Конец всего сущего. Новая метафизика как метафизика эсхатологическая
Проблема конца принципиальна именно потому, что она являет собою проблему невозможного, которая идет в пику с потенциальной бесконечностью сущего, познаваемой не вглубь, интенсивно, но вширь, экстенсивно, сообразно актуальным пределам человеческого опыта. Т.к. мир как целое есть только умозрительный образ, не соответствующий никакой действительности, конец нельзя понимать как приход к цели, заведомо определенной какой бы то ни было внешней по отношению к миру интеллигенцией, — как-то, например, божественным замыслом [1] , — на чем, собственно, и держится знаменитое телеологическое «доказательство».
В связи с этим становится ясным, что концепция Великого Строителя вселенной, вращающаяся вокруг представления о Первоинтеллекте-Демиурге, беспочвенна, ибо она заводит нас в тупиковое положение: с одной стороны, ей требуется признать, что, наряду с Первоинтеллектом, есть безначальная и самопричинная материя, а с другой стороны, расхождение этой позиции с утверждением о creatio ex nihilo исподволь вынуждает принять божественность за вышеозначенную безначальность и самопроизвольность сущего, упирающегося в Бездну. Эффект Бездны, созданный безначальностью и самопроизвольностью сущего, есть также фундаментальный опыт безопорности, равнозначный интенсивной тоске обессмысливания Всего[2], данного не актуально, а всегда и только потенциально. Можно сказать, что эта тоска прямо вытекает из специфики человеческого присутствия в мире, захваченного проблемой Бытия, как всецело отличного от сущего. Субъективное требование конца, не в последнюю очередь обусловленное этой тоской, если на что и может опереться, так лишь на этот самый опыт безопорности, который следует понимать, вслед за Фридрихом Ницше, не иначе как призыв к обузданию в себе пустыни.
Эсхатологическое значение понятия смысла есть значение конца, идущее в коренное расхождение с телеологическим значением цели, на беспочвенности которого только и может быть обосновано требование невозможного, проистекающее из принципиальной нетождественности Dasein'а сплошному потоку феноменального мира. Надежда на Отсутствующего здесь предстает не упованием раба, но дерзновением состязателя к небывшему, которое основано на субъективном пафосе долженствования, исходящего единственно лишь из свидетельствования сущего как не-должного, оказывающегося своего рода камнем преткновения в обращении человека к своему (сверх)сущностному истоку, не совпадающему ни с чем из того, что существует, т.е. к Ничто [3] .
[1] «Нет для меня ничего более чуждого, чем идея космической гармонии» (Н.А. Бердяев: Самопознание. Опыт философской автобиографии). Здесь Бердяевым, равно как и мною, подразумевается (а заодно и отрицается) идея предустановленной необходимости мироздания, которая, согласно Канту, проистекает из свойственной человеку телеологической способности суждения — «кровной сестры» способности суждения эстетической. В связи с этим стоит заметить, что «гармонизация» сущего, не допускающая никакого хаоса, суть прирожденное «достояние» человеческого интеллекта.
[2] Angst (нем.) — «страх-тоска», «страх-томление».
[3] Читатель должен был уже заметить, что я разъединяю понятия «Ничто» и «Небытие» ввиду коренного различия в их значениях — различия, соответствующего противоположению между ouk on («нетость Бога» негативной теологии) и me on («внешние сумерки», т.е. то самое «тварное ничто», о котором говорят прот. С.Н. Булгаков и В.Н. Лосский). С моей точки зрения, весьма странно, как тот же Шопенгауэр, со свойственным ему глубокомыслием, принял Небытие за Ничто в заключении своего фундаментального труда «Мир как воля и представление». Но, воздавая должное бесспорному гению, замечу, что именно Шопенгауэру впервые в истории философии довелось «схватить» безусловную идентичность «тоски по Неведомому» гностической «зачарованности Ничто». Эта же гностическая тоска улавливается в творчестве Н.А. Бердяева, изрекшего однажды слова, в полной мере отражающие его «зачарованность Ничто»: «Смерть, это предельное зло, благороднее жизни в этом мире» (Н.А. Бердяев: О назначении человека. Опыт парадоксальной этики). Подобного рода гностические интенции в отношении к миру вообще характерны для экзистенциалистского направления в философии, которое Г. Йонас в своей замечательной монографии «Гностическая религия» находит во многом, если не в наиболее существенном, созвучным гностицизму.
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
