Онтологические прогулки

Наталья Бонецкая «Царь-девица»  (Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи)" СПб, 2012 г..

Автор этой книги  – талантливый учёный, по справке на обложке «окончила химический факультет МГУ, а вслед за тем в 1979 году – Литературный институт Союза писателей. Кандидат философских наук (теоретик литературы), в печати она выступает главным образом в качестве историка русской философии ХХ века, культуролога и переводчика». 

Книга написана очень живо, даже увлекательно, что для научных работ, вообще говоря, редкость. Я прочитал её с интересом. Для научного работника,  литературоведа (с прошлой специальностью химика) удивительна не только всесторонняя эрудиция в области литературы и философии, но и чётко продуманная ясная стилистика. Это не тот псевдонаучный жаргон, «птичий язык», на котором пишут авторы известного журнала «НЛО» (« Новое литературное обозрение»), а нормальная русская речь.

Автор вначале несколько двусмысленно формулирует задачи своей книги: с одной стороны это как бы биография Евгении Герцык, известной писательницы и мемуаристки Серебряного века, и отчасти её сестры Аделаиды – поэтессы из круга символистов, а с другой стороны, – довольно широкое исследование жизни и творчества разных писателей и философов Серебряного века, в кругу которых находились сёстры Герцык. Среди них Н. Бердяев, Л. Шестов, Вяч. Иванов, Д.С. и З.Н. Мережковские, Л. Бакст, С. Городецкий и многие другие. Книга необычайно интересна тем, что в ней собрано воедино множество любопытных фактов, ранее разбросанных по разным публикациям, что придаёт исследованию значимость и внутреннюю целостность. Можно даже сказать, что это не научное исследование (автор нигде не приводит архивных материалов), а некая литературно-публицистическая работа, почти что энциклопедия, как бы обращённая в прошлое, но нацеленная на современность.

Теперь перехожу к главному. Наталья Бонецкая позиционирует себя  именно исследователем, но фактически является воцерквлённо- православной писательницей и даже пропагандистом православной идеи. С этой точки зрения она вершит свой грозный суд над всеми писателями, общественными деятелями, художниками Серебряного века, опираясь на мнимое решение РПЦ и свою православную совесть. Вначале мы заметили, что автор монографии значительную часть жизни прожила при советской власти. Вероятно, она была, по крайней мере, комсомолкой, также, впрочем, как и я. Но откуда у неё появилась такая тяга к «православному прокурорству», мне неизвестно и даже непонятно. В своё время отец Г. Флоровский («Пути русского богословия», Париж, 1937 г.)  рассматривал всю историю русской культуры с точки зрения ортодоксальной православной доктрины. И что получилось? Пшик! Почти все писатели и деятели русской культуры оказались еретиками и богоборцами. Но суть в том, что Г.Флоровский был прав! Действительно, русская культура и православие –  это две вещи несовместные, а если сказать точнее, то только соприкасающиеся. Не случайно даже  у такого, уж совсем как бы «христианнейшего» мыслителя В.С. Соловьёва появляется такое определение Русской православной церкви: «Греко-российская синагога» (с. 153 упомянутого сочинения).

Мы не ставим себе целью уличить автора в каких-то исторических неточностях или в ошибочных толкованиях тех или иных событий. Здесь я скажу прямо: мне не нравится и представляется глубоко ошибочной  сама трактовка Бонецкой всех событий той эпохи, о которой я не раз писал.  Н. Бонецкая встаёт в позу некого православного инквизитора и с этой позиции начинает СУДИТЬ: Брюсов поклонялся богу и дьяволу, Мережковские неправильно толковали православие, Вяч. Иванов – неоязычник и изверг, к тому же распутник, Г. Чулков – марионетка у него в руках, Л. Зиновьева-Аннибал – змея и т.д.,  и т.п. Несчастная Евгения Герцык настолько запуталась в этом бесовском окружении, что в  середине 1930-х  годов за несколько месяцев до расстрела её племянника уверяла в письмах к давно уже эмигрировавшему и понявшему, куда идёт дело, Л. Шестову, что в нашей стране (т.е. СССР) строится всеобщее счастье и всемирный рай.

Вернёмся к представлению автора о своих героях, которых он (т.е. она  – Н. Бонецкая) ненавидит.  Главный из них Вяч. Иванов – «Вячеслав Великолепный», как звали его все  друзья, –для нашей православной  прокурорши является в образе изверга, потому что он решил объединить движение христианства, ницшеанства и символизма. Некоторые участники народнического движения на Западе  «…предлагали вернуться к почитанию древних арийских богов, свергнув гнёт иудео-христианской религии и сопряжённого с ней индустриального капитализма, разрушившего исконное единство человека и природы» (с. 244). 

Эта мысль была  абсолютно абсурдна для всех писателей и мыслителей Серебряного века. Тогда было как бы «грешно», а то и просто непозволительно в рамках цензуры выступать против «исторической христианской православной церкви». Но почитайте статьи В. Меньшикова, Д. Мережковского, в которых ясно и чётко говорилось, что эта церковь внутри себя мертва. Необходимо было духовное обновление: или остаться с прогнившим иудео-христианством, или искать новую веру.

Вспомним термин теургия или теургизм, который переводится на русский язык как богостроительство. Какие возникают ассоциации?  На собраниях в Башне Вяч. Иванова не раз бывал богостроитель  А.Луначарский, разве что М. Горького там не было.

***

Богостроительство имело два аспекта. Главным было отрицание христианства, которое в своей церковной форме уже рухнуло, что было ясно даже тогда, а теперь тем более, несмотря на то, что Путин пытается его возродить.  Остаются два аспекта прежнего христианства: национализм или интернационализм, иными словами:  нас забьют мигранты или мы их сюда не пустим.

Определённая тонкость вопроса состоит в том, что, судя по всему, и я как критик и Н. Бонецкая принадлежим примерно к одному поколению, так что мои размышления – это всего лишь комментарии к её работе, но никак не отрицание самой постановки вопроса. Когда я обратился к творчеству Вяч. Иванова в одной из своих статей, я так и назвал её: «Религия дионисийства» (Г. Муриков «Оккультная заря России, СПб, 2011 г.). Дело ведь не в том, насколько Вяч. Иванов соблюдал те или  иные религиозные нормы православия, а в том, что он вместе со своими единомышленниками старались выработать образ нового человека, человека будущего. Не случайно в кругу посетителей Башни Вяч. Иванова были Луначарский и Чичерин. Дело в том, что в эту великую историческую эпоху России созидался  новый исторический тип мышления и мирочувствования. И в центре этого созидания были собрания на Башне Вяч. Иванова.

Напомним читателям, что это здание сохранилось – Таврическая ул. дом 25, хотя, к глубокому сожалению, там нет не только музея, но даже мемориальной доски.

Знаменитая «Башня Вячеслава Иванова» - дом на пересечении Таврической (№ 35, ранее - 25) и Тверской (№ 1) улиц возле Таврического сада.

Н. Бонецкая задаёт лицемерный вопрос: «Как случилось, что Иванов подпал под "обаяние древнейшего богочувствования"?  почему он избрал для себя миссию посредника, через которого "народ вспоминает свою древнюю душу и восстанавляет спящие в ней веками возможности" («Поэт и чернь», 1904 г.)?  почему филолог-классик, предпочитавший жить или вдалеке от России, или укрывшись от русской действительности на Башне, постоянно аппелирует, как к высшему авторитету, к  "народу", "народной душе", народному "большому искусству"?» (с. 244).

Да вот потому-то и «апеллирует», что на самом деле живёт жизнью этого народа, русского народа. А не болтается в кругах масонской псевдоинтеллигенции, которая через десять лет возглавит оккупацию России, позже названную советской властью.

Число литературных источников, привлекаемых Н. Бонецкой для подтверждения своей концепции, весьма значительно. Но почему-то она забыла интересные суждения Фёдора Степуна, имя которого, кстати, даже не упомянуто в книге: «Народная душа, защищаемая Вячеславом Ивановым, есть ответственный перед Богом за судьбы своего народа ангел, подобный ангелам церквей в Откровении Иоанна». Эту цитату я привёл в качестве эпиграфа к своей  упомянутой выше статье  о Вяч. Иванове. Мнение Ф. Степуна мне представляется гораздо более значительным, чем пошлые рассуждения Н. Бонецкой на эту тему.

Суть дела не в том, кто «православнее», а кто «еретичнее». Христианство практически полностью разложилось уже сто лет назад, и мыслители той эпохи, равно как и нашей, после мрачного отупения советского периода, вновь ищут истины, взыскуют правды, пытаются познать основы богостроительства.

 ***

Странный вопрос:  Н. Бонецкая почему-то отрицает дух Ренессанса и одновременно считает Н. Бердяева почти что православным философом.  Приводим одну из цитат, которые якобы подтверждают это мнение: «Явление Ницше на Западе и у нас Розанова, возрождение Диониса в современном искусстве, наш мучительный интерес к проблеме пола, наше стремление к освящению плоти –  всё это указывает на двойственность нашего ренессанса. Мы зачарованы не только Голгофой, но и Олимпом, зовёт и привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на кресте, но и бог Пан, бог стихии земной, бог сладострастной жизни, и древняя богиня Афродита, богиня пластической красоты и земной любви» (Н. Бердяев «О новом религиозном сознании»).

 Строго говоря, вся концепция Н. Бонецкой   и заключена в этой цитате, потому что «новое религиозное сознание» (кстати, это термин Д.С. Мережковского) и состоит в том, чтобы расширить и сделать адекватным современности угасшую церковную мысль. Церковь как институт не столько государственный, сколько промыслительный, практически перестала существовать уже со времён Петра I.  Если в эпоху смутного времени церковные иерархи ещё воодушевляли народ, то в ХVIII – ХХ веках они превратились в государственных чиновников. Новообращённая Н. Бонецкая, как это и принято среди деятелей такого типа, как всегда бежит впереди паровоза, уверяя, что в ХХI веке православная церковь якобы «возродилась», и с этой точки зрения поливает грязью мыслителей Серебряного века, а особенно Вяч. Иванова,  за то, что  они почувствовали важную вещь: Христос сказал не всю истину. Да и вообще истина находится, может быть, не в христианстве.

В вышеупомянутой цитате Н. Бердяева говорится, что русские мыслители той эпохи поднимали вопрос об освящении плоти, тогда как в традиционной христианской религии проповедуется аскетизм, то есть умерщвление плоти. Примитивное религиозное сознание двух- –  трёх- тысячелетий назад разделяло дух и плоть, то есть разум человека и его физиологию. Но ведь мы-то сейчас прекрасно знаем, что каждая клетка человеческого организма живёт, дышит и «думает» своим, хотя бы маленьким «сознанием».  Тело – это не какой-то механический биоробот, а тоже часть нашего сознания, и каждая телесная реакция откликается в мозгу. Импульс дионисийства, привнесённый в традиционную христианскую культуру Вяч. Ивановым,  ясно и отчётливо помог оживить духовное и религиозное сознание  Серебряного века. Об этом я подробно писал в статье о Вяч. Иванове «Религия дионисийства».

***

Н. Бонецкая, не вдаваясь подробно в материал, но разными намёками говорит о возможном влиянии Папюса и Г. Распутина на царскую семью и одновременно намекает, что и влияние  собраний на Башне у Вяч. Иванова шло в том же направлении – ослабления православной веры.

Особенно автор обвиняет Вяч. Иванова в его «народничестве». Якобы через  любовь к русскому народу он стал приверженцем язычества, то есть дионисийства, и превратился во врага христианской аскезы. Ещё более для автора отвратительны размышления Вяч. Иванова о «циничной языческой подмене, о замещении Христа Дионисом, а церковного причастия – оргией» (с. 246).

Это в дальнейшем приведёт к определённым политическим изменениям. Как известно, в период эмиграции Вяч. Иванов поселился в Италии, в тот период при правительстве Муссолини.  Н  Бердяев в своём мемуарном сочинении «Самопознание»  назвал его фашистом. Мнение Бердяева для Н. Бонецкой по большинству вопросов является авторитетным (хотя она ни разу не упоминает его ключевых политических трактатов «Новое средневековье» и «Истоки и смысл русского коммунизма»), так что резко отрицательное отношение Бердяева к советской власти в книге не обрисовано. Но зато в очередной раз плюнуть в Вяч. Иванова, заклеймив его табуированным словом «фашист» – дело очень лёгкое. Мы хорошо знаем, что в Италии при Муссолини  бывали и много лет жили и Мережковские, и Амфитеатров, и – о ужас!– сам основоположник социалистического реализма Максим Горький. Но плевок почему-то адресован именно Вяч. Иванову.

***

Н. Бонецкую в размышлениях и в личной жизни Вяч. Иванова особенно  раздражает его склонность к эротическо-дионисийским экстазам. Его жена Л.Д. Зиновьева-Аннибал была якобы «по общему признанию прирождённая жрица Эроса. "Встреча с нею (в 1893 г.) была подобна могучей весенней дионисийской грозе, после которой всё во мне обновилось, расцвело и зазеленело", – вспоминал Иванов. "Друг через друга нашли мы – каждый себя и более, чем только себя: я бы сказал, мы обрели бога"» (с. 248. Автобиографическое письмо В. Иванова С. Венгерову).

Если так В. Иванов писал совершенно постороннему человеку, то какова же была сила его страсти, тем более, что как я уже писал в упомянутой статье, в момент смерти его супруги от скарлатины он положил её на себя и, рискуя заразиться, целовал её. И она так и умерла в нежных объятиях своего супруга. Н. Бонецкая насмешливо говорит, что скарлатина – это детская болезнь. Однако вспомним, что в рассказе Чехова «Попрыгунья» врач Дымов умирает от скарлатины, и эта смерть не кажется ни смешной, ни глупой, а скорее жертвенной так же, как жертвенным был и весь жизненный путь Вяч. Иванова:  

                                                                                   («Астролог», 1905 г.)

Вот это и есть дионисийство. Позднее, отчасти признавая свою вину в разжигании большевистской революции, Вяч. Иванов написал  почти покаянное стихотворение «Да, мы костёр сей поджигали…». На него откликнулся и его друг Г. Чулков.  (Интересующихся отсылаю к своей статье «Религия дионисийства»). Но революция произошла вовсе не потому, что группа писателей и поэтов отчасти не соглашались с тогдашней политической ситуацией, а потому, что ей руководили тёмные зарубежные политически силы, о которых эти писатели и поэты даже не подозревали. Об этом Н. Бонецкая, видимо, даже не задумывается.

                        ***

Между прочим, Н. Бонецкая доходит  в своих суждениях до того, что Вяч. Иванов в её изображении выступает как «двойник своих современников – провокаторов Гапона и Азефа,  а вместе и порочного лжестарца Распутина» (с. 260). Провокаторы Гапон и Азеф были выходцами из эсеровской среды и отчасти являлись агентами международного масонского движения. Что же касается Распутина, то, судя по всему, автор основывается только на предвзятом мнении В. Пикуля, а обширная литература о Г. Распутине, имеющаяся на сегодняшний день, Н. Бонецкой, по-видимому, неизвестна.

                ***

Эти необходимые отступления следует сделать для того, чтобы вернуться к образу главной героини анализируемой книги – Евгении Герцык. Она в 1908 - 10 гг. была своим человеком на Башне у Вяч. Иванова, была даже соперницей Веры Шварцсалон и мечтала о браке с Вяч. Ивановым, потом долгое время колебалась между учением Н. Бердяева и православием, но в итоге так и не нашла ни избранника сердца, никаких определённых убеждений и так и умерла старой девой в 1944 году в какой-то деревушке в Курской области. Её, в общем-то, не коснулись никакие репрессии. Осталась она в истории литературы, главным образом, как автор интересных и своеобразных мемуаров и обширной переписки с разными деятелями культуры Серебряного века.

***

При рассмотрении книги Н. Бонецкой лично меня интересует не освещение тех или иных фактов, многие из которых известны (выше отмечалось, что автор не использует архивные материалы), а её удивительно православно-прокурорский тон. Вот один из ярких примеров. В 20-х – 40-х годах героиня этой книги жила в советской России, отказавшись эмигрировать, хотя Н. Бердяев в письме приглашал её приехать во Францию.  

Тут любопытно вот что: сначала Е. Герцык, как и её сестра Аделаида относились к большевистской революции очень неприязненно,  но затем (Аделаида умерла в 1921 году) Е. Герцык начинает всё больше и больше проникаться симпатией к советской власти,  хотя её бытовые условия становятся всё хуже и хуже. Семья Герцыков теряет квартиру в Москве, затем «то ли имение, то ли дачу» в Судаке в Крыму, и, в итоге, кочуют от одной к другой деревеньке, где Е. Герцык ухаживает за тяжело больной золовкой. При этом ведёт постоянную переписку сначала с Бердяевым, а потом со своей парижской подругой Софьей Герье. Переписка с С. Герье особенно удивительна, потому что там в каждой строчке идёт восхваление новых подвигов советской власти.  Бывшая символистка и оккультистка Е. Герцык в своих письмах предстаёт как едва ли не пропагандист сталинского режима конца 30-х годов. Она восхваляет не только сталинские индустриализацию и коллективизацию, но даже радуется сносу христианских храмов в Москве (с. 485). Более того, она видит радость в появлении молодого поколения лётчиков и героев. И ещё: «Вся советская экономика – ретруд, перенапряжение труда, может быть, наживая болезни сердца. Москва мне в ответ шлёт школы, электростанции, озеленение пустынь» (с. 489). Интересно, зачем это шестидесятилетней старой деве школы и озеленение пустынь и к тому же, почему это Москва ей их шлёт?  Налицо очевидная фальшь и показное лицемерие. Может быть, иначе её письма и не дошли бы до Парижа ( а кстати, откуда при её нищенском существовании у неё нашлись деньги на международную переписку?). По-моему Н. Бонецкая или лукавит, или что-то недоговаривает.

Гораздо правдивее   рассказ о последних годах жизни. Е.Герцык в период немецкой оккупации. Она жила в деревне Зелёная Степь и, как обычно, вела дневник о происходящих событиях после немецкой оккупации.

«Странным образом бывшие колхозники стоят все за Молотова против Сталина».Там же: «Не соединился ли в их глазах образ Молотова с недавней памяти пактом "Молотова  Риббентропа". Не мнился ли им нарком иностранных дел тайным немецким пособником?.. –  Дело в том, что у всех обитателей Зелёной Степи, равно как соседних деревень, внезапно обнаружилось "полное согласие на немцев"» (запись от 5 ноября 1941 года). Ещё дальше: «Вот одна девушка говорит, что "немчики хорошие" (6 – 8 февраля 1942 года), другая же – вообще, что "они божественные, на каждом крест"» ( март 1942 года, с. 507).

Однако по мере того, как успехи советской армии стали более ощутимыми, а немецкие поборы увеличивались, настроения тех же самых крестьян стало меняться в противоположную сторону. Может быть, именно пребывая в деревне и похоронив там же свою тяжелобольную золовку в 1943 году, Е. Герцык стала понимать, что советская власть для России явление глубоко чуждое. Я лично думаю, в отличие от позиции Н. Бонецкой, что она всё это понимала и гораздо раньше, а её письма, доставлявшиеся, думаю, что не без помощи НКВД, были всего лишь прикрытием для сохранения своей жизни и жизни близких.

Тут не надо придумывать какую-то философию. Речь шла об обыкновенном выживании.  Между прочим,  друг Е. Герцык Андрей Белый в конце своей жизни, когда была арестована его жена, тоже «подружился»   с социалистическим реалистом Фёдором Гладковым. Надо бы подумать и о таких вопросах.

Заключение: Книга глубоко противоречивая. Написана умно, талантливо, но прокурорско-православная позиция авторессы, которая, видимо, кается в своих комсомольских грешках, вызывает недоумение; она строит концепцию жизни и деятельности Е. Герцык, а также многих деятелей культуры Серебряного века, на субъективных гипотезах: «Творческий портрет Евгении Герцык, который мы попытались набросать в нашей книге, содержит лишь намёки на её сокровенно-экзистенциальное – сферу свободы, в которой развёртывается последняя борьба и принимаются последние решения» (с. 508).

Этой фразой заканчивается книга, но, как видится, последние решения ещё не приняты. Поэтому на этом закончим и мы.

Санкт-Петербург.                                            Июль 2016 г.