Онтологические прогулки

 

 

 

Прежде чем приступать к рассуждениям, касающихся выявления особенностей таких понятий как «мужское» и «женское», я думаю, вполне уместно задаться вопросом: да стоит ли вообще мужчинам рассуждать о женщинах? Вопрос совсем не праздный, более того – вполне практический, если под практикой понимать практику теоретизирования. Что делать, если уж мужчины неминуемо пристрастны к женщинам, и наоборот? Если мужчина любит женщин – он будет склонен рассматривать женщину как объект мужской любви, что делает его взгляд несколько односторонним.  Если мужчина женщин ненавидит –  ясно, что ненависть никогда не способствует трезвому взгляду на вещи. Но в обоих случаях мы имеем дело с неким опьянением – будь оно любовным, или ненавистническим – взгляд-то все равно  нетрезвый. Может уж лучше пусть женщины рассуждают о женщинах, а мужчины – о мужчинах? Между прочим, самая содержательная книга по «женскому вопросу» написана именно женщиной – я имею в виду «Второй пол» Симоны де Бовуар – и, опять-таки, между прочим, она затрагивает и этот аспект проблемы. Мужчине не дано понять «ситуации женщины». Мужчина по определению привилегирован, следовательно, взгляд его, при всей возможной симпатии к женщине – несколько снисходителен[1].

 

Что тут скажешь? С одной стороны, конечно, исследователь всегда может сказать, что уж он-то останется объективным, сколько бы ни заблуждались все его предшественники. С другой стороны, вроде как совсем не обязательно самому быть акулой, чтобы исследовать акул. Ну а если бы акул исследовал человек, изрядно от акул пострадавший? Или, попробуем представить себе фантастическую ситуацию, когда акул стала бы исследовать та рыба, которая идет акулам в пищу. Ее рассуждения об акулах имели бы, как представляется, вполне определенную тенденциозную направленность (кого при этом считать акулой, а кого – добычей: женщину или мужчину? – предлагаю читателю разрешить этот вопрос самостоятельно).  Мужское и женское слишком жизненно переплетены, чтобы посмотреть на ситуацию вполне отстраненно. Или, скажем по-другому: не слишком ли переплетены мужское и женское, чтобы посмотреть на ситуацию вполне отстраненно? И вот что я думаю – действительно, лучше бы оставить «женский вопрос» на откуп женщинам. Но, что касается рассуждений «по теме», то  вопрос о «женском» и «мужском» вовсе не сводится к «женскому вопросу». И здесь уже не так важно, кто именно рассуждает – мужчина или женщина. Да и сам ход рассуждений еще приведет нас к неизбежному вопросу – насколько вообще корректно это суждение – о рассуждающем мужчине, или о рассуждающей женщине. Давайте на время забудем о своей половой принадлежности и сконцентрируемся исключительно на рассуждении. Начнем же как раз с того, что послушаем -  как именно мужчины, называющие себя философами, умничают о женщинах. 

 

 

 

Вопрос равноправия мужчины и женщины был во всей его полноте поставлен лишь в девятнадцатом-двадцатом веках, хотя историческая традиция возводит этот спор, как и большинство других споров, еще к фигурам Платона и Аристотеля. Платон же, как известно говорил, что женщина может заниматься теми же делами, что и мужчина, но с меньшим успехом, а различие между мужчиной и женщиной состоит только лишь в том, что он оплодотворяет, а она оплодотворяется[2]. «Меньший» же успех женщины детерминирован тем, что Платон говорит о стражах, а страж из женщины, конечно, выйдет похуже.  Характерно также, что история доносит до нас сведения о женщине, посещающей академию Платона, переодевшись в мужское платье. Очевидно, формально провозглашенное равенство еще с трудом находило практическое применение. Очевидно также, что уже и в то время женщины проявляли интерес к такому «не подобающему» для женщин делу, как философия. Ну что поделать, раз уж философия так интересна. Аристотель же говорил, что все вопросы решает свободный человек, рабу же не свойственна способность решать что-либо, а женщина решать может, но ее решение лишено действенной силы[3]. Женщина, следовательно, находится где-то посредине между рабом и свободным человеком. И какими бы разумными слова женщины ни были – глупые мужланы все равно останутся при своем. Логично.

 

Многие философы периодически изрекали что-нибудь «насчет женщин» и очень часто их оценки были нелестными. Женщины и вообще-то никогда не любили философов, и надо сказать, те почти всегда отвечали им полнейшей взаимностью. Многие из них просто задыхались от ненависти к противоположному полу. Яркий пример – Шопенгауэр. Для него женщина – довольно коварное существо, рожденное, чтобы соблазнить мужчину, женить его на себе, отправить на тот свет, а потом тратить его денежки. Существо, годное рожать детей, но никак не достойное звания человека. Существо, достойное, чтобы иногда поинтересоваться ее мнением в практически-житейском, но недостойное того, чтобы обсуждать с ней что-либо мало-мальски возвышенное. В общем, существо, обладающее зачатками разума, впрочем, весьма скудными[4]. Конечно, жизнь герра Шопенгауэра сложилась не самым гладким образом, его философия долгое время не находила должного признания, но зачем же вымещать свои разочарования на женщинах! Ницше поступил ничуть не более благородно, когда сформулировал устами старухи, разговаривающей с Заратустрой, знаменитое: «Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку!». Ах, Ницше, Ницше, ну Вам ли говорить такое! Ваш ли великий ум нужен для этого! Такими фразами может разбрасываться знаток определенного рода женщин, но философу-отшельнику они не к лицу. Впрочем, не будем забывать, что Ницше очень хотел быть страшным. Что же, в итоге ему удалось изрядно напугать человечество «Заратустрой». Итак, мужчинам – войны, женщинам – плетку. Вам не страшно?[5]

  

Маркс был занят одними классами, ни национальный, ни женский вопросы не имели для него никакого самостоятельного значения. Освобождение человечества (по факту низвержения пролетариатом буржуазии и установления бесклассового общества) будет означать также упразднение наций и равноправие женщин. Однако, в одном частном разговоре он сказал, что женщины – смешные существа, они требуют от жизни совершенно невозможного[6]. Сам Маркс при этом требовал от жизни такого, чего женщинам и не снилось. Наконец один совсем молодой и не совсем бесталанный человек написал в начале XX века толстенную книгу, в которой пытался доказать, что женщина лишена собственного Я, что она аморальна, низка, подла и лжива. Конечный его вывод потрясает: «Самая высокостоящая женщина стоит бесконечно ниже самого низкого из мужчин». Проблески ума, явно заметные по ходу рассуждений (а именно там, где они противоречат сделанным им выводам) тонут в пучине ненависти, носящей скорее всего сугубо личный характер.  Написав книгу, автор, которому исполнилось всего 23 года, тут же кончает с собой. Даже женщина, я думаю, пожалела бы его. Его имени я не называю, поскольку он вполне заслужил того, чего заслуживают сформулированные им идеи – забвения.

 

От философов не отставали и философствующие писатели. У Достоевского можно найти немало таких как бы мимолетно брошенных фраз, в которых высмеивается борьба за женские права.  Например, ему принадлежит такая явно оскорбительная формулировка как «женщины, изображающие собою женский вопрос» (фраза из романа «Бесы» - очевидно, что Достоевским подразумеваются какие-то ущербные женщины). Толстой,  - и я думаю, читатели никогда не устанут прибегать к этому примеру – превратил рожденную его талантом блестящую и одаренную Наташу Ростову  просто в плодовитую самку, причем для него это превращение было естественным и желанным. Негодованию многих женщин не было границ. Наташа Ростова – и  простая самка! В кого тогда, могли спросить они, остается превратиться нам?  Ярким исключением среди классиков является Чернышевский и его роман «Что делать?». Оказывается, задаваться таким вопросам стоит вовсе не одним мужчинам, оказывается, что-то делать может и женщина. Оказывается, что ее дело не сводится к одной только влюбленности в делающего что-то мужчину. Но и Чернышевский говорит, что всякая женщина мечтает об одном: стать мужчиной[7]. То есть в итоге получается, что все равно это мужчина задается важными вопросами и занимается важными делами – женщине, чтобы стать человеком, надо сначала превратиться в мужчину (уподобиться мужчине). Таким образом, женственность все равно оказывается чем-то ущербным.

 

Новые теории начали формироваться лишь по факту реального начала борьбы женщин за свое освобождение и сами успехи в этой борьбе давали ответы на многие вопросы, раз за разом опрокидывая мужские мифы о женщинах. Мужчины говорят: «Эти дела не для женщин». Женщины не отвечают – они просто делают эти дела. Мужчины, не в силах признать очевидного, говорят: «Да вы не женщины, вы – переодетые мужики». Что остается делать женщинам:  по-женски расплакаться, или по-мужски стиснуть зубы? Признать себя «мужиками» или настаивать на своей женственности? Где же затаилась истина? Первоначальным ответом может быть тот, что борьба женщины за свои права в конце концов увенчалась успехом. Женщине открыт доступ фактически во все сферы жизнедеятельности и она, наравне с мужчиной, реализует себя в них. Неравенство пока еще сохраняется, мужчины преобладают, но словно бы по инерции, они все еще цепляются за свои привилегии, хотя генеральная победа уже осталась за женщиной. Выразителем  мечты о равенстве выступал, например, Джон Стюарт Милль; сегодня то о чем он мечтал, (а именно установление законодательного равенства в противовес существующей по закону закрепленной подчиненности женщины) во многом стало реальностью[8]. И тот же Милль сформулировал простейший и разумнейший критерий, который и должен был определить – на что женщины способны, а на что – нет. А именно – дайте женщинам доступ к любым занятиям, вот они сами и покажут[9]. Казалось бы – чего уж проще? Поистине, требуются века времени и поколения загубленных судеб, чтобы реализовать решения, требующие не более чем секундного здравого размышления.

 

Но эта реальность (формального равноправия) с теоретической точки зрения не является вполне удовлетворительной. Милль благородно выступает в защиту прав женщин, но что такое «женское» он при этом не определяет. Женщина склонна к практическому пониманию жизни и мало склонна к построению общих выводов: вот и все, что он говорит собственно о женском[10]. Но и это женское качество он ставит под сомнение, считая, что оно соответствует лишь женщинам настоящего, а про женщин будущего мы вообще вряд ли можем что-нибудь утверждать наверняка (здесь с ним вполне солидарна Симона де Бовуар, - она не устает всячески подчеркивать эту мысль в своей основной работе – «Второй пол»). Собственно вопрос о специфике женского его и не интересует: ему достаточно того, что она как-то проявится при формальном равенстве женщин и мужчин.   Что же, интерес к определенным вопросам в ущерб другим является безусловным правом философа. Ну а нас, возможно, интересует как раз следующий вопрос: в чем же все-таки состоит специфика «женского» начала по отношении к «мужскому»?  Есть ли она, и насколько она существенна – насколько все-таки велика та самая «небольшая разница», за которую хотел выпить один небезызвестный в истории остряк?

 

 

 

Попытка ответить на вопрос: «что же из себя представляет мужественность или женственность?» с неизбежностью приводит к ряду логических затруднений, разрешение которых может иметь в том числе и чисто логическую же пользу. Логика на то и есть логика, что с ее помощью можно если и не разрешить вопрос, то разложить все по полочкам.   

 

Во-первых, мы сталкиваемся с явно-выраженной тенденцией определять мужественность через воинственность (ключевые роли: воин и охотник, добытчик и защитник), а женственность – через сексуальность (ключевые роли: мать и жена; хранительница домашнего очага). Такой подход я назову архаичным, поскольку фактически он отсылает нас к доцивилизационному периоду существования человечества. Именно тогда эти роли собственно не подлежали сомнению, в силу естественной специфики распределения мужских и женских ролей. Женщину тогда никто не принуждал быть хранительницей очага, разве что сила обстоятельств. К тому же тогда эта роль не подразумевала социальной изоляции, так как домашняя жизнь носила общественный характер. Плюс, как мы знаем, существуют вполне полновесные теории матриархата, опровергать или соглашаться с которыми я здесь не буду, достаточно того, что положение женщины в рамках отведенной ей архаичной роли, по многим признакам было вполне равноправным по отношению к мужчине, играющим свою архаичную роль. И мужчина и женщина были равно зависимы от тех функций, выполнение которых неумолимо предписывала им окружающая  природа.

 

Существует другая тенденция, в рамках которой женственность пытаются вывести за рамки сексуальности. Эту тенденцию можно назвать феминистской. Главный ее постулат: не существует как таковой сущностной женственности, а существуют самые разные женщины, которые могут заниматься самыми разными делами. Женщины сами определяют, что такое женственность в ходе своей жизнедеятельности.  Да, очевидно, женственность может быть связанной и с сексуальностью, но она никак не может ограничиваться сексуальностью. Появление этой тенденции связано именно с тем, что женственность оказалась закрепощенной в рамках сексуальности, и эта отводимая женщинам сексуальная роль, на определенном этапе  развития цивилизации, оказалась ролью ущербной. Так, в рамках социальной жизни она вела к проституции, а в рамках домашней роли – к затворничеству. Таким образом, единственным путем бегства из дома был выход  на панель. Не самый блестящий выход из сложившегося положения… Потому женщины и заявили: «Мы не только матери и домохозяйки, и мы не проститутки. Мы хотим учиться и работать, - мы хотим творить историю и создавать произведения искусства. Дайте только нам такую возможность, и вы увидите, что напрасно женственность ассоциируют исключительно с сексуальностью. Мы способны на большее».

 

Как уже и отмечалось, дальнейшее развитие событий казалось бы полностью подтвердило правоту феминистского подхода. Женщины добились определенных прав (а со временем и хотя бы формально, но равных прав с мужчинами) и также они добились очевидных успехов в самых разных сферах жизнедеятельности, которые никак не считались женскими. Однако, перед нами сейчас стоит специфическая задача, а именно задача определения понятия женственности. И, для того, чтобы определиться с ним, нам необходимо вернуться к понятию мужественности. Вообще, я вижу, что это одна из самых больших проблем самых различных   феминистских теорий – они чаще всего сводятся к разрешению «женского вопроса», мужской же вопрос считается как-то само собой решенным, то есть как  такового «мужского вопроса» и нет. Гады-мужчины и так имеют все, что хотят, властвуют над миром и женщинами, творят все, что им вздумается и насмехаются над попытками женщин хоть как-то стать с ними в один ряд. «Не пытайтесь сравняться  снами – словно бы говорят они. – Заходя на нашу территорию, женщина становится всего лишь ущербным мужчиной». Мужчины-коллеги согласно кивают – «Сколько бы женщина не работала, уж лучше бы она оставалась на кухне, и про постель  не забывала, хотя для постели мы всегда прибережем специальных красоток». 

 

Вместе с тем, хочу напомнить, что начали мы с архаичных определений женственности и мужественности. А кто у нас мужчина, согласно архаичному определению? Правильно, воин. И что – много вы видите воинов вокруг вас? Очевидно, что если вы не на войне, то вы их почти и не видите. Мужчин же кругом полным-полно. Так что же это за мужчины такие? Тут и можно сказать – так вот мужчины не стали ограничивать себя исполнением специфической мужской воинственной роли, застолбив за собой, а заодно и за мужественностью, самые разнообразные виды деятельности. Художник – мужчина, человек науки – мужчина, бизнесмен – мужчина, политик – само собой мужчина. За какое почти дело ни возьмись (из тех, что даруют социальный престиж) – все оказывается, что это мужское дело. Отсюда, женщины, выходящие в социальную сферу, выходили в мужскую сферу, и пытались заниматься мужскими делами. Но нам уже должно быть понятно, что «мужскими» их можно назвать только с большой натяжкой. Они были мужскими, потому что ими по факту занимались мужчины, а вовсе не потому, что мужчины прямо родились для этих видов деятельности. Занявшись ими, мужчины сделали эти занятия мужскими. Сама же социальная сфера превратилась в некое подобие закрытого мужского клуба, куда женщинам нет доступа просто потому, что они женщины – чужеродный элемент. Это – важный аспект проблемы, ведь в таком случае вопрос о способностях женщины не оказывается решающим. Можно даже и признать, что «женщина способна», но ей все равно не место среди мужчин, просто потому, что не место, и все тут. Устав не позволяет.  Корни такого подхода с очевидностью уходят в ситуацию войны. Война – самое мужское дело на свете, а военное товарищество – самый естественный закрытый мужской клуб. Но войны закончились (допустим – на практике они что-то все никак не кончатся), а двери не открылись.

 

Тут мы подходим к существенному моменту, который будет во многом определять дальнейшее развертывание данного рассуждения. Итак, логика подсказывает, что понятия «мужского» и «женского» удобнее рассматривать исключительно в рамках архаических определений. В противном случае все на свете перепутается. На самом деле все уже перепуталось и перепутали все, как им и полагается, мужчины. Путаница началась именно тогда, когда мужчины, занявшись делами, которые не могут считаться исключительно мужскими, тем не менее, высокомерно, а скорее самодовольно назвали их мужскими. Женщины лишь подхватили эту эстафету, вполне справедливо пожелав заниматься этими занятиями, они именно что столкнулись с проблемой их псевдо-мужественности. Эту проблему они поняли верно, и совершенно верно они заявили, что это дела не мужские, а просто – дела. Но клубок уже основательно перепутался, поэтому просто делами дела на самом деле никто не воспринимает, и женщины бросились доказывать, что это женские дела ничуть не в меньшей степени, чем мужские, хотя на самом деле эти дела не являются ни женскими, ни мужскими. Распутывается же этот клубок, как и было сказано, посредством обращения к архаичным определениями мужского и женского. А именно, мы будет считать мужскими только те дела, которые непосредственно подразумевают воинственность со всеми присущими воинственности качествами. Соответственно, женскими мы будем считать только те дела, которые подразумевают использование женщинами ее сексуальной функции. Женщины бунтовали против архаичного определения женского, поскольку оно обрекало их на рабство. Настало время принять архаичное определение мужского, чтобы до конца освободиться.

 

Но почему именно архаичные определения «мужского» и «женского» должны «теоретически» (на уровне теории) освободить женщину? Именно в силу того, что спектр специфически-мужского оказывается таким же ограниченным и малопригодным для современной жизни, как и спектр специфически-женского.  Человек – это не мужчина и не женщина, человек – это всегда больше, чем мужчина, или женщина. Таков главный вывод, который следует из архаичных определений. Мужчина – это архаичный человек, женщина – это архаичный человек. Мужчины способны на большее, чем быть просто мужчинами. Женщины способны на большее, чем быть просто женщинами. Они способны быть людьми. А архаичный подход, парадоксальным образом, способен быть куда прогрессивнее и продуктивнее феминистского.

 

При этом у нас не должно быть никаких иллюзий на тот счет, чтобы все женщины вдруг оказались женственными, а все мужчины – мужественными. Вместе с тем, полезно иметь некую отправную точку рассуждения. Ведь бессмысленно было бы пытаться выводить женственность из всех качеств, присущим женщинам, а мужественность – из всех качеств, присущим мужчинам – так мы не придем ни к чему, кроме как к полному размыванию понятий. Ведь ясно, что все качества, так или иначе, присущи всем. Но так же нам ясно, что мужчины отличаются от женщин, и сколько бы там не говорили о большой или о небольшой разнице, очевидно лишь то, что разница эта существует. Да, я утверждаю это как очевидность и тот, скажем, кто эту очевидность не признает, изначально не сможет признать и ничего из всех предлагаемых тут рассуждений. И опять-таки, именно архаичный подход со  всей очевидностью  указывает на существование различий, не превращая эти различия в барьер на пути женщины к реализации ее способностей. Да, женщина может быть и женственной, и мужиковатой – это так (женщины могут быть и воинами – вспомним амазонок – но здесь у нас не должно быть сомнений, что это именно женщины-мужчины; женщины, которым естественнее было бы родиться мужчинами[11]); и мужчины могут быть мужественными и феминными – это тоже так. Давайте же просто удерживать в уме понятия «мужского» и «женского» как некие полюса – и, вместо того, чтобы запрещать или разрешать женщинам заниматься «мужскими» делами, будем с интересом наблюдать за тем, как человек (неважно, мужчина или женщина) порывает со своей чисто половой судьбой.

 

Здесь уместно вернуться к Шопенгауэру и его взглядам на женщин. Проблема рассуждений Шопенгаура и вообще мужского типа рассмотрения вопроса о женщинах (который Шопенгауэр  и воплощает) состоит не в том, что подобные рассуждения совсем неверны. Нет, их проблема состоит в том, что они противопоставляют женщине человека, а вовсе не мужчину. Шопенгауэр, если вытравить из его суждений всю желчность, рассуждает о женщинах вполне здраво, но при этом мужчина у него – «и есть собственно человек». Ошибочка![12] Если бы дать женщинам написать трактат «О мужчинах», то неужели вы полагаете, что увидели бы портрет человека? Да нет, это был бы в лучшем случае возлюбленный, верный муж или добытчик, а в худшем – мужлан, насильник и грубое животное[13]. Вообще и женщины, и мужчины  любят «обзывать» друг друга животными – и данное обзывательство вполне корректно именно в плане противопоставления мужского и женского. При этом сам обзывающий всегда полагает себя человеком, и противопоставляет своей человечности животное начало. Так что, как видим, мужчина такое же животное, как и женщина. А Шопенгауэр в своих суждениях слишком мужчина и недостаточно – философ.

 

 

 

Про то, с какими проблемами приходится сталкиваться женщинам, чтобы «преодолеть» свою женственность и просто сконцентрироваться на каком-то деле, которое бы никак не подразумевало эксплуатацию ее сексуальности – про это сказано много.  А вот про то, с какими  в этом смысле проблемами приходится сталкиваться мужчинам – про это я что-то не читал. Ну, а раз не читал – придется написать.

 

Итак, подобно тому, как женщин в их стремлении реализации своих способностей сковывает (может сковывать) так называемый «Миф о красоте» (термин Наоми Вулф, подразумевающий необходимость соответствия модельным нормам красоты) – точно так же мужчин сковывает «миф о настоящем мужчине». Мужчина должен быть настоящим мужчиной – коня на скаку остановить, в горящую избу войти, - нет, это я куда-то не туда повернул… Мужчине не положено корпеть над книгами (придумано и специальное презрительное слово – ботан), быть вежливым и внимательным, я уж не говорю о такой ереси как занятия балетом («Ты что, балетмейстер что ли?») или, скажем, игра на пианино. Мужчине положено интересоваться оружием, заниматься каким-нибудь мужским видом спорта типа дзюдо или футбола, смотреть на женщин исключительно как на добычу, и попивать пивко в теплой мужской компании, отпуская шуточки разной степени похабности. Если вы думаете, что это в свою очередь шутка, то вы заблуждаетесь. Мужчине (если он настоящий мужчина, конечно) положено быть именно таким. Но мужчины, слава небу, не хотят быть только мужчинами или вообще зачастую не слишком стремятся поддерживать мужскую идентичность. А так как это мужское стремление считается более или менее само собой разумеющимся, то проблем у мужчин все же много меньше, - но это не значит, что их нет.

 

И здесь мы подходим к ещё одному узловому моменту рассуждения. Преодоление, что мужественности, что женственности означает отход от задаваемых человеку природой естественных моделей поведения. А когда этот процесс достигает наиболее четко выраженной формы? Ну, вот представим себе, что наш человек размышляет. Допустим, мужчина размышляет над тем, как он сегодня будет охотиться, к каким охотничьим приемам прибегнет, какое оружие с собой возьмет, на кого он будет охотиться и т.д. А теперь допустим, что тот же мужчина размышляет о природе Прекрасного. Опять-таки, представим себе женщину, размышляющую о том, как она прекрасна, а потом ту же женщину представим себе размышляющей все о той же природе Прекрасного. Очевидно, что об охоте размышляет именно мужчина; о том, какая она распрекрасная размышляет именно женщина. А вот о природе Прекрасного размышляет мыслитель, человек (раз уж мыслителем и может быть только Человек). Природа, что мужчины, что женщины не подталкивает ни мужчину, ни женщину к размышлениям о природе Прекрасного. А вот человеческая природа именно что подталкивает к подобного рода размышлениям. Отсюда возникает необходимость в ведении специального термина, впрочем, такой термин уже существует - трансценденция. В частности, его активно использует Симона де Бовуар. Однако, всегда существует опасность, что, употребляя одно и то же слово, мы вкладываем в него разные значения, поэтому я переопределю данный термин (в контексте, необходимом именно для данных рассуждений). Итак,  под трансценденцией я буду понимать процесс перехода от непосредственно стимулирующих человека к тому или иному рода действий целей, к служению некоторого рода идеям, или идеалам (принципам), опосредованно задающим модель поведения человека[14]. В сфере пола процесс трансценденции означает отказ от половой идентичности в пользу идентичности деятельной. Именно трансценденция превращает  мужчин и женщин в политиков, художников, ученых и т.д. Трансценденция означает также переход от животного состояния к человеческому – в силу того, что человек начинает заниматься деятельностью, никак не свойственной для животного мира.

 

Конечно, здесь еще необходимы некоторые пояснения, которые я и поспешу дать. Во-первых, надо еще уточнить, как непосредственность стремления к некоторым целям заменяется опосредованностью. Окружающая нас реальность непосредственно стимулирует нас к совершению определенных действий. Мы должны есть, мы должны размножаться, мы просто так или иначе реагируем на все, что с нами происходит. Но ведь человек – это не щепка, брошенная в бушующий океан, который швыряет ее куда попало. А если и щепка, то он не хочет быть этой щепкой, он хочет превратиться в корабль, который будет идти своим собственным курсом. Очевидно, что с этой задачей сподручнее было справиться скорее мужчине, чем женщине – ведь это была битва с природой, а битвы существуют для воинов. Цивилизация – это пространство, где именно человек определяет свою судьбу. Цивилизация – это пространство, где сначала мужчина-воин становится человеком. Женщины едва ли когда противопоставляли себя природе, - это, кстати, чуть ли не решающий фактор, почему в рамках цивилизации они оказались в столь фатально зависимом от мужчин (ставших или становящихся уже людьми) положении. Человеческое подчинило себе природное[15]. При этом правовое подчинение женщин – как раз яркий пример того, как физическая сила трансцендируется и становится еще более грозной. Сила принципа может быть куда страшнее силы физической. От побоев бывает передышка, к тому же не каждый мужчина станет бить зависимую от него женщину – от закона  же, который и предназначен выражать принцип справедливости, не укроешься ни на секунду – он неумолим в своем подчиняющем праве. Мужчина оказывается всегда прав, - это право победителя в схватке с природой.

 

Но ведь под трансценденцией понимался отказ от половой роли? Так мужчина подчинил себе женщину, или человек? Чтобы не путаться в этом вопросе, мы должны вспомнить, что сутью трансценденции не является «отказ от половой идентичности» - это прямое следствие, которое нам наиболее интересно в контексте данных рассуждений. Но суть трансценденции - в переходе с уровня событий, формирующих некоторые представления, на уровень идей, формирующих события.   Мужская роль также подлежит трансценденции – ровно настолько, например, насколько «житейские» представления о ведении войны подменяются пониманием ее принципов. Воин (солдат, рядовой) – всегда остается мужчиной как таковым, можно сказать, воплощением мужественности. Но чем выше будем мы подниматься по ступенькам военной иерархии, тем более «идеальным» будет становиться тип военного человека, тем меньше в нем будет собственно мужского. Величайшие полководцы никогда не были величайшими воинами, - более того, -  то, что для рядового является вполне рядовым событием – сама схватка – поучаствуй в ней полководец, и это рядовое военное событие тут же обрастает легендарным ореолом. Вот, посмотрите, мол, какой храбрец! Да никакой не храбрец – храбрецы у него под началом, но их зачастую никто и не вспоминает. Воин – это мужчина, а полководец – уже нет. Так, величайшим полководцем России является Суворов – тот еще «мужчина» - хилый, болезненный, совершенно неприспособленный (и  с огромным трудом постепенно приспосабливающийся) к военной жизни человек. Но ему и не надо быть мужчиной, он – Полководец. Можно возразить, что Суворова как раз и называют солдатом-фельдмаршалом. Но это фельдмаршальский взгляд. Да, он был солдатом, если сравнить его с другими  фельдмаршалами. Но если сравнить его с солдатами, то он всегда оставался «фельдмаршалом». Это неизбежно. Таков закон трансценденции – трансценденция даже и в чисто мужской сфере превращает мужчину в деятеля, размывая понятие «мужского». Полководец воплощает в себе не мужественность, а принципы ведения войны – идея становится первичной, событийность оказывается в подчинении у принципа.

 

Напротив, на чисто событийном уровне половая принадлежность всегда заявляет о себе вполне недвусмысленно и человек склонен реагировать на непосредственные жизненные события как мужчина или как женщина. Возьмем, например, избитую сцену с мышью – женщина, увидев грызуна, вдруг начинает кричать, а мужчина мужественно изгоняет бедное животное (да мышка уже и сама убежала). А за секунду до этого, они, возможно, разговаривали на какие-то отвлеченные темы – но вторгшееся событие мгновенно превратило их в мужественного мужчину и в женственную женщину. Впрочем, как уже и говорилось – в непосредственном контакте друг с другом мужчинам и женщинам трудно вполне отвлечься от того, что они – мужчина и женщина. Мужчина  видит перед собой женщину, а женщина – мужчину. Но это так – к слову. При этом мы ведь может представить себе и другую ситуацию: а именно, пусть у нас мужчина испугается мышки, а женщина совершенно спокойно выпроводит ее. Что мы скажем про такого мужчину – разве именно не то, что он ведет себя как женщина? То есть мы все равно идентифицируем непосредственную модель поведения в терминах мужской или женской вне зависимости от того, кто этой модели придерживается – мужчина или женщина. Таков закон событийности – в ее рамках не убежать от половых характеристик. Да и каков наиболее непосредственный уровень восприятия Человека? Правильно – это его внешность. А внешне мы именно что сразу же идентифицируем человека как мужчину или женщину. Ну и еще один избитый пример: первое, что мы стремимся узнать о человеке при его появлении на свет – это его пол. Можно сказать, это первое событие в жизни человека – заявить о себе как о мужчине или как о женщине.  А вот собственно человеком еще надо стать.

 

Возвращаясь к вопросу о подчиненности женщины можно утверждать, что женщину подчинил человек, трансцендировавший еще чисто мужскую свою ипостась. Такого человека можно назвать трансцендированным мужчиной. И такой человек – это еще не вполне человек. В нем еще по-прежнему слишком много мужского, в правовом подчинении женщины еще слишком видна грубая физическая сила.

 

При этом главная сила трансценденции состоит в том, что с ее помощью создаются сферы, в которых некоторые представления изначально доминируют над событийностью. Таковы сферы науки и искусства. Искусство сразу же рассматривает событийную жизнь как некое сырье, потребное или непотребное в целях искусства. И Художник с самого начала едва ли может называться мужчиной. Более того, я убежден, что  ярко-выраженная мужественность почти стопроцентно наносит удар по художественности. В качестве возражения мне могут указать на таких замечательных писателей, как, например, Джек Лондон или Эрнест Хэмингуэй – они ведь были не только замечательными писателями, но и настоящими мужчинами, причем всячески эту свою мужественность подчеркивали, и использовали ее в художественных целях.  А я все же убежден, что именно их мужественность помешала им стать не просто замечательными писателями, но выйти на высший уровень искусства – туда, где настоящим мужчинам не место, и где остаются одни только Писатели. «Плохой мужчина» Сэлинджер на этот уровень вышел, а «настоящий мужчина» Хэмингуэй – нет. Конечно, многие со мной не согласятся… Ну и конечно,  Хэмингуэй – «настоящий мужчина» более по писательским меркам. По меркам же настоящих мужчин – он все равно – так, писателишка, играющий в мужчину.  (Про философию я уж и вообще молчу – таких «мужчин», как философы, надо еще поискать).

 

Не будем забывать о главном – понятие Человек и создано для того, чтобы преодолеть дихотомию мужского и женского. Разделенные по-полам, мужчины и женщины едины в смысле своей человечности (и, к сожалению – бесчеловечности). В некоторых языках, как известно, мужчины даже и ловко обозначили себя как «человека», автоматически выгнав женщину из круга человечности. Но, поступив так, они поступили как мужчины, а не как люди (подобно тому, как и Шопенгауэр рассуждал как мужчина, а не как философ[16]). Будем же людьми, попробуем же подойти к вопросу по-философски. А для этого не будем забывать о главном - понятие Человек и создано для того, чтобы преодолеть дихотомию мужского и женского[17].

 

И теперь же я думаю, самое время ответить на вопрос о том: насколько же велика  разница между «мужским» и «женским»? До тех пор, пока речь идет о противопоставлении чисто мужского чисто женскому – разница несомненно велика, это именно что разница между воинственностью и сексуальностью, а я думаю, мало кто захочет оспаривать большую разницу между двумя этими понятиями. Далее, даже когда речь уже идет о трансценденции, до тех пор, пока трансцендируется чисто мужское и чисто женское  - разница все равно остается фактически неизменной. Трансцендированный мужчина отличается от трансцендированной женщины примерно так же сильно, как и мужчина от женщины. Генерал совсем не похож на танцовщицу. А вот скажем, любое приобщение к знанию изначально стирает границы между мужественностью и женственностью. Знающим является не мужчина  или женщина, но человек. Собственно, основной принцип должен быть понятен – «мужское» всегда будет отличаться от «женского», различия будут стираться там, где само это противопоставление будет терять смысл.

 

Теперь, наверное, можно от мужчин, которые уже не мужчины, возвратиться к женщинам, которые пока что еще женщины. Впрочем, почти все рассуждения здесь окажутся аналогичными. Да, не раз отмечалось, что женщинам труднее дается все «обобщающее» - вероятно женщинам и вообще-то значительно сложнее поступиться своей женственностью (чем мужчинам – мужественностью), чтобы приобщиться к некоторым идеалам. До сих пор лучше всего процесс трансценденции дается женщинам в женских сферах деятельности, либо в тех сферах, где подразумевается воплощение женского образа, например, в кино. Актриса может очень далеко уйти от женской доли, и при этом воплощать на экране она будет (может) именно что женскую долю. В таких случаях, процесс трансценденции оказывается незавершенным, а результаты его – неудовлетворительными. Лучше всего неудовлетворительность таких результатов воплощает в себе Мэрилин Монро – секс-символ XX века номер один. В своей роли сексуальной блондинки она вышла на предельный уровень трансценденции – но человеку этого недостаточно, поэтому неудивительно, что Мэрилин всю жизнь мечтала отойти от созданного ею образа, чтобы стать настоящей актрисой – то есть перестать быть неким воплощением идеи секса[18].  Быть женщиной мало. Быть актрисой мало. Важно еще, чтобы и создаваемый образ был образом Человека, кто бы его ни воплощал – мужчина или женщина. Проблема номер два состоит в том, что и тех сферах, которые можно назвать скорее женскими, функции «генералов» все равно достаются мужчинам. Так, например, если мир моды – преимущественно женский мир, то вот большинство знаменитых кутюрье – мужчины. Если приготовление пищи считается женской прерогативой, то среди известных поваров больше мужчин, чем женщин. И тут, в святая святых, у плиты, женщин стремятся оттеснить из сферы творческой готовки в сферу отупляющего мытья посуды. 

 

Что же, неужели все-таки женщины склонны отдавать первые роли мужчинам, или это довлеет многовековая традиция? Судить не берусь – это как раз тот случай, когда мужчине лучше быть предельно осторожным в своих суждениях. Есть, впрочем, один достаточно надежный критерий – скажем, и Милль, и Симона де Бовуар отмечали, что женщинам до сих не удается достигнуть пиковых высот в творческих сферах деятельности[19]. Эти замечания остаются верными и по сегодняшний день. Нет еще женщины-Эйнштейна. А почему – да потому что женщины остаются слишком женщинами,  а Эйнштейн не является мужчиной-Эйнштейном, он – Ученый-Эйнштейн. Опять-таки совершенно выведу за скобки рассуждения на тему, хорошо это или не очень (что женщины остаются слишком женщинами). Зато могу дать прогноз: скоро, скоро мир познакомится-таки с женщиной-творцом[20], которая создаст нечто такое, что… в общем, сами увидите. Предрекаю, что она будет Писателем.

 

Впрочем, здесь возникает особая тематика, по которой полезно сказать несколько отдельных слов. В общем и целом разум требует трансценденции  и отказа от половой идентичности, и в этом смысле, с точки зрения разума, безусловно хорошо, чтобы и мужчины и женщины забыли о том, что они мужчины и женщины и помнили лишь о том, что они существа разумные – люди. Но тот же разум не может не понимать абсурдности такого подхода, если бы довести его до  логического конца. Собственно это означало бы – отказаться от всякой событийности в жизни. Но даже предельно абстрактный теоретик слишком хорошо понимает, что он еще должен о чем-то теоретизировать. Но именно мужчины и женщины творят непосредственную жизнь, как мы ее видим. Но именно солдаты, а вовсе не генералы, сходятся в схватке. Данное противоречие неустранимо – оно создает поле напряженности между требованиями разума и требованиями жизни. Что же: в конечном счете разуму полезно скорректировать свою позицию. В каком-то смысле разуму так же полезно «возвращаться на землю» (человеку полезно вспоминать, что он мужчина или женщина, да это и неизбежно), как мужчинам и женщинам полезно взлетать к идеальным высотам бытия. Взлетев к этим высотам, я заканчиваю данное рассуждение.

 

P.S. В качестве послесловия я приведу один отрывок из романа «Что делать?», в котором фиксируется момент трасценденции женского начала:

 

«Верочка, наконец, дошла до пафоса.

— Вы называете меня фантазеркою, спрашиваете, чего же я хочу от жизни? Я не хочу ни властвовать, ни подчиняться, я не хочу ни обманывать, ни притворяться, я не хочу смотреть на мнение других, добиваться того, что рекомендуют мне другие, когда мне самой этого не нужно. Я не привыкла к богатству — мне самой оно не нужно, — зачем же я стану искать его только потому, что другие думают, что оно всякому приятно и, стало быть, должно быть приятно мне? Я не была в обществе, не испытывала, что значит блистать, и у меня еще нет влечения к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения только потому, что, по мнению других, оно приятно? Для того, что не нужно мне самой, — я не пожертвую ничем, — не только собой, даже малейшим капризом не пожертвую. Я хочу быть независима и жить по-своему; что нужно мне самой, на то я готова; чего мне не нужно, того не хочу и не хочу. …Я хочу делать только то, чего буду хотеть, и пусть другие делают так же; я не хочу ни от кого требовать ничего, я хочу не стеснять ничьей свободы и сама хочу быть свободна». (Н.Г. Чернышевский. «Что делать?». Гл. 1. VI).

 

Вот, поистине, монолог не женщины, но мужа…То есть, извините, не женщины, и не мужа, но – Человека. И этот человек, в данном случае  – женщина, что придает данному пусть и немного пафосному, но ценнейшему монологу особую ценность. Ведь это говорит женщина, вполне осознавшая, что она – человек. Этот монолог и фиксирует  драгоценный момент осознания и, соответственно (а одно не бывает без другого), трансценденции роли «только лишь» женщины. Ведь не забудем, весь монолог разворачивается как раз на фоне возможного принятия Верой предложения руки и сердца от никуда не годного Сторешникова.  Жюли убеждает  ее принять это предложение – как женщина женщину – и все резоны на ее стороне – ведь все равно другого пути, кроме как выйти за кого-нибудь замуж, нет; Сторешников же «вполне подходящая партия». Но вот она слышит речь Человека, и все ее резоны оказываются ничего не стоящими, что она и сама тут же с радостью признает.

 

«— Так, дитя мое, так! Я и сама бы так чувствовала, если б не была развращена».

 

Это и означает – дерзай, будь Человеком. Я не могу, но ты попробуй. Думаю, немного было произнесено более важных слов во всей истории  литературы, чем эти золотые слова Веры и Жюли. Ну, а для рассматриваемой сейчас темы,  они так просто бесценны. Поместим же эти слова в самую дорогую нашему сердцу оправу и навсегда запомним их.

 

---