Литературная критика

Анатолий Мариенгоф

        Не так давно вышла интересная книга Захара Прилепина «Жизнь и строфы Анатолия Мариенгофа» (Москва,  2018). Я давно занимаюсь изучением литературы начала ХХ века,  в том числе и ранней советской литературы, поэтому внимательно её прочитал. Конечно, размах творчества З. Прилепина поражает: от описания полубандитских персонажей до настоящего героизма защитников Донбасса, а рядом и Соловецкий лагерь, и вдруг книга о социалистическом реалисте Леониде Леонове (написана по признанию самого автора при содействии небезызвестного Д. Быкова)... О многих сочинениях З. Прилепина я отзывался в печати и часто весьма положительно. Но этот отзыв  –   не рецензия, и не критике – просто  у меня другое представление о личности и творчестве  А. Мариенгофа, которое я и хочу предложить вниманию читателя.

Сочинения, да и вообще вся литературная биография А. Мариенгофа, начиная с 1930-х годов и до перестройки, были отведены на второй план не только русской, но и советской литературы. Почему? Ответы могут быть разными. Мариенгоф (1897– 1962), как и многие  поэты, позднее ставшие «советскими», к эмиграции не примыкал, советскую власть, даже если и не очень любил, но всё же считал необходимым явлением в истории отечественной культуры. Характерен его мемуарный отзыв об одном из престарелых к тому времени большевиков М.Я. Вайнштейне, члена партии с 1903 года:

«В эмиграции Михаил Яковлевич был близок к Владимиру Ильичу, находясь у него как бы в личных политических секретарях.

–  Вы, Михаил Яковлевич, любите Ленина? – однажды спросил я. – Очень?                                      

– То не то слово, – ответил он. – Что это такое “любить Ленина”? Нет, он всегда висит в красном углу большевистской души, как икона в крестьянской хате» (из книги «Это вам, потомки!» Цит. по «Бессмертная трилогия», М. 2006, стр. 418).

Сказать по правде, я не знаю, кто такой Вайнштейн. Обращаюсь к интернету. М.Я. Вайнштейн присутствует в одном из блогов, где цитируется эта книга Мариенгофа. И всё. Так и остаётся неясным, реальный это человек или литературная выдумка самого А. Мариенгофа.

Интересны и другие разговоры Мариенгофа о социалистической демократии с разными деятелями коммунистической партии, многие из которых запросто общались с представителями литературной и театральной среды.  Например: «У Таировых за столом затеяли разговор о демократии. В нашем понимании и в американском.

Насмешливо почесав свои рыжие бакенбарды, Карл Радек сказал:

–   Конечно, и у нас могут быть две партии... одна у власти, другая в тюрьме.     

И в столовой стало тихо. Никому больше не захотелось разговаривать о демократии» ( там же, стр. 453).

Но, как ни странно, а, возможно, даже закономерно, Мариенгофу не нравился только сталинский этап  так называемого строительства социализма, который ему, в отличие от Есенина, удалось даже пережить без травм и потерь. Особенно ясно это видно из одной записи в той же книге: «Труп тирана, кровавого тирана, верховного палача, государственного преступника следует бросать в помойную яму, а не помещать его в мраморном мавзолее – усыпальнице рядом с Лениным» (стр. 471). Дескать, вот великий-то Ленин «нам путь озарил», а вот Сталин-то стал палачом. Между прочим, и при Хрущёве для Мариенгофа ситуация не очень-то изменилась. В одной из  бесед с профессором Эйхенбаумом произошёл следующий диалог:

«–  А ты знаешь, Толя, что во Французской Академии сказал о тебе Виктор Гюго?                                            

– Нет, к стыду своему не знаю.

– Может, тебе это интересно?

– Очень!

Тогда старый Эйх снял с полки только что вышедший XY том Гюго и с отличной выразительностью стал читать двадцать пятую страницу: “Ни один поэт не заставлял свои трагедии и комедии сражаться с такой геройской отвагой. Он посылал свои пьесы, как генерал отправляет на приступ своих солдат. Запрещённая драма немедленно замещалась другой, но и её постигала та же участь”.

Эйх захлопнул книгу и замолчал, не без самоудовлетворения и торжественности.                                                             

–  Да, профессор, Виктор Гюго это сказал обо мне. И это святая истина. Сегодня, то есть 9 февраля 1957 года, ВСЕ мои пьесы запрещены.

– Сколько их?

– Больших девять. Юношеские не в счёт, очень плохие – тоже. Одни запрещали накануне первой репетиции, другие – накануне премьеры, третьи – после неё, четвёртые – после сотого спектакля (“Люди и свиньи”), пятые – после двухсотого (“Золотой обруч”)» ( стр. 428).

Видимо, суть дела не только в том или ином отношении к советской власти, а в том, что сама стилистика творчества Мариенгофа, как и других имажинистов, явно противоречила идеологии и стилистике социалистического реализма. Взаимной любви не было, хотя и была некоторая симпатия, главным образом со стороны самого поэта. Но не было такой уж жгучей ненависти. Хотя есть и другие замечания: «Стоял тёплый августовский день. Мой стол в издательстве помещался у окна. По улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели их сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на котором было написано: “МЫ ТРЕБУЕМ МАССОВОГО ТЕРРОРА”» (стр. 16). Мемуарист, вне всякого сомнения, осуждает призывы такого рода. Однако в вышедшем в 1918 году коллективном сборнике «Явь» имеется такое стихотворение Мариенгофа:

Не правда ли это напоминает некоторые строки Маяковского:

А ведь Маяковского Мариенгоф всю жизнь ненавидел. Не говоря уже о некоторых, так называемых пролетарских поэтах, которые писали примерно то же самое. Владимир Кириллов:

Как говорится, пролетарским поэтам господь простит, за Маяковским стояла чекистка Л. Брик, но откуда такая злоба у А. Мариенгофа, которого знаменитый в то время актёр МХТ В. Качалов называл «всероссийским денди»?   Странно как-то. Может быть помогут разобраться в этом воспоминания одного из имажинистов, Александра Кусикова: «Но он пустой, без вдохновения, без внутренней культуры, без нутра; как, никто: эстетствующий приказчик из галантерейного магазина. Вот и всё! Вот и ничего! Может быть и есть у него хорошие  строчки, или образы, да только всё это так, зря.  Целого нет. Без лица».                                                                                                              Говорят, на Кусикова как мемуариста ссылаться опасно, тем более, что многолетняя дружба Мариенгофа с Есениным, казалось бы, свидетельствует об обратном. Углубляться в эту тему не входит в нашу задачу, тем паче, что на их дружбе лежит оттенок – отчасти, возможно, фарсовый – гомосексуальных отношений. Есенин, как никто другой из имажинистов, был близок к властям того времени. Был на приёме у Троцкого, где получил весьма серьёзные обещания. Вот что пишет по этому поводу один из имажинистов – Рюрик Ивнев – в Дневнике (28 августа 1923 года): «У нас будет журнал “Вольнодумец” (результат визита Есенина к Троцкому). Не думаю, чтобы вышло из него что-нибудь особенное, принимая во внимание узурпаторские наклонности Мариенгофа. Он был так беспомощен и жалок без Серёжи, и в этот период я его очень любил и жалел, а теперь он так явно извлекает выгоды, “выжимая сок” из своей дружбы с Серёжей. Всё это противно до тошноты, и у меня нет никакой радости, несмотря на то, что, вероятно, я смогу напечатать свой роман.                                                                                                          Валя Старцев ругал стихи Мариенгофа. Я защищал, но ей-богу, не знаю, кто прав, кто виноват».

***

Само собой разумеется, один из главных героев в воспоминаниях А. Мариенгофа  – это Сергей Есенин. Об их знакомстве и дружбе в литературе имеется масса свидетельств. Они познакомились в кругу имажинистов. Прямо можно сказать, что в те времена идейное разнообразие литературных групп и поэтов было даже удивительным. Например, Мариенгоф пишет: «Не чуждо нам было и гениальное мракобесие Василия Васильевича Розанова, уверяющего, что счастливую и великую родину любить не великая вещь и что любить мы её должны, когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно когда наша “мать” пьяна, лжёт и вся запуталась в грехе... Но и это ещё не последнее: когда она, наконец, умрёт и “обглоданная евреями будет являть одни кости” – тот будет “русский”, кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого» (стр. 119).

Это высказывание выглядит просто-напросто удивительным, если учесть, что сам Мариенгоф – сын еврея-выкреста, хотя своё происхождение он никогда и нигде не афишировал. Но достаточно положительная ссылка на В. Розанова вызывает удивление. Мне кажется, что никакой по-настоящему глубокой дружбы между Есениным и Мариенгофом быть не могло. И в романе «Без вранья», и в книге «Мой век, мои друзья и подруги» образ Есенина выглядит  не слишком-то приглядно. По мысли Мариенгофа  Есенин без конца метался между чувством любви к России и стремлением вклиниться в ряды высшего света и вплоть до императорского двора. Никто, конечно, не отрицает, да и не может отрицать то, что Есенин – русский национальный поэт, но уровень его тщеславия, особенно для литератора начала 1920-х годов, просто поражает. Особенно это сказывалось на истории его многочисленных женитьб. Мариенгоф рассказывает об одной из прежних жён поэта, внучке Льва Толстого – Софье Андреевне Толстой: «Узнал её по портретам Льва Николаевича.

А когда-то Есенин хотел жениться на дочери Шаляпина, рыженькой веснущатой дурнушке.

Потом – Айседора Дункан.

И всё для биографии.

Есенин – Шаляпина!

Есенин – Дункан!

Есенин – Толстая!

Кого же любил Есенин?

Больше всех он ненавидел Зинаиду Райх.

Вот её, эту женщину, с лицом  белым и круглым как тарелка, эту женщину, которую он ненавидел больше всех в жизни, её – единственную – и любил. (...) Мне кажется, что и у неё другой любви не было. Помани её Есенин пальцем, она бы от Мейерхольда убежала без резинового плаща и без зонтика в дождь и в град» (стр. 360 - 61).

***

В 1930-е – 50-е годы Мариенгоф обращается к драматургии, старается, по собственному признанию, «лизнуть» тогдашних правителей. Особенно это относится к пьесе «Остров великих надежд» (1951 год). Интересно об этом пишет в своих воспоминаниях артист Михаил Козаков, друг семьи Мариенгофа. «На “Остров великих надежд ” в Питере в режиссуре Г.А. Товстоногова в Ленинградском театре им. Ленинского комсомола Мариенгоф и отец ( Отец Михаила Козакова – Г.М.) возлагали действительно большие надежды. В пьесе и спектакле  действовали Ленин, Сталин, Черчилль, Рузвельт... Спектакль вышел в 1951 году. Папа и Толя решили “лизнуть”. Положение их в литературе и в жизни было отчаянное. Не печатали, не переиздавали, не платили...

Но, как   будет сказано впоследствии у Александра Галича: “Ох, не шейте вы, евреи, ливреи…”. Хотели лизнуть одно место, и оказались в этом самом месте. Спектакль был разгромлен в “Правде” и попал в Постановление о драматургии... Лизать тоже надо уметь.»

А до этого, ещё во время войны, Мариенгоф написал балладу «Капитан Гастелло», поэму о Зое Космодемьянской «Зоя – Таня» и др.. Но, как уже говорилось, его литературной карьере это не так-то уж помогло.                                       В своих мемуарах, особенно последней книге «Это вам, потомки» он удивляется, что дожил до 60-ти  лет, не подвергшись ни репрессиям, ни преследованиям. Это действительно удивительно, поскольку он пережил большинство своих друзей и подруг, кроме Рюрика Ивнева и - А. Кусикова, который давно уже находился за границей. В стихах Мариенгоф немало кривлялся, порой становясь каким-то циником, но проза его, особенно мемуары, серьёзна и интересна.

Подводя итоги своему исследованию Захар Прилепин пишет: «По факту – Мариенгоф всю жизнь оставался тем, с чего начал свой путь, – советской литературной богемой» (стр. 158). Может быть, это отчасти и так, но мне почему-то ближе та характеристика, которую дал его сочинениям Ленин. Вождь выразился кратко: «Больной мальчик».

Санкт-Петербург              Декабрь 2023 года