Литературная критика

Правда, толкующий это понятие “Словарь современного русского литературного языка” еще и добавляет: “пристрастие…к многословному бесполезному сочинительству”. А “Современный словарь иностранных слов” уточняет: “болезненное”.

Как давно возникла графомания? Наверное, она была всегда. В среде графоманов встречаются известные и популярные в прошлом имена. Одним из первых графоманов можно назвать, к примеру, римского писателя Гигина, который всего-навсего взял и переписал мифы, собранные каким-то греческим эрудитом. И поставил под ними свою подпись (хотя я и не настаиваю).

Родоначальником отечественной графомании принято считать Дмитрия Ивановича Хвостова:

О, старые добрые времена! Тогда откровенный и воинствующий графоман был все-таки не так распространен, как сейчас. И, кроме того, он был, ну если и не общественно полезной фигурой, то бесспорно существом в некотором роде необходимым. Поскольку, как писал Ф.Ф. Вигель в своих «Записках»:

«Вошло в обыкновение, чтобы молодые писатели об него оттачивали перо свое, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие; входя в лета, уступали его новым пришельцам на Парнас, и таким образом целый век молодым ребятам служил он потехой».   

К славному племени графоманов можно с полным на то основанием отнести и Василия Васильевича Капниста.

Классический образец болезненной мании являла собой отчасти и фигура  Белинского. По словам Достоевского, «самое смрадное и тупое явление русской жизни». Юлий Айхенвальд в своих «Силуэты русских писателей» писал о том, что «Белинский слишком много цитирует».

Этот ряд может продолжить Николай Чернышевский, Семен Надсон, и, конечно же, Ульянов-Ленин, который как-то в анкетных данных насупротив пункта «профессия» вписал однажды – «литератор». Того, кто осилил все тома им написанного, можно смело внести в красную книгу.

Ну и многие другие. Каждый может пополнять список собственным подбором имен.

Популяция графоманов пополнилась после революции 1917 года. Не даром в советское время количество «литераторов», чьим кумиром и высшим судией по части философии, кино и литературы был Ленин, возросло до невероятных размеров. В литераторы шли чуть ли не по разнарядке. А сама литература стала такой же распространенной и массовой профессией, как строитель или сантехник. Возник даже Литературный институт, к большому недоразумению существующий и поныне.

Евгений Баратынский написал однажды:

Мой дар убог, и голос мой не громок…

В Дневниках Пришвина есть строчки, в которых русский писатель на склоне своей творческой деятельности подсчитывает, сколько из написанного им останется в литературе. И приходит к грустному выводу: мало.

Эти не сомневаются. Они пришли не думать, а действовать. Писать, тоннами, томами, собраниями сочинений.

Особенно расплодился графоман в Интернете. Сайтов, где он плодиться, превеликое множество: проза.ru, Самиздат и т.п.

Мне рассказывали, что на прозе.ruесть некий завсегдатай – Петр Свирь. У него в активе 280 (!!!) худ. произведений и 13000 (тринадцать тысяч!) читателей.  

Как говорится, желающие могут ознакомиться.

На первый, поверхностный взгляд, графоман в массе своей - существо слабое, беззащитное и безвредное, и даже доброе, обремененное массой комплексов. Да и страсть к сочинительству – не самая страшная из смертных грехов.

Как правило, Он - что-то вроде паучка, гусеницы или мотылька, весело порхающего возле настольной лампы. Бедный и несчастный, вот-вот обожжет себе серые крылышки. Проживет не более суток. А после - погрузится в мертвую воду вечного забвения. Вместе с ворохом исписанных мелким убористым почерком пожелтевших от времени и желчной неудовлетворенностью окружающим миром бумаг.

И все-таки, несмотря на то, что у каждого свои тараканы в голове, есть и у отечественного графомана свои отличительные, типические, черты.   

Один из основных – это отсутствие вкуса. Графоман пишет упоенно, помногу, но все, к чему он прикасается, не преображается, в лучшем случае остается сырьем.
Графоман, не выносит какой-либо критики в свой адрес. Каждый из сего избранного племени в начальной стадии переживает период гениальности. Он– этакое промежуточное звено между падшим ангелом и гением. Поэтому и относится к критике весьма болезненно. Обычный аргумент в свою пользу: не появился на свет еще читатель, который по достоинству мог оценить мои творения. Или: мои тексты не совершенны, потому что Вы – идиот.
Графоман стремится к тому, чтобы о его творениях узнали как можно большее количество читателей. Он не работает над текстом. Клонирует штампы, язык его порой ярок, но это – громыхание от беспомощности.

Флобер раз по десять переписывал страницу за страницей. Графоман уверен в своей безупречности. Есть тихие, домашние, графоманы, есть буйные.

В свое время в Питерском доме литераторов, который волею судеб был  расположен напротив здания местного КГБ, что на Литейном, дабы писателям было недалеко носить свои собрания сочинений, большой популярностью среди местной писательской братии пользовалась бронзовая статуэтка Маяковского. В здании на улице Чайковского, как и в знаменитом заведении на улице Герцена, ныне Большая Никитская, то бишь в ЦДЛе, имеется  ресторан. Маяковский, как раз и располагается на выходе из ресторана подобно швейцару. Так вот лет этак пять-шесть тому назад в пьяном угаре тамошний графоман имел обыкновение отводить душу на пролетарском поэте. И его бронзовую внешность так отшлифовали, что он блестел ярче солнца.

Мочили Маяковского отчаянно, с ухарским повизгиванием и от души. Маяковский был в ответе за все. За то, что за окном погода плохая. За то, что не печатают. За то, что был красив и талантлив. За то, что его любили женщины. За то, что жизнь и судьба обделила питерских графоманов тем, чего у него было в избытке (хотя и у него есть немало образчиков явной графомании, как вам такой вот убогий пассаж:

Но главное, наверное, били не за это, а за то, что они в этой жизни – последние в очереди за бессмертием. 

Более наглядных примеров графомании тьмы и тьмы. Именам несть числа. Но, к сожалению, способы дезактивации от графоманов и методы борьбы с ним немногочисленны.  

В свое время Андрей Битов в ЦДЛ, увидев в холе Андрея Вознесенского, занялся рукоприкладством. Что самое забавное, правление Союза писателей его оправдало.

Этот случай, впрочем, нисколько не отрезвляет испытывающих в руках мучительный зуд.    

Так что же делать? Бить или не бить?

Вспомним, чему нас учит в аналогичной ситуации классика. Вот начало знаменитого рассказа Антоши Чехонте «Правила для начинающих авторов»:

«Всякого только что родившегося младенца следует старательно омыть и, давши ему отдохнуть от первых впечатлений, сильно высечь со словами: «Не пиши! Не пиши! Не будь писателем!»