, как хорошо известно из данных психологии, – это невротическое состояние, в основе которого лежит вовсе не «ненависть», а страх: «ненавидим» не потому, что нам всё кажется чуждым и «диким», а потому, что бессознательно и подсознательно «боимся» того, что публично объявляем презренным и отвратительным.

                Высокомерному французскому аристократу де Кюстину было мучительно больно и стыдно признаться, что всё его благополучие тех лет (1837г.) зиждется на русских штыках, что не будь решений Венского и последующих конгрессов, на которых позиция России была неизменно «монархической» по отношению к французскому государству, сам де Кюстин у себя на родине никакой бы роли не играл, да и вообще неизвестно, был ли бы он жив.

            Ощущение своей зависимости от чужого и непонятного мира рождает страх, выражающийся в «фобии», которой, например, не было ни у французских революционеров, ни у Наполеона, ни у его политических противников (Ж. де Местр, мадам де Сталь и др.) по той простой причине, что им было некого бояться, их не одолевали «комплексы». Они видели иную культуру, иной народ, иные политические принципы, но не «комплексовали», скрывая свой страх за наружной кичливостью и показным высокомерием. Пройдёт немного времени, ослабнут штыки николаевского режима, произойдёт революция 1848 года. И вместе с ней исчезнут такие явления, как А. де Кюстин.

              Но не навсегда. Позиция М. Кантора во многих отношениях схожа психологически с точкой зрения де Кюстина, но она, как нам представляется, несколько сложнее, что делает её особенно болезненной и, мы бы сказали, «надрывной». Казалось бы, – ну, «грязное пятно на карте», какая-то там страна пьяниц и воров, – и всё тут, вопрос исчерпан, плюнули, растёрли и уехали на Запад или в Израиль, да и забыли обо всём неприятном…

            Ан нет! Нужно три (даже четыре, если добавить публицистику) огромных тома, чтобы долго и тщательно «обличать» эту поистине дьявольскую страну, то и дело пытаясь наставить, хотя бы некоторых «обитателей» этого гиблого места «на путь истинный». Тут явно что-то не так. Как-то картинка не складывается.

           Во всех своих грехах, отчасти действительных, а отчасти воображаемых несчастьях, обрушившихся не только на него лично, но и на всю Россию М.Кантор обвиняет русскую интеллигенцию. Многие русские мыслители обращались к этому понятию, придавая ему различный смысл. Интеллигентами считали просто образованных людей, и особенно гуманитарно образованных, но здесь нам важно одно особенное толкование этого понятия. «Наряду с широким значением термина «И» получила развитие и узкое его толкование, позволяющее говорить об И. как о специфически рус. явлении, не имеющих аналогов в других странах. В этом смысле И. именуется лишь часть образованного слоя общества, берущая на себя роль выразительницы интересов народа, претендующая на роль его духовного пастыря и представителя перед властью» (БРЭ, т.11, М., 2008, с. 431). 

Мы видим, что до революции 1917 года интеллигенция считалась тем слоем народа, который не только защищает его, но и обеспечивает всестороннее развитие страны: «Пётр – первый образованный русский человек, первый русский интеллигент», –  писал, например, Д.С. Мережковский. В этом смысле совершенно прав был упомянутый нами М. Вебер. Назвавший русскую интеллигенцию «последним великим интеллектуальным движением, не единым, по определению несущим общую веру и в этом смысле принявшем вид религии». Но после революции 1917 года произошла великая подмена: вся разумно мыслящая русская элита была или истреблена, или отправлена в эмиграцию. И получилось вот что: «Заменив вакуум, образовавшийся после исчезновения русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией» (Б. Хазанов) «Евреи это и есть интеллигенция» ( М. Мандельштам, «Вторая книга воспоминаний»).

Иными словами: ваша прежняя белогвардейская интеллигенция куда-то вела и облапошилась, а теперь «мы» ведём вас в правильном направлении.

            М. Кантор варится в среде этой новой «псевдоинтеллигенции», обличает её, заискивает перед ней, но ещё более чужда ему та страна, в которой он вырос. М. Кантор боится России и маскирует свою «фобию», как и положено чужаку, так или иначе зависимому от среды обитания, в которую он волей судеб попал. Но вся беда в том, что эта русская «мерзость» – в нём самом, и именно генетически, по крови! И хотел бы быть (по самоощущению) представителем «богоизбранного народа», да вот беда: не может, и всё тут! Поэтому гнев и «фобия» М.Кантора обрушиваются одновременно на вышеупомянутую  «русскую», то есть еврейскую, интеллигенцию, составляющую, главным образом, и предмет изображения, и главного коллективного героя, и предполагаемый круг читателей романа. Всё это создаёт в романе особый лакейско-чистоплюйский аромат, которым пропитана каждая его страница. Автору хочется «господского», «барского» взгляда на «немытую Россию», но получается нечто от опрятного лакея, который, выбившись «в люди», с деланным презрением отвергает среду, его породившую, как бы оправдываясь: дескать, мы не такие-с, мы «бла-а-родные». Неслучайно поэтому один из главных героев «Учебника рисования», некий художник Гриша Гузкин, всю жизнь посвятил «урокам», с помощью которых можно попасть «в свет». Видимо, в этом образе, одновременно и натуралистическом и символическом, тоже немало от авторской позиции, тем более, что Гриша Гузкин всё время пытается показать, что он не просто еврей (первое время в Европе он это даже скрывает), а принадлежит к высокородным кругам. И даже его связь с Сарой Малатеста из рода Ротшильдов, на которой завершаются его «духовные искания» как бы признана подтвердить его «избранность».

           Феномен Кантора – это во многом и «феномен лакейства»: и хотелось бы, как «господа» на «свободном Западе», да вот, незадача. Ну, и, конечно, особый предмет почитания, даже «культа» – это богатство, деньги, ростовщичество в прямом и переносном смысле. Почти все персонажи романа «Учебник рисования» –  это евреи или полукровки, так или иначе маскирующиеся под «русских нонконформистов». Сам автор вроде бы и не одобряет их лакейские повадки, их заискивающие манеры: он твёрдо убеждён в особой миссии евреев. В этом трудно сомневаться и нам. Разве что оспорить Св. Писание.  Еврейство – богоизбранный народ, но в каком отношении и для чего богоизбранный? М. Кантор  в одной из публицистических статей утверждает, что евреи являются ключевой нитью всей цивилизации, в них скрыт её смысл и её суть: «Пунктом, в котором вся мировая история находится в свёрнутом виде и всегда готова проснуться, является Израиль, и шире – еврейский вопрос». И ещё: «Великий Завет является как бы кодом истории» («Медленные челюсти демократии», стр. 350, 357).

            Может быть, лакею и свойственно так думать о своём великом предназначении: дескать, раз господа меня приняли в своё общество, то я и являюсь «богоизбранным». Нам не под силу спорить с М.Кантором в понимании еврейского вопроса, и мы оставим его решение читателю, но в качестве комментария приведём  З. Фрейда из его последней, опубликованной большей частью уже после его смерти, книги «Человек по имени Моисей и монотеистическая религия». Фрейд – один из трёх великих евреев  (ещё Маркс и Эйнштейн) под конец жизни усомнился именно в «богоизбранности» еврейского народа. Эту книгу он завещал опубликовать в полном виде только после его смерти, так как там утверждалось, что великий пророк и законоучитель вождь Моисей, провозвестник религии избранничества еврейского народа, был убит евреями и, осознавая эту гигантскую вину перед богом и историей, евреи постарались возложить её на другие народы; так и сформировался комплекс «еврейского превосходства» –  изнанка всеобщего комплекса вины.

Что-то тут есть, напоминающее ход размышлений М. Кантора, который во всём винит проклятую Россию.  Комплекс вины перешёл и в христианское вероучение, потому что нет искупления без осознания вины. Но в чём эта вина? Нам всё время говорят: Россия, как и Германия ответственна за Холокост. Косвенно об этом пишет и М.Кантор: нелегко в России евреям, но на Западе тоже не легче. Так где же выход? Пока он, по крайней мере, для М.Кантора в «двойном гражданстве» и во всемирной диаспоре. Но окончательного ответа на этот вопрос автор в своих сочинениях не даёт. Да и мы лишь приглашаем подумать об этом вместе.