Онтологические прогулки

 

Что такое нация? В марксистско-советской историографии и, так называемой, философии было принято считать, что понятие нации  формируется с развитием буржуазного государства и буржуазных отношений. За отправную точку Маркс брал великую французскую революцию 1789-93 гг., во время которой французский народ будто бы и осознал себя таковым в борьбе с космополитическими феодально-дворянскими монархиями. Ликвидация феодализма – вот что якобы стало девизом образовавшейся французской нации. До этого нации с марксистской точки зрения существовать не могли, так как национальное самосознание якобы образуется при создании «национального рынка» в процессе формирования централизованных государств, которые объединяют разнородные племена. А в будущем, в эпоху всемирного  торжества социализма-коммунизма нации должны исчезнуть во всемирном объединении бесклассового человечества. Детали предлагалось домысливать самостоятельно, так же как и то, на каком языке, скажем, будет говорить это «человечество». Короче говоря, нация по существу есть общественно-историческое явление: создание «национальных связей было не чем иным, как созданием связей буржуазных» (В.И. Ленин. ПСС,  т.1, с.154). В этот же ограниченный период создаются и национальный язык, и национальная культура, а с ними и национальное самосознание. Всё это «надстроечные» явления, которые в процессе выработки так называемого «пролетарского интернационализма» обречены на исчезновение. 

В те годы, однако, «пролетарский интернационализм» ещё не стал движущим фактором мировой истории, да и сама она развивалась другими, видимо, «ублюдочными и примитивными» путями. Перед Россией со всей угрожающей серьёзностью встал вопрос: или ей стать колонией, которая должна быть постепенно «освоена» более развитым народом, или сохраниться в качестве самостоятельного, суверенного государства. «Олигархические» верхи недвусмысленно склонялись (как и в настоящее время, когда эпоха «пролетарского интернационализма» уже осталась в прошлом, а время наций, как ни странно, сохранилось) к компрадорскому варианту: отдадим всю нашу землю захватчикам, только оставьте нас своими наместниками. А народ (нация), повзрослевший в этой – уже многолетней и духовной неурядице думал прямо противоположным образом: встанем «за землю Русскую»! Церковь, как, впрочем, и всегда  в период радикальных переворотов,  занимала колеблющуюся позицию: некоторые церковники примкнули к компрадорам, другие были против. Эта позиция будет примерно такой же и во время реформ Петра Великого, и во время гражданской войны 1917-22 гг., и в период новой смуты конца ХХ – начала ХХI веков. 

Проблема национального фактора необычайно  была важна и тогда, и теперь. Но смотреть на него нужно по-другому. В этом вопросе Маркс нам не советчик. Возьмём за отправную точку суждения знаменитого немецкого писателя и мыслителя (у нас практически неизвестного) Э. Юнгера: «Национализм – это вера в жизненную силу нации, великой общности в судьбе, которой человек причастен по рождению. Национализм – это воля жить для этой нации как для высшей, подчиняющей сущности, чьё существование важнее, чем единичное. Жаром этой веры и решительностью этой воли определяется величие нации. (...) Быть националистом – значит отстаивать необходимость нации всеми средствами, о которых может зайти речь. Это значит учреждать идею нации как высшую ценность, которой должны подчиняться все остальные ценности» (из статьи «Национализм»). Э. Юнгер и мы вместе с ним склонны видеть в проблеме национального воплощение духовности, а не некое условие для «рыночной экономики». Именно такое понимание вопроса позволяет осознать те процессы, которые привели к завершению Смуты. 

 

 

С гибелью второго самозванца вопрос о претендентах на законную власть выглядел решённым. Таковым остался только официально признанный «Семибоярщиной» королевич Владислав, который, это необходимо отметить, коронован не был и существовал только «виртуально», как некогда (во время похода Болотникова и Лжедмитрий II). Правда, тотчас после смерти Лжедмитрия II в некогда вольном городе Новгороде объявил себя новый Лжедмитрий. Он смог утвердиться во Пскове (этот город от присяги царю Дмитрию и не отрекался) и в некоторых других городах. Но он, при любом раскладе сил, был уже деятель не более, чем «регионального»  масштаба.

В тот период патриарх Гермоген резко изменил свой взгляд на «законность» избрания королевича Владислава на русский трон. Он начал рассылать по разным городам грамоты, в которых разрешал народ от присяги Владиславу, призывал собирать ополчение и идти всем миром освобождать Москву от иноземцев. Его сразу же поддержали бывшие сторонники Лжедмитрия II, которые остались без своего  вождя, но идти в кабалу к польским панам не собирались. 

Неоднозначные события примерно в то же время происходили в лагере Сигизмунда. Находившееся там русское посольство отказалось уговаривать жителей Смоленска сдаться и присягнуть королю. Они рассуждали так: король, пришли своего сына нам на царство, и Смоленск сдастся сам, он станет его вотчиной. А король полагал по-другому: Смоленск – это моя личная вотчина, а что касается Владислава, то, как говорится, это «мы ещё поглядим». В результате послы были, выражаясь современным языком, «интернированы» и отправлены в ссылку в разные города. Многие из них там умерли, но некоторые, в том числе митрополит («патриарх») Филарет почти через десять лет, при изменении политической ситуации после так называемой «Смоленской войны» (об этом позже) были освобождены и вернулись на Родину. 

В Московии  ситуация в очередной раз изменилась. Воодушевлённые грамотами патриарха Гермогена с призывом бороться с польскими оккупантами, в Калуге князь Д.Т. Трубецкой и атаман И.М. Заруцкий, бывшие сподвижники второго самозванца, договорились объединиться с другими видными вождями – П. Ляпуновым, В. Масальским, братьями Просовецкими, С. Волконским, расположившимися в близлежащих городах и, собрав войска, пошли к Москве. Так начало свою деятельность Первое народное ополчение. Как мы видим, его возглавляли люди, немало послужившие обоим самозванцам, Болотникову, а иногда, кто успел,  повоевавшие в рядах сторонников Бориса Годунова и Василия Шуйского. Словом, вояки, как говорится, «тёртые», имевшие всесторонний политический и военный опыт и прекрасно понимавшие «что почём». Объединяло их только одно – ненависть к иноземным захватчикам и ярко выраженное национальное чувство. Они были убеждены в справедливости того, что иноземцам не место на Руси, а уж как в будущем организовать государственную власть, – решим потом. Нужно сказать, что в этом движении самое активное участие принимал князь Д.М. Пожарский, звезда которого воссияет немного позднее. 

По мере приближения ополченцев к Москве в ней всё больше нарастало напряжение между местными жителями и польским гарнизоном, которое то и дело оборачивалось стычками и конфликтами, в конце концов, перешедшими в открытое восстание. По словам К. Буссова,  московиты говорили: «Мы действительно избрали польского государя, но не для того, чтобы каждый простой поляк был господином над нами и нам, московитам, пришлось бы пропадать, а для того, чтобы каждый у себя оставался хозяином. Пусть король, старая собака, подождёт со своим щенком-сыном. Если он уж до сих пор не приехал, так пусть и вовсе не является».

Видя, что ополчение Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого быстро приближается и вот-вот соединится с восставшими горожанами, поляки и их московские приспешники,  заметив, что ветер дует в сторону наступавшего войска, велели поджечь город. Далеко не первый – и как нам известно из похода Наполеона в 1812 году – не последний «пожар московский». Об этом К. Буссов пишет с удовлетворением: «Сравняв с землёй Чертолье, наши солдаты отправились и на ту сторону реки Москвы, тоже подожгли шанцы и все дома, до которых они могли добраться, и тут уж московитам не помогли ни крик, ни набат. Нашим воинам помогал и ветер и огонь, и куда бы московиты не отступали, за ними гнались ветер и пламя, и ясно было, что Господь Бог хочет покарать их».

Поляки сместили патриарха Гермогена, которого считали виновником восстания,  и заключили его поначалу в Кирилловский монастырь, а впоследствии в подземную тюрьму, где он вскоре умер от голода (а иногда говорят, что он сам себя уморил).

Москвичи в панике бежали из города навстречу подходившему войску ополченцев, а поляки тем временем (это немало говорит о «моральном духе» оставшегося гарнизона) занялись безудержным грабежом оставшегося имущества. Вновь обратимся к свидетельству К. Буссова: «В церквах они снимали со святых позолоченные серебряные ризы, ожерелья и вороты, пышно украшенные драгоценными камнями и жемчугом. Многим польским солдатам досталось по 10, 15, 25 фунтов серебра, содранного с идолов, и тот, кто ушёл в окровавленном грязном платье, возвращался в Кремль в дорогих одеждах; на пиво и мёд на этот раз не смотрели, а отдавали предпочтение вину, которого несказанно много было в московитских погребах – французского, венгерского и мальвазии. 

Кто хотел брать, брал. От этого начался столь чудовищный разгул, блуд и столь богопротивное житьё, что их не могли прекратить никакие виселицы, а только потом Ляпунов положил этому конец при помощи своих казаков».

Здесь иностранным автором снова упоминается Ляпунов, и это не случайно. Войдя в сожженный город, ополченцы оттеснили поляков, чьё войско превратилось в банду мародёров, и блокировали их в Белом городе, а потом в Кремле. Там мало-помалу стал ощущаться сначала недостаток продовольствия. А потом настоящий голод.  

Общая ситуация складывалась для ополченцев чрезвычайно благоприятно. Ополчение окончательно оформилось с организационной точки зрения. Таким образом, было создано первое на Руси, можно сказать, «народное правительство». Представители земских и казачьих отрядов подписали «приговор», т.е. договоренность, в которой определили некоторые властные полномочия.

Историк Г.М. Татищев пишет об этом: «... в власти общей произошла между ними распря, что всяк хотел быть старшим, того ради, съехавшись в поле, всем дворянством после малого спора выбрали главным князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого /Он был главой Боярской Думы у «второго» Дмитрия. - Г.Н./, да с ним Прокопия Липунова и Ивана Заруцкого. Поскольку сии последние были люди, а особенно Липунов, острого ума, и в делах военных сколько храбры, столько искусны, и в войске имели великую любовь и почтение, а Заруцкого наиболее из опасения, чтоб, осердясь, не отъехал, оным почтили. Однако ж установили, что им для советов всем съезжаться. И по сему учреждению, построив каждый себе для безопасности острог, каждодневно с поляками бились и привели их в великое утеснение». («История Российская»). Но «Семибоярщина» и поляки крепко засели в Кремле и Китай-городе и ждали помощи из Польши.

 

 

   

 

Неурядицы по-прежнему продолжались. 13 июня после 20-месячной осады король Сигизмунд всё-таки взял Смоленск, а затем  в июле торжественно въехал как победитель в Варшаву, где в сентябре открылся общий сейм Речи Посполитой, во время которого состоялись главные торжества,  посвященные завершившемуся удачному походу короля против московитов. Среди них особое место занимало представление сейму пленённого царя Василия и его братьев. Царя в окружении сенаторов и депутатов сейма принудили целовать руку королю-победителю и выслушивать многочисленные хвалебные речи придворных в честь великой победы Сигизмунда. Специальным актом тот объявил о присоединении завоеванных земель к речи Посполитой. Как и прежде, первоначальной целью своего похода он продолжал объявлять восстановление порядка в Московском государстве и свержение царя-узурпатора Василия Шуйского. Всё выглядело так, что цель, наконец, была достигнута, и поверженный царь Василий теперь был у ног победителя, а Москва целует крест наследнику престола королевичу Владиславу. Через год потрясенный и униженный бывший царь и его брат Дмитрий умерли в плену, неподалеку от Варшавы.

 

Положение в стране продолжало ухудшаться. Через месяц после взятия Смоленска войсками Сигизмунда в лагере ополченцев, осаждавших Москву начались раздоры и волнения, подстрекаемые то ли (по разным сведениям) осаждёнными поляками во главе с А. Гонсевским, то ли казаками атамана И. Заруцкого, но в результате один из самых видных вождей ополчения П. Ляпунов был убит взбунтовавшимися казаками. Впрочем, на месте убийства самого Заруцкого не было, так что обвинять его в убийстве трудно. После этого часть ополченцев, в основном «земские люди», разошлась по домам. Это сделало возможным прорыв осады польским войском Яна Сапеги, пришедшим на помощь осаждённым. Ему удалось провезти с собой большой обоз с необходимыми припасами.  Впрочем, это был единичный успех. Осада была восстановлена, и вскоре сам гетман Сапега умер в осаждённом городе. Новая помощь была через некоторое время послана королем в лице видного полководца гетмана Яна Ходкевича, но ему не удалось прорвать ряды ополченцев, и он остановился на зимовку в Можайске.

Главой осаждавшего город русского ополчения оставался князь В. Трубецкой, но сил для взятия Москвы у него было явно недостаточно. В это время архимандрит недавно освобожденного от польской осады Троице-Сергиева монастыря Дионисий и келарь Авраамий Палицын (автор будущей истории этих событий) продолжили дело Гермогена. Они стали отправлять  в разные города и земли грамоты с призывами собирать новое ополчение, одновременно по мере сил помогая Трубецкому запасами свинца и пороха, имевшимися в монастыре. 

На северо-западе русского государства положение тоже стало серьёзным. Шведским войскам, которыми командовал вернувшийся на шведскую королевскую службу бывший союзник М. Скопина-Шуйского Я. Делагарди, удалось захватить Новгород. Точнее говоря, город и не сопротивлялся.  Шведский король вёл примерно такую же политику, как и Сигизмунд, стараясь отхватить кусок пожирнее у ослабевшего соседа. Новгородцы присягнули шведскому королевичу  Карлу-Филиппу, сыну короля Карла. При этом Новгород с окружающими его землями был объявлен самостоятельным государством – Великим княжеством Новгородским. О появлении там третьего самозванца мы писали выше.

23 августа некий дьяк Матвей или Сидорка объявил себя чудесно спасшимся царём Дмитрием – уже третьим. К нему потянулись бродившие со всех сторон в окрестностях казацкие отряды, так что новому самозванцу удалось собрать целое войско, и он почти без сопротивления взял Псков, население которого радостно встретило его колокольным звоном и пушечной пальбой. Весть об этом быстро распространилась, и – самое поразительное! – 2-го марта 1612 года, уже в период создания нового ополчения Минина и Пожарского воевавшие под стенами Москвы казаки вместе с Трубецким, Заруцким и даже Мариной Мнишек присягнули вновь «воскресшему» царю, несмотря на то, что все прекрасно знали, кто он такой на самом деле. 

Ещё осенью 1611 года земский староста Нижнего Новгорода Кузьма Минин откликнулся на призывы Гермогена и Дионисия и приступил сначала к сбору средств на новое ополчение, а потом и к его формированию вместе с князем Д.Н. Пожарским, активным участником всех предшествующих событий, тогда лечившемуся от ран в своём имении неподалёку от Нижнего Новгорода. Дальнейшая деятельность организаторов и руководителей нового ополчения и весь ход событий, увенчавшийся освобождением Москвы и изгнанием поляков, многократно и подробно описан в исторической  литературе,  и отражён во многих художественных произведениях, так что подробно говорить об этом излишне. Следует обратить внимание лишь на некоторые важные факты, позволяющие понять более глубокий смысл всего происходившего, чем тот, который обнаруживается в школьных или вузовских учебниках.

 

Прежде всего, более пристально взглянем на личность самого военного вождя нового ополчения Д.Н. Пожарского. Укоренилось мнение о том, что это был человек не знатного, даже захудалого рода, который воевал только для того, чтобы расчистить Романовым дорогу к русскому престолу, а потом тихо и спокойно ушёл в тень, под старость к тому же постригшись в монахи, так что о его кончине мало что известно. Между тем, князья Пожарские напрямую происходили от Рюриковичей, имели предками великих князей и принадлежали к одному из древнейших княжеских родов. Сам Д.Н. Пожарский всю свою жизнь провёл в войнах и на стороне царя Бориса, и на стороне Шуйского, участвовал в Первом ополчении, но никогда не присягал ни самозванцам, ни полякам. Позднее, уже при царе Михаиле Романове он продолжал участвовать в схватках с поляками, воевал против Лисовского, против королевича Владислава в период его похода на Москву, о котором речь пойдёт впереди, а затем в Смоленской войне.

С точки зрения исторической миссии его судьба, как это ни покажется парадоксальным, очень напоминает судьбу его младшего современника из Англии сэра Оливера Кромвеля. 30 с небольшим лет спустя, он возглавил английскую революцию, тоже сделав себе карьеру как полководец и противник существовавшей тогда правящей в Англии династии Стюартов (ср. с королевичем Владиславом), которая была далеко не исконной английской и казалась народу чуждой. Кромвель активно способствовал казни короля Карла I, а затем стал лордом-протектором – диктатором и главой государства.  При нём Англия первый  и единственный раз за всю историю её существования была объявлена республикой, хотя и на недолгий срок. Здесь судьба этих полководцев расходится: оба освобождали свои народы от чуждых режимов, оба имели знатное происхождение (Предком О. Кромвеля  был государственный канцлер Томас Кромвель, казненный королём Генрихом VIII), но Кромвель уверенно шёл к власти и достиг её, а хотел ли проделать такой путь князь Пожарский?  Определенные факты свидетельствуют, что да.

При формировании рядов нового ополчения в своей «кадровой политике» князь был крайне осторожен. Особенно это относилось к вербовке казачества – он хорошо помнил печальную судьбу своего предшественника П. Ляпунова. Поэтому набранное войско, постепенно пополнявшееся всё новыми добровольцами, не сразу пошло к Москве, чтобы присоединиться к Первому ополчению, а на несколько месяцев задержалось в Ярославле, который стал своеобразной столицей Второго ополчения. Здесь под руководством Пожарского был создан «земский совет», своего рода парламент, облеченный самыми широкими полномочиями. Этот властный орган вел от своего имени даже переговоры со шведами и новообразованным «государством Новгородским». Там же было налажено управление признавшими его власть местностями, образованы приказы, –  короче, было создано полноценное временное правительство при князе Д.Н. Пожарском. Здесь же был поставлен вопрос о том, кому быть новым царём и как его выбирать. Пожарский склонялся, как и его предшественник П.Ляпунов, к кандидатуре младшего сына шведского короля Карла-Филиппа. Это тем более выглядело убедительным, что к тому времени король Карл IX уже умер (в октябре 1611 года), и на шведский престол взошел его старший сын Густав II Адольф. При таком выборе Россия и Швеция стали бы могущественными союзниками, тем более, что ещё покойный король Карл оказывал поддержку московскому царю против поляков и самозванца. О ком-либо из рода Романовых тогда не было и речи, равно как и о польско-литовском кандидате – королевиче Владиславе, не говоря уже о Сигизмунде. Как вскоре выяснится, свою кандидатуру на престол предложит и сам князь Пожарский. Об этом, в частности, говорит такой интересный факт: князь придумал новый герб России в виде двух львов, глядящих друг на друга. Этот герб был изображён на официальной государственной печати, которая прилагалась ко всем документам образованного в Ярославле временного правительства. А главное состояло в том, что это и был личный герб князей Пожарских, который был призван заменить двуглавого орла. 

Он особенно не спешил к Москве ещё и потому, что время явно работало на него. Осаждённые в Кремле поляки по-прежнему терпели всевозможные лишения, и гетман Хаткевич ничем не мог им помочь. Но обнаружился недостаток в оружии и съестных припасах также у казаков Трубецкого и Заруцкого. Они постоянно уговаривали Пожарского, также как и архимандрит Дионисий, поскорее двинуться им на помощь. А келарь Авраамий Палицын даже лично приехал в Ярославль. Тут обнаружилось, что медлительность Пожарского принесла ещё один успех: жители Пскова, в конце концов, взбунтовались против самозванца Сидорки, который бежал, но был схвачен и в цепях привезён к Москве. Заруцкий, стремясь стать во главе всего движения, начал было переговоры с Ходкевичем, но был уличён в них и с небольшим отрядом вынужден был бежать в Калугу, где находилась тогда Марина с «ворёнком» (так прозвали её сына, предположительно от Лжедмитрия II, названного в честь «деда» Иваном). Мятежный атаман навсегда покинул ополчение, а Трубецкой немедленно послал в Ярославль сообщение об этом. После этого Пожарский, наконец, двинулся к Москве. Там тоже не обошлось без конфликтов с князем Трубецким, так что вождь Второго ополчения был вынужден признать его первенство по «старшинству». 

Положение поляков, осажённых в Кремле, стало критическим. Лишённые всякого снабжения они сначала съел всех кошек и крыс, съели кожаные ремни, размоченный пергамент, потом перешли к людоедству, поедая сначала трупы убитых, затем начали убивать друг друга.  Очевидец этих событий  - литовский полковник И. Будило, сам переживший эту осаду, писал потом в воспоминаниях, например, о том, как некие лейтенант и гайдук съели своих сыновей, а другой офицер съел свою мать. Но поляки всё ещё упорно ждали помощи от короля или Ходкевича, но не дождались. Ходкевич после неудачной попытки прорваться, был далеко отброшен. 

О дате окончательной сдачи польского гарнизона существуют разные сведения, но обычно считается, что, по новому стилю, это произошло 4 или 5 ноября. А может быть, даже 7 ноября – ещё одно многозначительное совпадение.

Первыми из Кремля вышли знатные бояре Ф.И. Мстиславский, И.М. Воротынский, И.Н. Романов  с племянником Михаилом – будущим царём – и его матерью Марфой. Между ними и вождями ополчения существовала негласная договоренность о том, чтобы бывших участников «Семибоярщины» считать как бы освобождёнными из польского плена, поэтому никаких репрессий не последовало. Затем выходили поляки. Многих из них сразу же убили разъярённые казаки, сами испытавшие немалую нужду во время осады. Других отправили в ссылку (как того же И. Будило). Вошедшие в город ополченцы Трубецкого и Пожарского были поражены страшным зрелищем – валяющимися повсюду полусгнившими трупами и скелетами; в подвалах были найдены запасы «провианта» – бочки с солониной из частей человеческих тел.

Казалось, что борьба была завершена. Пожарский и Трубецкой распустили ополчение, в городе остался только небольшой отряд из двух тысяч дворян и четырёх тысяч казаков, как вдруг выяснилось, что Сигизмунд не оставил своих планов вернуть Москву и продолжает двигаться к ней. Но, как это часто бывало, в разных зимних кампаниях на территории России, наступившие холода сделали своё дело. Так и не дойдя до Москвы, в начале декабря польский король дал приказ отступить безо всяких сражений. 

Во все концы земли русской руководители теперь уже объединенного ополчения  сразу же после взятия Кремля разослали грамоты о присылке делегатов на подготавливаемый Земский собор, перед которым стояла задача избрания нового царя. Собор в составе около восьмисот человек после торжественного богослужения открылся в январе 1613 года. Официальные историки периода царствования дома Романовых излагали ход его работы таким образом, что избрание Михаила Фёдоровича Романова (ему тогда было 16 лет и на соборе ни его, ни его матери Марфы не было, позднее за ними была послана делегация) выглядело совершенно очевидным. Даже то, что молодой князь Михаил целым и невредимым вышел из «осадного сидения» в Кремле, когда многие знатные бояре погибли, историк Д. Иловайский считал «действием высшего Промысла». («Смутное время Московского государства»). В организации избрания именно этого претендента Иловайский видит большую заслугу боярина Ф.И. Шереметева, который был женат на племяннице Филарета и в поздний период Смуты охранял царское казнохранилище, чем весьма положительно зарекомендовал себя в глазах других бояр. Этот хитрый придворный интриган распространил слух, что нужно выбрать Мишу Романова, так как «он ещё молод и разумом не дошёл, и нам (т.е. боярам) будет повадно». Поэтому будто бы другие бояре с готовностью высказались за эту кандидатуру, рассчитывая на укрепление собственного влияния и значения. Так было подготовлено большинство, и 21 февраля в Успенском соборе при громких  одобрительных криках присутствующих Михаил был единодушно избран новым царём.

 

 

Однако, по-видимому, дело происходило не так гладко. Есть сообщения, что поначалу происходило избрание  предполагаемых кандидатов, которые были избраны в таком порядке: «первый князь Федор Ивановичь Мстиславской, вторый князь Иван Михайловичь Воротынской, третей князь Дмитрей Тимофеевичь Трубецкой, четвертой Иван Никитин Романов, пятый князь Иван Борисовичь Черкасской, шестый Федор Ивановичь Шереметев, седьмый князь Дмитрей Михайловичь Пожарской, восьмый причитается князь Петр Ивановичь Пронской». Мы видим в числе кандидатов и самого Ф.И. Шереметева, якобы ратовавшего за молодого Михаила и то, что Михаила в этом списке нет, зато есть его дядя И.Н. Романов. Также в числе кандидатов и оба руководителя ополчения, и некоторые «семибоярщики», так что, судя по всему, дело обстояло далеко не просто и решение могло быть неоднозначным. Дальше летописцы нам сообщают, что в ходе полуторамесячной «предвыборной кампании» князь Д.Т. Трубецкой «учрежаше столы честныя и пиры многия на казаков и в полтора месяца всех казаков, сорок тысяч/цифра явно преувеличена, казаков не могло быть больше 5 – 10 тысяч. – Г.М./, зазывая к собе на двор по вся дни, чествуя, кормя и поя честно и моля их, чтоб бытии ему на Росии  царём...». Имеются сведения, что и князь Д. Пожарский тоже не тратил время зря, поскольку потратил на угощения и подарки около двадцати тысяч рублей. Кстати, откуда у бедного «захудалого» дворянина взялись такие деньги? По теперешнему индексу цен это не меньше миллиона долларов, а может, и гораздо больше. Как мы видим, князь Пожарский до конца не отказался от борьбы за царский трон, но не пошёл на установление прямой диктатуры, (для этого у него, видимо, не было сил или решимости, к тому же на Руси обычаи были далеко не таковы, как в Англии 30-40 лет спустя), а хотел быть избранным, по тогдашним представлениям, легитимно. О других кандидатах нам известно меньше, но ясно, что они тоже не жалели денег. 

Считается, что решающую роль при окончательном выборе сыграли казаки, склонившиеся на сторону Романовых, поскольку многие из них хорошо помнили Филарета ещё во времена второго Дмитрия, у которого отец Михаила был патриархом. Во время собора он находился в польском плену, и его рассматривали как страдальца за отечество.  

Об избрании царя была составлена особая избирательная грамота, которую подписали 277 человек, хотя, ввиду некоторых несообразностей, есть определённые сомнения в подлинности этого документа. Подписи принадлежат людям всех сословий, в том числе и казаков, за исключением крепостных крестьян. Известно, как гордился А.С. Пушкин, что среди подписавших эту грамоту присутствовали четверо его предков. Это как бы равняло его с царём: дескать, не ты мне начальник, но мои предки тебя избрали.

Между прочим, именно казаки как сословие получили от Смуты больше всех, по крайней мере, в юридическом отношении. Из беглых холопов и «воров», находящихся вне закона, они превратились в одно из важных государственных сословий, получивших в итоге тяжёлой борьбы право участвовать в утверждении верховной власти.

В заключение приведём обобщающее суждение В.О. Ключевского, который пишет, что «избрание Михаила было подготовлено и поддержано на соборе и в народе целым рядом вспомогательных средств: предвыборной агитацией  с участием многочисленной родни Романовых, давлением казацкой силы, негласным дознанием в народе, выкриками столичной толпы на Красной площади». Ясно, что «политтехнологи» и в то время имели колоссальное значение. Сыграли свою роль и «пиар»-методы: некий атаман предъявил «выборной комиссии» во главе с Д.Н. Пожарским какое-то «писание», в котором говорилось о Михаиле Фёдоровиче как о «природном царе». Это произвело сильное впечатление на участников собора. Но главную роль, конечно, сыграли симпатии казаков к «своему» по духу роду оппозиционеров-Романовых, а также активная «агитпрофработа» в массах.

Избрание Михаила Романова и утверждение новой династии обычно считается концом Смуты, так как в корне изменился характер власти и отношение к ней со стороны народа. Государство Российское окончательно утратило характер царской вотчины, каковой оно считалось прежде, и стало государством «служилых людей», то есть дворян, которые и возвели на трон нового, относительно незнатного «народного» царя. Постепенно и он станет восприниматься как «богоданный», особенно  после невиданного взлёта империи в XVIII веке, но пока именно народ («служилые люди») ощутил себя исполнителем воли Господней, правда, побочным продуктом этого стали многообразные восстания, бунты и «нестроения», которые сопровождали царствование первых Романовых. Поэтому говорить об окончании смуты на самом деле было пока ещё рано.