Онтологические прогулки

   Прежде всего, поясним, что то отчуждение, которое мы собираемся здесь показать, хотя и совпадает во многом, но отличается от отчуждения, проанализированного Марксом [1], постольку, поскольку Маркс обосновывал чисто политэкономическое содержание понятия; наше же отчуждение, хоть и имеет много общего с марксовым, но распространяется гораздо дальше и глубже последнего в силу следующей причины. Она состоит в том, что во времена Маркса, когда массовое общество еще не проявило себя в полной мере как качественный феномен, финансово-экономические отношения, рациональные цели и способы деятельности, практикуемые в обществе, распространялись на довольно ограниченную сферу хозяйствования, быта и практических потребностей человека (с чем и было отчасти связано понимание Марксом экономики как «базиса», а политики, культуры и идеологии как «надстройки» над ней). И в этом смысле оставались еще довольно обширные сферы свободной человеческой деятельности, не затронутые экономикой и относительно независимые от нее. Под независимостью, или свободой, здесь следует понимать внеутилитарность, внутреннюю необходимость, имеющую собственную ценность в самой себе. В этом смысле культурное бытие человека, его социальное и политическое бытие (правда в разной мере и степени) являли собой автономные области бытия как целого; с дальнейшим же развертыванием сущностных характеристик массового общества соотношение сил и распределение автономии отличных друг от друга частей целого в корне меняется.

Итак, то отчуждение, которое нарастало пропорционально развитию массового общества, не есть отчуждение работника (производительной силы) от продукта своего труда, а есть отчуждение личности от собственной свободы, от самобытия, хотя оно и происходит прежде всего в труде и его продуктах, привязывающих личность к целому общества и координирующих ее деятельность с социальной системой. Эта привязка, зависимость от социального-экономического строя становится тем жестче, чем строже становится разделение труда, навязываемое этим строем. Более глубокая же дифференциация труда является следствием возрастания численности общества и разрастанием аппарата обеспечения его жизнедеятельности. Таким образом, огромный аппарат обеспечения существования – мегамашина, имея тенденцию превращать людей в узкоспециализированные функции, вплетает их существование в широкую и разветвленную сеть социальных связей, которые представляют собой возрастающие зависимости; превращая их в простые объекты администрирования, изымает их из субстанциального содержания жизни, в которой они больше не занимают определенного места. Систему начинает конституировать аппарат, иерархизирующий существование, а не историческая субстанция, которую люди наполняют своим индивидуальным бытием. Разбрасываемые по разным местам, затем безработные и вынужденные менять свою узкую специальность на такую же узкую, но в более прибыльной сфере, либо же занятые неквалифицированным трудом, и приспосабливающие свои личные качества под требования достижения максимального рыночного эффекта, они представляют из себя голое существование и не занимают определенного места в рамках исторической последовательности. «Глубокая, существовавшая раньше истина - каждый да выполняет свою задачу на своём месте в сотворённом мире - становится  обманчивым оборотом речи, цель которого успокоить человека, ощущающего леденящий ужас покинутости. Всё, что человек способен сделать, делается быстро. Ему дают задачи, но он лишен последовательности в своём существовании. Работа выполняется целесообразно, и с этим покончено. В течение некоторого времени идентичные приёмы его работы повторяются, но не углубляются в этом повторении так, чтобы они стали достоянием того, кто их применяет; в этом не происходит накопления самобытия» [2, 41].

Поскольку человек есть свободное существо, как таковое в значительной мере конституирующее себя посредством труда, то в отчужденном труде мы имеем отчуждение человека от свободы как целостного феномена, включающего в себя свободное время (которое Маркс видел главным критерием богатства общества), но не исчерпывающийся им. Проблема в том, что свободы как целостности невозможно достичь посредством отчужденного, механического труда, ни к процессу, ни к результату которого человек не испытывает никаких эмоций. В индустриальном же и постиндустриальном массовом обществе отчуждение труда достигло необычайно высокого уровня. Механичность автоматизированного производственного процесса, рутина офиса, ритуал покупки и продажи почти полностью освободились от всякой связи с проявлением человеческих возможностей. «Трудовые отношения между людьми в значительной степени превратились в отношения между обезличенными и вполне допускающими замену объектами научного управления и квалифицированными экспертами. Разумеется, всё ещё широко распространённая конкуренция требует известной индивидуальности и спонтанности поведения, но эти черты стали настолько же излишними и иллюзорными, как и сама конкуренция, к которой они относятся. Индивидуальность дана в буквальном смысле только как имя, как специфический представитель типа (как, например: авантюристка, домохозяйка, Ундина, он-мужчина, деловая женщина, становящаяся на ноги молодая семья). Также и в производстве конкуренция урезывается до заведомо планируемого разнообразия в безделушках, обёртках, вкусе, цвете и т. д. Под этой иллюзорной поверхностью весь мир как в сфере труда, так и в сфере отдыха превратился в систему одушевлённых и неодушевлённых предметов, которые все в равной степени подлежат администрированию. В этом мире человеческое существование – не более чем вещь, вещество, материал, не заключающий в себе принципов собственного движения» [3, 93-94].

Фактически, в результате чрезмерной специализированности труда, личность человека все больше начинает становиться придатком к его социальной функции, которая почти целиком сводится к своей экономической роли. Все чаще слышатся рекомендации о том, что надо создать условия для привлечения специалистов, или о том, как приспособить свои человеческие качества для достижения успеха, но почти никогда наоборот – что надо привлекать специалистов для создания условий для чего-то иного, или как использовать экономические достижения для построения своей человеческой личности. Свободное человеческое сознание все больше сводилось к манипулятивности, к элементам управления, к технической функциональности, все более квалифицированной, все более ценной для системы, и поглощающей все больше личностной энергии. При этом живая и неутилитарная часть человеческой личности все более превращается в некий придаток, довесок к ее общественно-экономической функции, который система принимает во внимание вынужденно, с которым она считается по необходимости, и лишь постольку, поскольку от него пока что невозможно избавиться (хотя в большинстве случаев система эффективно обращает себе на пользу все спонтанные движения индивидуальной личности, о чем немного подробнее будет сказано ниже).

Еще одним фактором, способствовавшим эскалации отчуждения, явилось все более нараставшее с развитием информационного общества доминирование финансовой ипостаси экономики над товарной. Являясь превращенной товарной, денежная форма цены становится предпосылкой отчуждения в свою пользу многих реальных выражаемых ею свойств товаров. Эти свойства затем затушевывались, и заменялись свойствами самой денежной формы, которая тем самым становилась отправной точкой построения целой социальной системы со всем разнообразием ее связей. И эта социальная система может приобретать иррациональный характер лежащей в ее основании превращенной формы, что и происходит в анализируемых нами обстоятельствах: «Иррациональность вкрадывается в превращенное выражение лишь при определенных условиях (например, при самоотчуждении человека в его деятельности, отрыве ее общественного богатства и форм от личного содержания труда)» [4, c.4]. В результате этого, вся экономическая система производства приобретает иррациональную форму, при всей кажущейся рациональности ее содержания, которая оказывается вторичной по отношению к своим основаниям: «такой вторичной рациональной системой оказывается, например, функционирование товарного производства, хотя оно и содержит в себе глубоко фетишистские посылки»[там же].

И отчуждение, вырастающее из практических обстоятельств, сцепляется с описывающими их теоретическими социогуманитарными конструкциями и закрепляется ими. Так, одним из общепринятых определений, препятствующих осознанию отчуждения как такового, является распространенное представление о том, что «личность – понятие социальное», идущее от марксова определения личности как «ансамбля общественных отношений». Это функциональное редуктивное определение, будучи к тому же вульгаристски интерпретировано, легко превращается в орудие теоретического оправдания отчуждения автономии индивидуальной личности в пользу социальной системы. На самом же деле личность представляет собой явление гораздо более широкое, далеко не ограниченное отношением к обществу как некой социологической данности, при том, что само «социальное» не есть некая твердо установленная и отработанная категория, эмпирически фиксируемая (даже у самого Маркса «общественное» сопровождается предикатом «чувственно-сверхчувственного», каковой употребляется им уже в определении товара), посему определять понятие личности через понятие социального вовсе не означает объяснять его и раскрывать его содержание через нечто более простое. И даже помимо этого всего, личность может определяться своим отношением не только к наличному в пространстве и времени обществу, но и отношениям к личностям и поколениям прошедшим, к другим обществам и культурам (особенно в информационную эпоху), наконец к своему воображаемому (т.е., ее понятие должно определяться по меньшей мере как «сверхсоциальное»). Однако, здесь у нас нет места подробным образом разбирать ошибочность и редукционизм существующих и работающих понятий личности и разворачивать альтернативные; важно то, что эти и подобные им представления теоретически способствуют утрате личностями контроля за развитием социальной системы и, что еще важнее, чувства своей способности и уполномоченности ее контролировать, а так же препятствуют осознанию того, что система запрограммирована на медленное и незаметное, но верное и неуклонное отчуждение индивидуальной внеутилитарности в пользу социоэкономических структур и координирование с ними. «Это координирование осуществляется настолько успешно, что индивид чувствует себя скорее счастливым, чем несчастным. Мы уже высказали предположение, что индивид осознаёт репрессию весьма смутно, так как подвергается регулируемому ограничению, и этот процесс трансформирует само содержание понятия «счастье». Это понятие подразумевает сверхчастное, сверхсубъективное состояние; счастье – не просто в чувстве удовлетворённости, но в реальности свободы и удовлетворения. Счастье включает знание: оно – исключительная прерогатива animal rationale. Контроль над информацией, поглощение индивида повседневностью приводят к упадку сознания, дозированности и ограничению знания. Индивид не знает, что происходит в действительности; сверхмощная машина образования и развлечения объединяет его со всеми другими в состоянии анестезии, из которого исключаются все вредоносные идеи. И поскольку знание всей истины вряд ли способствует счастью, именно такая общая анестезия делает индивида счастливым» [3, 94] .Таким образом, отчуждение от свободы тесно связано с отчуждением индивида от полной информации о самом себе, и оно выражается в принятии личностью частичных и редуцированных представлений о себе как окончательных.

Т. Адорно тоже говорит о свободе в связи с общественным целым: «Безразличие по отношению к свободе, её понятию и самому предмету обнаруживается в интеграции общества, которой субъекты подвластны как неизбежному. В интересах интеграции – парализовать потребность в свободе, которой боятся, видя в ней незащищённость» [5, 196].

Не последнюю роль в утрате контроля индивида над обществом играет гипертрофированный в массовом обществе бюрократический метод администрирования. «Бюрократический метод можно было бы определить как такой метод, при котором: а) с людьми обращаются как с вещами; б) о вещах судят скорее по их количеству, нежели по их качеству, ибо это облегчает и удешевляет их учёт и контроль» [6,207]. Фактически, официальный документ, являясь изначально опредмеченным свидетельством некоторых общественных добродетелей личности (таких как гражданственность, законопослушность, честность в делах), в бюрократической системе извращается по отношению к ним, подобно превращенной форме затирает многие включенные в них содержательные связи и замещает их собственными квазипредметными свойствами, среди которых первыми являются скрупулезность в бумажных делах, легкость в общении с властью, отличное ориентирование в коридорах кабинетной бюрократии. И такая гипостазированная бюрократическая машина приобретает характер неумолимой стихии, уйти из-под власти которой, а тем более противостоять для индивида оказывается невозможным; ему остается только освоиться с ней и принять как данность. Таким образом, сверхразвитая бюрократия является существенным элементом механизма отчуждения свободы личности в пользу целого общественной системы, однако решающее воздействие на этот процесс, придавая ему окончательность и неотвратимость, имеет гораздо более тонкий, мощный и безотказный механизм привязки индивида к целому глобальной социоэкономической системы, который способен нейтрализовать само осознание личностью степени своего отчуждения.   

Общество всегда в значительной мере контролировало отдельного человека через систему многообразных общественных отношений, однако, в  постиндустриальном обществе XX века «сам механизм, привязывающий индивида к обществу, изменился, и общественный контроль теперь коренится в новых потребностях, производимых обществом» [3,272] Эти новые потребности есть в значительной мере результат техногенного развития социума, они не исходят из интересов индивидуальной личности, однако воспринимаются ею как свои собственные. Предположительно, такое положение дел оказалась возможным в силу естественного отставания индивидуальных потребностей личности от производительной способности мегаиндустрии массового общества, а так же благодаря используемой им чрезвычайно эффективной социальной стратегии, которая хорошо проанализирована исследователями постмодерна Ж. Бодрийяром,  Ж.Делезом и Ф.Гваттари. Кроме того, контроль социотехнической системы над развитием общества не испытывает недостатка в рациональных оправданиях: «в современный период технологические формы контроля предстают как воплощение самого Разума, направленные на благо всех социальных групп и удовлетворение всеобщих интересов, так что всякое противостояние кажется иррациональным, а всякое противодействие немыслимым» [3,273]. Насколько глубоко экономическое отчуждение проникло в структуру человеческой личности, можно судить по тому, как самые интимные ее аспекты превращаются в товар на продажу. Дискурс рекламы настойчиво предлагает купить «счастье», «незабываемые впечатления», «безграничные возможности» и т.п.; абсурдность подобной ситуации, однако, может предстать очевидной только для неотчужденной индивидуальной личности, чьё самовосприятие не преформировано доминирующей в обществе системой представлений. Эти и многие подобные факты социальной действительности прекрасно иллюстрируют актуальные, как оказалось, и по сегодняшний день наблюдения К.Ясперсом того, как «бытие человека сводится к всеобщему; к жизнеспособности как производительной единицы, к тривиальности наслаждения. Разделение труда и развлечений лишает существование его возможного веса. Публичное становится материалом для развлечения, частное – чередованием возбуждения и утомления и жаждой нового, неисчерпаемый поток которого быстро предаётся забвению; Здесь нет длительности, это - только время-препровождение… Объективное удовлетворение духовных стремлений без личного участия гарантирует деловое функционирование, в котором регулируется утомление и отдых» [2, 40].

В виду всего вышеизложенного, можно заключить, что в постиндустриальном массовом обществе значительная часть человеческой свободы и самобытия оказывается отчуждённой в пользу анонимных экономических и административных структур. Происходит тотальная манипуляция массами индивидов с целью наращивания производства и потребления. Человек оказывается также отчуждённым от полного знания о самом себе, которое теряется и растворяется в потоке симулякров и мифологии, тиражируемых рекламой и СМИ. Всё это ведёт к растворению личности в массе, росту бездуховности и обезличиванию. Необходимо также заметить, что возрастание отчуждения является неустранимым следствием выбранного направления эволюции общества, и его преодоление может быть достигнуто только осознанием личностью положения дел, её индивидуальными сознательными усилиями.