Онтологические прогулки

 

         

Приступая к изучению философии мы вступаем с вами в изначально проблематичную область. Каждая из теоретических дисциплин, с которыми вы сталкивались до этого, безусловно, содержит в себе ряд проблем, которые пока ещё не нашли своего решения. Но, тем не менее, решение подобных проблем – это всего лишь дело времени, а то главное, что нам демонстрируют все эти дисциплины, это – не вопросы (проблемы), а ответы. Любая из традиционных теоретических дисциплин являет собою образец положительного знания, - положительного в том смысле, что оно сводится к утверждениям, которые не подлежат сомнению и, по большому счёту, пересмотру. Фундаментальная предпосылка этих теоретических дисциплин, подавляющее большинство которых мы сегодня называем науками, сводящаяся к двум утверждениям: мир действительно существует (1) и человеческий разум способен его познать (2), - не пересматривалась ни разу в истории, а эта история насчитывает уже несколько тысячелетий.

            В сфере философии ситуация складывается прямо противоположным образом. Каждое новое поколение философов наследует от своих предшественников не столько готовые ответы, сколько вопросы, на которые необходимо ответить. История философии по преимуществу – это история универсальных вопросов и локальных ответов. Причина такого положения дел – в специфической связи между философией и культурой в целом: культурное пространство – пространство подвижное, изменчивое; образы мира, создаваемые культурой, обладают динамичностью и временностью своего существования. Актуальная длительность многих из таких образов не превосходит жизни двух человеческих поколений. За 50-60 лет в жизни культуры происходят столь значительные изменения, что внуки и внучки застают эту культуру в совсем иных конфигурациях, нежели их дедушки и бабушки. И не стоит думать, что высокая скорость изменений – это всего лишь черта последних десятилетий. Представление о том, что скорость культурных изменений стремительно меняется лишь в последнее время, - это, скорее всего, лишь один из мифов последней четверти ХХ века, целью которого является амбивалентное стремление подчеркнуть собственную значимость и, в то же время, оправдать собственные неудачи. В действительности ускорению подчиняются лишь отдельные сегменты культуры – сегодня таковой, безусловно, является технология, в прошлом – искусство, а ещё раньше – религия, а завтра… Впрочем, что будет завтра, мы не знаем; футурология с её наивной верой в возможность  предсказания будущего – это ещё один миф, доставшийся нам в наследство от относительно недавнего прошлого.

            Но, когда какой-то один из сегментов культуры меняется стремительно, это не означает, что все остальные сегменты пребывают в состоянии неподвижности. Просто мы часто не обращаем особого внимания на то, что старается меняться незаметно, без самоакцентуаций и пафоса. Но, тем не менее, такие изменения происходят: возникают и исчезают феномены, контексты, языковые схемы, модели понимания и самопонимания. Оценка скорости подобных трансформаций весьма субъективна: когда мы молоды – мы способны действовать быстро, а мир вокруг нас кажется чем-то медленным и инерционным. С течением времени скорость наших действий начинает уменьшаться, зато мир вокруг нас начинает меняться быстрее. Мне сложно сказать насколько быстро меняется мир в сознании человека в возрасте 80-90 лет – я никогда не пребывал в такой фазе и у меня есть серьёзные сомнения по поводу того, что я такой фазы жизни когда либо достигну, но рискну предположить, что по сравнению с восприятием человека, которому сейчас примерно 45-50 лет, такой мир меняется стремительно и ощущение, что за этими изменениями невозможно угнаться, является устойчивым элементом мировосприятия.

            Данное наблюдение по поводу варьирования скорости изменений мира я привёл всего лишь для того, чтобы показать, что в одной и той же точке внешнего пространства, например, в пределах одной городской квартиры, скорость изменения мира может быть разной – в зависимости от того, кто эту скорость фиксирует. – В данном случае необходимо ещё раз напомнить себе, что мир культуры – это мир значений, смыслов, а смыслы и значение, в свою очередь, являются изначально объектами нашего восприятия. В этом контексте мир таков, каким мы его видим, а видим мы его все по-разному и в разном ритме. Если же нам захочется выйти в рамках данного вопроса за пределы сферы субъективности, то, в таком случае, мы неизбежно переносимся в сферу исключительно гипотез и допущений, обладающих той или иной степенью вероятностью. И главные из них в рамках обсуждаемой проблемы сводятся к следующему: 1) мир культуры меняется всегда, а иного – вне-культурного – мира нам не дано, и 2) нет никаких оснований считать, что в сознании поколения, родившегося в 1200-х, мир менялся менее стремительно, чем в сознании поколения, родившегося в 1990-х.

            Философия всегда связана с культурой, пребывающей в конкретной, безусловно индивидуальной фазе своего становления; от лица именно такой культуры философия и рискует высказываться. И именно поэтому формулировка проблем даётся философии легче, чем обретение решений. – Любое решение проблемы всегда есть решение, актуальное для конкретного исторического момента. Момент пройдёт, изменятся смысловые нюансы, и чем больше таких изменений будет – тем менее эффективным и точным будет казаться решение, которое ещё вчера воспринималось как блестящее и исчерпывающее. Возможно, стоит согласиться с теми философами и психологами, которые утверждали, что стремление к пониманию есть универсальное стремление человека, - согласится с одной оговоркой: каждый новый исторический момент по-своему понимает саму сущность понимания. В соответствии с этим каждое новое поколение по-своему понимает и суть традиционных проблем, и философские теории, доставшиеся ему от прошлого, так же, как по-своему оно понимает и литературные тексты, являющиеся частью традиции. Удивляться сходству философии и литературы, на мой взгляд не стоит, ведь уже очень долгое время философия является – на некоем формальном уровне восприятия – одним из видов литературы.

 

 

 

            Определение философии, так же проблематично, как и многое другое, относящееся к этой дисциплине. Главная сложность в данном случае – не в том, что такого определения нет; наоборот, таких определений существует очень много. Объём информации, превосходящий определённые пределы, неизбежно порождает ситуацию информационного хаоса, и именно в таком хаосе пребывает и вопрос «что такое философия?». Сегодня количество ответов на него исчисляется уже не сотнями, а тысячами. В прошлом таких ответов было меньше, но споры по этой проблеме шли уже среди первого поколения философов, а далее количество таких споров росло как снежный ком. Если следовать традиции, то философии сегодня уже больше двух с половиной тысяч лет и, рискну предположить, если за это время философы не смогли договориться друг с другом по поводу того, чем они занимаются, то они не смогут обрести согласия по этому поводу и в дальнейшем. – У философии никогда не было единого определения, нет и не будет.

            Что делать в этой ситуации тому, кто только приступает к изучению философии? Перебрать мнения отдельных философов и даже мнения отдельных философских школ – это безнадёжная, неосуществимая задача. Возможность решения здесь вступает в конфликт со временем, и речь идёт не о длительности курса, а о несоизмеримо более значительном феномене – времени человеческой жизни. Предполагаю, что этого времени не хватит на то, чтобы понять и освоить всё философское наследие. По отношению к прошлому своей дисциплины философ фатальным образом обречён на фундаментальное незнание; ему знакомо лишь весьма небольшое количество индивидуальных точек зрения, среди которых он, опираясь на заботливую помощь традиции, выделяет более важные и менее важные.

            Чтобы научиться ориентироваться в философских реалиях – по крайней мере, на первых порах – нам необходимо отрешиться от всего конкретного и индивидуального, т.е. от всего того, что, по сути, и составляет главную ценность философствования. История философии раскрывает себя как некий диалог между личностью и традицией, осуществляющийся на фоне постоянно меняющегося мира. При первичном приближении к философии именно личностью приходится – парадоксальным образом – пренебречь.

            А что же тогда остаётся? Остаются некие общие, неконкретные схемы, литературные клише, стандартные характеристики. Все они указывают на некое направление дальнейшего движения по пути познания философии в её историческом измерении, но направляя нас к чему-то безусловно важному, они, в то же, время, это важное скрывают. В связи с этим приведу один пример. Для нескольких поколений новоевропейских философов определение философии начиналось со следующих слов «философия – это наука…». Философ, мыслящий подобным образом, соответствует такому течению внутри философии, как научная философия. Список «научных философов» огромен, а воззрения этих философов весьма индивидуальны. Впрочем, если мы этих мыслителей будем считать сообществом единомышленников, то их индивидуальность сразу же отойдёт на второй план, а на первый план выдвинется следующее допущение, обладающее характером приказа: если философия – это наука, то она должна обладать всеми или, по крайней мере, многими чертами, присущими всем остальным наукам. И далее, размышляя над вопросом: «что это за черты?» мы будем конкретизировать и свои представления о науке, и свои представления о научной философии. Индивидуальные черты конкретных теорий, созданных научной философией, мы в рамках такого подхода выявить не сможем, но мы сможем подготовиться к восприятию этих теорий. И когда дело дойдёт до знакомства с воззрениями Декарта или Гегеля, мы уже будем обладать некой устойчивой точкой зрения, занимая которую мы сможем понимать и оценивать любые индивидуальные идеи.

            О недостатках такого подхода я уже успел сказать: он изначально приносит в жертву всё индивидуальное и неповторимое. Имеет смысл сказать и о его достоинствах, к числу которых, в первую очередь, относится преодоление информационного хаоса. – Упрощая, мы упорядочиваем нахлынувший на нас поток информации, а упорядочивая – начинаем в нём ориентироваться. В перспективе свободная ориентация в философском пространстве может помочь нам не только воспринимать предельно сложные, конкретные смысловые конструкции, но и порождать их. Иначе говоря, двигаясь по этому пути, мы всегда имеем шанс перейти от изучения философии к собственно философствованию.

            Стандартных, литературных клише, начинающихся со слов «Философия – это…» не так уж и много. Приведу в качестве примера те, которые звучат сегодня, наверное, наиболее часто. Помимо уже упомянутого мною «философия – это наука», можно вспомнить о том, что существует религиозная философия, для которой философия – это одна из форм религиозного мышления, можно вспомнить и о том, что философия может мыслиться в качестве основания идеологии, быть одним из видов искусства, считаться особой формой психологической деятельности человека, и, наконец, можно вспомнить восходящую к античности тавтологию «философия – это философия». Каждое из перечисленных мною клише, начинающееся со слов «философия – это», а далее говорящее, что философия это – наука, часть религии, искусство, часть идеологии  и т.д., указывает на некие типовые явления в мире философии. Такие явления мы можем назвать традициями самопонимания философии.  Каждая из таких традиций, а общее число их не превышает несколько десятков, определяет философию по отношению к культуре в целом. Культура делится на отдельные формы, и конкретная традиция самопонимания философии отождествляет философию с одной из таких форм – с религией, наукой, искусством, - или же, как сделала античность, наделяет философию статусом самостоятельной, особой формы культуры. – Единая философская традиция может быть сравнима с некой большой рекой, внутри которой живут и действуют относительно небольшие, локальные течения. Эти течения и есть отдельные традиции самопонимания философии, и вся философия в целом предстаёт в виде множества таких традиций.

 

 

 

            Сведение многообразия философских воззрений к нескольким десяткам традиций самопонимания проблему определения философии, в действительности, не решает. Каждая из этих традиций будет ставить перед философом определённые цели, но цели религиозного философа явным образом будут отличаться и от целей представителя научной философии, и от целей философа-психологиста. Будучи полезной в деле обуздания информационного хаоса, бросающегося в глаза при первом приближении к миру философии, фиксация традиций не даёт нам некоего универсального знания о том, чем должна заниматься философия во все времена и при всех случаях жизни. Но, тем не менее, неудачи порой тоже могут быть полезными. – Наличие различных традиций самопонимания философии явным образом указывает на то, что универсальное определение философии не может опираться на телеологическое основание, т.е. формироваться, отталкиваясь от представления о наличии некой универсальной цели философствования.

            В пользу такого вывода свидетельствует и то обстоятельство, что, несмотря на широкое разнообразие целей, множество высказываний соответствуют статусу философских. Так что же их делает таковыми? Что объединяет друг с другом Аврелия Августина, Рене Декарта, Карла Маркса и Зигмунда Фрейда, заставляя нас считать их всех представителями одной дисциплины?

            В европейском мышлении со времён античности принято различать две группы содержаний, одна из которых получила название «сущность», а вторая стала называться «формой». Следуя такой логике восприятия, мы должны научиться видеть в каждой вещи её внутреннее измерение – сущность, или смысл, и внешнее – то, как данная вещь показывает себя нам. Безусловно, в этом двуединстве сущности и формы именно сущность играла главную роль, а форма, как правило, была чем-то дополнительным, вторичным относительно сущности. Так, например, этика – одна из важнейших сфер европейского мышления – в первую очередь призывала человека творить добро, и лишь во вторую очередь стремилась ответить на вопрос о том, каким образом это творение добра должно проявляться в реальной повседневной жизни; эстетика как учение о прекрасном в первую очередь требовала от художника это прекрасное творить, и лишь во вторую очередь проясняла вопрос о тех конкретных формах, в которых прекрасное должно существовать. – И добро, и красота – это сущности, в соответствии с которыми рождается любая конкретика, т.е. нечто оформленное. Безусловно, в истории философии можно найти случаи, когда форма объявлялась равноценной сущности и даже ставилась над сущностью, но все подобные попытки были лишь своеобразными «исключениями, подтверждающими правила».

            В случае с определением философии телеологизм – это принцип, указывающий именно на сущность феномена. И именно в этом случае принцип приоритета сущности над формой не работает. А если это так, то мы должны постараться взглянуть на философское мышление с некой относительно внешней, формальной стороны, - взглянуть для того, чтобы ответить на вопрос: что объединяет друг с другом высказывания, обладающие принципиально разными телеологиями?  С точки зрения такого, формального подхода философия обладает не только содержанием, но и определённой манерой действия, - все философские высказывания как будто бы подобны вещам, чьи функции различны, но сами они сделаны из одного материала. Римляне говорили о сходстве структур; само слово «структура» мы можем перевести как «устройство», «строение». И именно в сфере структур мы и должны искать ответ на вопрос: что делает высказывание философским? – Развёрнутые философские высказывания на самые разнообразные темы обладают структурными сходствами, и эти структурные элементы, объединяющие разное в единое и должны быть выявлены.

            Собственно философским высказывание делает не его содержание, а то, каким образом оно выстроено, – некая форма репрезентации смысла.

 

 

 

            Первая, очевидная черта любого философского высказывания – связь с процессом познания. Философия связана с познанием двояким образом: во-первых, она использует информацию, полученную в процессе познавательной деятельности человека, во-вторых, она сама способна производить высказывания, которые имеют статус когнитивных и гносеологических. Как правило, когда мы говорим о связи философии с познанием, то второй аспект этой связи упоминается чаще.

            Что понимается в данном случае под термином «познание»? – Любое познание соотносится с истиной. Феномен истины имеет множество интерпретаций, но все они, так или иначе, включают в себя следующее утверждение: истина – это то, что мы считаем действительно существующим. Вопрос о том, насколько наша уверенность соответствует реальному положению дел, в данном случае не является принципиальным и может быть выведен за пределы данного рассмотрения. Соответственно, высказывание может считаться актом познания в том случае, если его содержание с точки зрения сообщества или отдельного субъекта, выступающего от имени сообщества, будет считаться соответствующим истине.

            Утверждение связи философии с познанием должно учитывать ряд смысловых нюансов; если же эти нюансы не будут зафиксированы, то верное утверждение может трансформироваться в собственную противоположность, превратиться в ложное. В данном случае правильным утверждением может считаться следующее «философия связана с познанием»; неверное утверждение будет звучать «философия есть познание». Почему второе утверждение является ошибочным? Потому, что оно, по сути, замыкает философию исключительно на познавательной деятельности, не позволяя философскому мышлению ставить перед собой какие-либо цели, отличные от целей познания. Но простые исторические наблюдения подсказывают, что в действительности философия никогда не ограничивалась исключительно познавательными целями. Нуждаясь в познании, философия, тем не менее, всегда была чем-то большим, чем познание как таковое.

            Приведу несколько примеров, иллюстрирующих данный тезис. Само значение греческого словосочетания «философия» непосредственно указывает на цели этой формы человеческой деятельности. Существительное «София» переводится как «мудрость», а глагол «филио» означает «стремиться»; философия – это «стремление к мудрости». Но что такое мудрость? Древний грек понимал мудрость как особое состояние субъекта, - состояние, которое не дано изначально, от природы; обретение такого состояния требует специальных усилий от человека, усилий, направленных на изменение сознания. Изменение сознания – это и есть фундаментальная цель древнегреческой философии, особенно – на самом раннем этапе её становления.  Соответственно, стремясь достигнуть своей цели, философия выходит за пределы познания, перемещается в сферу praxis, но, тем не менее, продолжает с познанием быть связанной. Ведь если мы стремимся изменить собственное сознание, мы должны понимать (знать) что именно в сознании необходимо изменить и каковой должна быть последовательность этих изменений.

            Средневековая религиозная философия, будучи частью религиозной культуры, естественным образом стремиться соответствовать целям этой культуры. И христианское средневековое общество, и средневековое исламское общество главной целью земного человеческого существования считали обретение религиозного Спасения, и все формы культуры должны были достижению этой цели способствовать. Философия – не исключение. Цель религиозной философии, как это было заявлено ещё Аврелием Августином, способствовать обретению Спасения посредством укрепления религиозной веры. Опять-таки, перед нами ситуация, в рамках которой цель философии выходит за пределы познания, но, при этом, сама философия связей с познанием не разрывает. – Религиозная философия должна прояснять всё нечёткое, неясное, двусмысленное, с чем сталкивается религиозная вера. Но чтобы ответить на вопросы веры, философия должна знать то, о чём говорит. Связь философии с познанием сохраняется, хотя само познание обретает здесь иной вектор, нежели в случае с античной философией. – Античный философ ищет истину, главным образом, в самом себе; его познание фактически становится самопознанием. Религиозный философ убеждён, что истина связана с Божественным Откровением; вектор религиозного познания необходимым образом направляется на религиозные тексты. Читать и постигать истину – главный формально-гносеологический принцип ортодоксальной религиозной философии.

            Если же мы взглянем на идеологическую традицию самопонимания философии, то и в этом случае мы обнаружим, по сути, ту же картину, что наблюдали и ранее. Целью философии здесь будет не истина как таковая, а осуществление комплекса действий, направленных на изменение состояние общества. Но, при этом, и эта философия будет нуждаться в познании. Ведь для того, что бы изменить общество, это общество необходимо узнать. Вектор познание здесь имеет очевидную социальную направленность.

            И даже научная философия, а наука приучила нас к мысли, что именно она наиболее тесно связана с истиной, выходит за пределы чисто познавательной деятельности. Целями научной философии оказывается не просто обретение истины, а осуществление радикальных изменений в сфере антропологии: научная философия мечтала о том, что ей удастся создать человека нового типа, сила интеллекта которого будет значительно превосходить всё то, что мы имеем де-факто. Но подобного рода антропологическая метаморфоза, с точки зрения представителей научной философии, могла быть осуществлена только на основе научных знаний, - прежде всего знаний об устройстве и функционировании мира природы. Здесь вектор познания очевидным образом ориентирован в сторону естественнонаучной проблематики.

            Итак, первым структурным элементом, присущим любой философской традиции, является связь философии с познавательной деятельностью. Философия способна производить знания (высказывания, квалифицируемые как истинные) и использовать их для достижения собственных целей.