Онтологические прогулки

Смерть – универсальный (всеисторический, внеличностный) феномен; тема смерти – всегда актуальна. Её присутствие – зримое или незримое – ощущается в каждом личностном сознании, в мироощущении любой культурно-исторической эпохи.

            Это постоянство актуальности самой темы указывает на то, что смерть есть проблема – для любой культуры и, соответственно, для любого индивидуального сознания.

 Актуализация этой темы может быть относительно редким, внезапным и катастрофичным для самого актуализирующего; агрессивный, невытесняемый, болезненно отчётливый образ вторгается в устойчивую, стабильную до этого момента картину мира и взрывает её, поражая сознание своей бессмысленностью и, в то же время, предельной реалистичностью. – Метаморфоза, отдающаяся в последующем существовании тоской, тревогой, болезнью.

Тема смерти может звучать в сознании тихо, фоновым образом – подобно некой привычной, но отдалённо существующей мелодии; в этой отдалённости присутствия сам образ смерти окостеневает, блекнет, но не утрачивается. Он – где-то далеко на линии горизонта, – явленный, но не отчётливый, присутствующий, но не действующий, существующий, но не навязывающий себя. В таком признании-дистанцировании феномена проявляет себя своеобразное вытеснение, своеобразное бегство-от-..., сопровождающееся, как правило, погружением субъективного сознания в мир объектов и последующим растворением его в этом мире: dasmanвместо existentia, объективация вместо личностного самосознания.

И тема смерти может звучать в сознании постоянно. Сознание обращается к ней, творит – внутри её тематического (смыслового) пространства – новые смыслы, своеобразно культивирует её. В этом случае обращение к тематике смерти становится своеобразной игрой – не обязательно экзистенциальной, но и не всегда формальной. В этом случае тема смерти нужна – нужна самому сознанию, к ней обращающемуся; она – элемент внутреннего диалога, условие становления самосознания, конструктивная сила, формирующая образ реальности.

Есть исторические эпохи о смерти долго молчащие, но внезапно о ней проговаривающиеся, и такая проговорка может оказаться их собственным концом, финалом, гибелью определённого эстетического стиля, их конституирующего. Таковы  новоевропейские XVII– XVIIIвека: от Декарта до Канта.  Есть эпохи о смерти знающие, но думающие о ней отдалённо, неконкретно, поверхностно; здесь знание подобно (полу)умолчанию, (полу)сокрытию, и это “полу-” позволяет избегать серьёзных экзистенциальных потрясений, порой ценой утраты самой экзистенции и погружения собственного эпохального “Я” в самомистифицирующие иллюзии. Возможно, таковы все европейские Возрождения – от  Каролингов до Медичи. И есть эпохи со смертью играющие, о смерти грезящие, со смертью говорящие и – хотя бы уже в силу этого – от смерти зависящие. Кажется, наша эпоха относится именно к ним.

                                       1.

Что такое смерть ? – Событие, о котором не знает никто. Никто из живущих. Для каждого живущего Я  сейчас смерть неизвестна. В границах культурного пространства смерть – эмпирически непознаваемый феномен. Умирающий размыкает пространство культуры, неизвестным, пока непознаваемым для нас образом он выходит (уходит) в нечто, что по отношению к миру культуры смутно конституируется как Иное. Культура – всегда по эту сторону; Иное – всегда по ту. Культура – всегда здесь, Иное – всегда там. Здесь – звучание речи; там – молчание. Молчание – фон речи.

Откуда возникает уверенность в том, что мышление есть неотъемлемый атрибут события умирания? Почему умирающий обязательно должен мыслить? Не может ли само переживание смерти не столько мыслиться, сколько видеться? Или смерть являет себя как-то ещё – вне мысли и вне образа? Неким неизвестным-непредсказуемым способом? И если видение смерти (или что-то ещё) заслоняет собою мышление о смерти, можно ли говорить о том, что понимание феномена смерти вообще возможно? Или смерть – тот феномен, который лишь впервые (и, может быть, всего однажды) обнажает действительную данность иррационального? Смерть как синоним принципиально непонимаемого? Как то, что вообще находится вне понимания, вне мышления?

Культура, нахождение-Здесь, стремящееся заглянуть в Иное-Там, проецирует этому Иному собственные рационалистические  аксиомы, превращающиеся в процессе такого проецирования в предрассудки. Мышление-Здесь готово смириться с тем, что смерть есть, оно в итоге смиряется с тем, что оно само однажды умрёт, исчезнет, растает; но, соглашаясь с неизбежностью собственного исчезновения, оно не готово признать (примириться) с обстоятельством, относительно события самоисчезновения акцидентальным, – с тем, что понимание феномена смерти может оказаться вообще невозможным. Умереть оказывается легче, чем непонять.

Эмпирическое незнание-непонимание-непостижение Смерти – граница возможностей мысли. Предел. Закрытая дверь, делающая дальнейшее продвижение по лабиринту смыслов, невозможным.

Поражение мысли порождает фрустрацию. Постоянство актуализации тематики смерти обнажает склонность к погружению в депрессию.

Ненаполненность слова “смерть” конкретными эмпирическими содержаниями превращает его в “пустое понятие” – в некую точку смыслового пространства, главной характеристикой которого оказывается термин “неконкретное”. Неконкретное, в итоге, растворяется в Отсутствии смысла, превращается в бессмысленное. Такая смысловая ненаполненность-неконкретность– бессмысленность термина делает само его использование провокационным. Само упоминание имени смерти есть провокация. (Это провокация, прежде всего, по отношению к теоретическому (строгому) мышлению, но воздействуя на сферу теоретического, она порождает отзвуки и в сфере экзистенциального.)

Провокационность речи-о-смерти – в её следствиях: в неявном погружении мышления в поток дерационализации. Мысль, стремящаяся выразить некое содержание, лишь имитирует успешность собственного намерения; говоря о чём-то, она в действительности не говорит ни о чём.

Высказывание “смерть есть нечто (конкретное)” фатальным образом превращает дерационализацию-обессмысливание в судьбу дискурса.

Рациональность мышления – при всём многообразии пониманий данного словосочетания предполагает наличие психологического измерения: рациональное мышление есть мышление отчётливое, т.е. осознающее смысл используемых понятий. Такая отчётливая ясность мышления реализует себя в особой интенсивности движения мысли, – в особой энергийной среде рождения-проявления смысла, и может подтвердить (продемонстрировать) себя в воспроизведении чётких определений тех понятий, которыми она пользуется.

Слово “смерть”, используемое в качестве обозначения чего-то, что обеспечено конкретным эмпирическим содержанием, конкретным смыслом (“смерть есть нечто”), в действительности ничем подобным не обеспечено: речь-о-смерти – внеэмпирична; её эмпиризм – лишь наблюдение за конвульсиями тела некоего Другого, – социально-социологический взгляд, взгляд со стороны, который ничего не говорит о реальном внутреннем переживании-содержании феномена смерти. Всякое указание на содержательную сторону события смерти – (само)мистификация, иллюзия-видимость знания, –  принципиальная неясность смысла феномена, выдающая себя за свою противоположность. Мы говорим о смерти так, как будто мы что-то знаем о ней. В действительности мышление лишь проговаривает слово, отказываясь – как правило, на уровне автоматизма, – задумываться о том, имеет ли оно реальный смысл. Проговаривая слово “смерть”, мышление ускоряется, “скользит”, перепрыгивает от него к новым смысловым элементам, двигается дальше по цепи смысловых значений так, как-будто все звенья этой цепи содержательно сцеплены, связаны друг с другом, –  так, как-будто каждое предшествующее смысловое звено обосновывает существование последующего, – вне всяких разрывов и несоответствий. Но высказывание о смерти произнесено и разрыв, тем самым, произошёл: вопреки желанию сознания не замечать этого.

Дерационализация мышления здесь – в возникновении своеобразного автоматизма воспроизведения слова, – автоматизма, игнорирующего вопрос о смысле, – автоматизма, целью которого оказывается: “озвучить”, но не “понять”. Автоматизм как способ произведения “пустых” понятий, – звучаний, лишённых чёткого смысла.

            Разрывы в смысловых цепочках несколько по-новому актуализируют так и не решённую до сих пор старую гносеологическую проблему: если из смысловой цепи выпадает одно звено, дерационализируется ли при этом вся смысловая цепь? И если дерационализация происходит, то в каком объёме и в какой степени? Где вообще проходят границы, отделяющие рациональное от нерационального? Возможно ли вообще “рациональное мышление” в таком случае? Возможно ли “ чистое рациональное мышление” как таковое?

            Автоматичность мышления соотносится с автоматизмом осуществления самосознания. Самосознание Я погружается в сферу неотчётливости, полу- или не-фиксируемости; при этом само субъектное Я оказывается перед перспективой (относительного) саморастворения, самораспыления в потоке воспроизводимых мышлением смысловых образов.

 (Автоматическое) мышление может нести такую же угрозу существованию Я, как и отсутствие мышления; мышление может сделать субъектное Я исчезнувшим.

Дерационализация мысли – впадение в неотчётливое, неконкретное, пустое, бессмысленное и неосмысливаемое, – вводит в жизнь сознания особую энергийную интенсивность, описание которой скорее возможно посредством использования образов и метафор, нежели при помощи строгих, логически выверенных понятий: “мерцание”, “сумеречность”, “смутность”,  “(само)забвение”... – И множество других вариаций, число которых стремится к бесконечености… –  В данном случае мы имеем дело в большей степени с эстетикой сновидения, транса, медитации, погружения в иллюзорное, – с эстетикой Ночи, противоположной эстетике Дня с его ясностью, отчётливостью и понятийной однозначностью.

Когда высказывание “смерть есть нечто (конкретное)” осуществлено и, следовательно, дерационализирующий разрыв в цепи смысловых связей произошёл, мышление неизбежно соскальзывает в сферу неопределённости / сферу транса, неизбежно оказывается на грани между явью и сном, и чем чаще это высказывание произносится, тем больше оно склонно эту грань переступить, выбрав между двумя реальностями реальность ночную, реальность иллюзии.

Даже говоря о смерти-Другого, мысль (самосознание) действует против себя самой; в речи об исчезновении Другого в итоге исчезает само говорящее Я. Само слово “смерть” оказывается своеобразным призывом со стороны Иного. Иное требует, зовёт. Ответом на этот зов оказывается звучание, внешне имитирующее речь, но по своей внутренней сути являющееся молчанием. Речь об Ином, в итоге, приводит к своеобразной, дерационализирующей трансформации самой этой речи.

Речь-в-состоянии-сновидения балансирует между двумя полюсами: полюсом бреда и полюсом пророчества.

В процессе такого движения мысль всегда рискует полностью осуществиться в одном из них и, тем самым, окончательно исчезнуть.

Если смерть – это Ничто, то прикосновение к такому Ничто уничтожает.

                                               2.

Пустое смысловое пространство, скрывающееся за именем того или иного слова, не бывает пустым всегда. В это пространство вторгаются другие смысловые потоки, оно заполняется этими потоками и, в итоге, начинает указывать – как правило, на ассоциативном уровне, – на новые, неявные смыслы. Трансформируясь, перерождаясь, это пространство впадает в стихию релятивизма. Так, например, под словом-вывеской “смерть” могут скрываться концептуальные модели “перехода в иную (высшую) реальность” (религиозно-мистический дискурс), “ощущения тревоги” (экзистенциалистский дискурс), “вытеснения первичных бессознательных позывов и актуализации комплекса вины” (психоаналитический дискурс), “одиночества и утраты” (романтический дискурс) и т.д. В любом случае слово “смерть” начинает указывать на нечто иное по отношению к себе, и в таком указании оно неизбежно символизируется. Символизация – неизбежность в “жизни” “пустого пространства”; каково будет содержание этого символа – результат случайного стечения обстоятельств времени, места и особенности индивидуальных психологических свойств субъекта – специфики конкретного образа DaSein(М.Хайдеггер), но само движение в сторону превращения простого высказывания “смерть есть нечто” в высказывание символическое – представляется неотвратимым:  (смысловая) пустота недолговечна.

Символизация слова “смерть” означает, что это слово обретает “второе дно” – некий подводный смысл, предельно действенный, актуальный, активно участвующий в последующем движении мысли, но при этом обладающий характером сокрытости: он функционирует под чужим именем. Такой способ существования “второго смысла” может не осознаваться и, как правило, не осознаётся самим субъектом; именно поэтому такой способ существования этого смысла нельзя назвать рациональным. Данная смысловая реальность оказывается продуктом дерационализации, следствием разрыва смысловых цепочек, осуществлённого благодаря использованию “пустого понятия”, “пустого смыслового высказывания”.

В этом контексте высказывание “смерть есть нечто” выполняет функцию анти-концепта. Оно оказывается универсальным негативным (пустым в смысловом отношении) регулятором смыслового пространства, существующего в сознании субъекта. Смысл негативности в данном случае сводится именно к дерационализации этого пространства; разрыв смысловых цепочек и создаёт те швы в плоскости мышления, сквозь которые проявляются-просачиваются неявные, внешне скрытые, “подпочвенные” смысловые содержания. Не фиксируемый сознанием разрыв смысловых цепей, происходящий при сохранении внешней видимости их целостности, обнажает зазор между двумя планами существования: сквозь непосредственно высказанное, представляющее собою образ действительности, на “поверхность” сознания выходит то, что может быть с определённой долей риска быть названо ЖЕЛАНИЕМ. Именно Желание делает символизацию “пустого смыслового пространства” осуществлённой, и именно ради Желания данная символизация осуществляется.

Единство сил Желания оказывается действительной фундаментальной силой сознания, именно эта сила формирует вектор мышления (или – по крайней мере, активно соучаствует в этом формировании), она же обеспечивает единство внутреннего смыслового мира сознания – вопреки всем смысловым несоответствиям, противоречиям  и разрывам, свойственным этому миру. Это – то становящееся, для которого любое ставшее-существующее, обозначаемое тем или иным понятием, оказывается лишь своеобразной декорацией, скрывающей-гарантирующей существование Желания и, тем самым, сохраняющей-создающей условия (предпосылки) для его осуществления.

Знак (слово, понятие) Смерти, стремясь наполниться конкретными (псевдо) эмпирическими содержаниями и по мере (псевдо) осуществления такой наполненности, превращается в символ; тем самым, “Смерть” начинает указывать на нечто противоположное себе. Символ Смерти оказывается неявным образом связан с миром Желания, т.е. с реальностью Жизни. Манипулируя символом “Смерти”, Жизнь утверждает себя в проектировании новых жизненных горизонтов, открывающихся перед субъектным Я в процессе осуществления мысли. Мысль, манипулируя смыслом прекращения существования, удлиняет перспективу видения этого существования в будущем, проецирует определённый сценарий осуществления существования в будущее. Формальный предел существования оказывается – парадоксальным образом –  знаком-возможностью дальнейшей длительности существования; знак Смерти становится частью инструментального арсенала Жизни. Смерть указывает (скрыто, неявно, таинственно, подпольно) на Жизнь; с другой стороны, Жизнь именно под знаком Смерти получает особый, более интенсивно выраженный стимул для собственной самореализации.

Смерть оказывается маской Жизни, формой наполненности Жизни; и так же, как маска зависит от своего носителя, так и тот, кто одевает маску, так или иначе вынужден считаться с ней.

                                               3.

Разрыв рациональных связей внутри пространства мысли, – разрыв, осуществляющийся в процессе попытки конкретизировать представление о смерти, выявляет некую внутреннюю реальность сознания, относительно которой рационально выверенное мышление оказывается чем-то поверхностным. Желание сочится сквозь швы пространства мысли, Желание приходит (вторгается) в это пространство из глубины. Эта глубинность topos’а Желания превращает линию разрыва (шов) на плоскости пространства мысли в трещину; реальность сознания обретает объём, глубину, плотность, обретает формы некой телесности.

Обнажение зазора между непосредственно высказываемым смыслом – плоскостью-пространством мысли, и Желанием, скрыто присутствующим “под” этой плоскостью, делает реальность сознания объёмной.

Манипулирование символом Смерти, – манипулирование, осуществляемое силами Желания, дерреализует феномен смерти; превращая этот символ в маску, Желание лишает Смерть какой-либо самостоятельной сущности. В реальности действительного человеческого существования феномен Смерти отсутствует; реальность такого существования – это тотальность присутствия Жизни.

Само озвучивание темы Смерти, регулярное воспроизведение её, эксплуатация её образа – это, в первую очередь, особая форма самомистифицирующегося мышления, отсылающая к конкретным (индивидуальным) особенностям мифологии, свойственной определённой культуре и определённой исторической эпохе. Определённый жанр экзистенциально-мифологических игр.

Смерть оказывается мифологическим персонажем, используемым Жизнью в пространстве выстроенных ею декораций. И в то же время символ Смерти – один из инструментальных элементов, необходимых человеческому сознанию для сохранения определённого внутреннего баланса; используя этот символ для разрыва ( дерационализации) смысловых связей внутри мысли, сознание вводит в процесс мышления “аффективный” элемент – силу Желания, которая, вторгаясь в пространство мысли, влияет на выбор вектора мышления (а часто – и предопределяет этот выбор). Лишая мышление (мысль) статуса абсолютно рационального, Желание делает его, тем не менее, предельно действенным, эффективным.

Особенностью человеческого мышления оказывается то обстоятельство, что мышление оказывается тем более эффективным, чем более оно дистанцировано от норм тотальной рационализации. В данном случае, вопрос может быть поставлен по принципу “или – или”: или – мышление рационалистично (и, соответственно, предельно последовательно, внутренне предельно обоснованно, предельно логично), или – мышление эффективно и действенно – в перспективе осуществления / продолжения жизнедеятельности субъекта (но, при этом, такое мышление будет не всегда последовательным, аффективным, не столько логичным, сколько ассоциативным, или ассоциативно-логичным.)

Непоследовательность и невозможность быть абсолютно рациональным – действительная, реальная норма мышления.

В середине XVIIвека Рене Декарт мечтал о выработке (формировании) абсолютно логичного, абсолютно рационального мышления. Речь шла о создании такого типа субъективности, который вообще не зависел бы от собственной аффективной сферы. Тем самым, пусть и называя данную ситуацию благом, Рене Декарт пытался программировать космическую катастрофу в истории человечества, – ситуацию, которая привела бы к гибели мысли. (Если бы, конечно, осуществление такой ситуации вообще было бы возможно.)

Симптоматично, что в декартовой философии вообще ничего не говорится о смерти; сама тема не озвучивается. – Смерть и последовательный рационализм – несовместимы.