Онтологические прогулки

 

Русский мир накануне глобальных перемен

 

 

 

       Сегодня в России существует уникальная возможность заключения нового общественного договора между государством и обществом. Своеобразие момента не в том, что договор будет новым – такие события происходят не часто, но уникальными не являются, а в том, что государство и народ выступают в рамках него как равноправные партнёры, способные слушать друг друга и помогать друг другу. До этого ситуация была, как правило, иной. Общество должно было действовать в интересах государства, а государство уделяло основное внимание не проблемам широких слоёв населения (именно так: для государственных чиновников народ часто представал в образе населения), а интересам узких, привилегированных слоёв общества.

       Процесс формирования нового договора сам по себе свидетельствует о том, что мы вступили в новую эпоху. Изменений ожидается много. Уже сейчас, несмотря на продолжающуюся военную операцию на Украине, внимание общества всё больше и больше фокусируется на экономике, на новых принципах экономической политики. И это вполне оправданно. Русский мир должен обрести новую, во многом – самобытную организацию хозяйства. Без этого никакое устойчивое развитие нашей цивилизации невозможно. О необходимости формирования русской философии хозяйства было много написано ещё в начале ХХ века, в первую очередь – представителями русского правого социализма.

       Но решением хозяйственных, технических, политических вопросов созидание основ нового Русского мира не может ограничиться. Не менее важной является задача создания единого видения будущего. Русский народ всегда осознавал собственное существование на фоне будущего как движение к великой, глобальной цели. Существование для русских никогда не было самодостаточным: жизнь существует не просто так, а для чего-то предельно важного. Для такого существования главное значение имеет не настоящее («здесь и сейчас»), а будущее (горизонт). Подлинный русский экзистенциализм – это не осознание бессмысленности жизни, а предельная охваченность глобальной жизненной целью. Жизнь – это устремлённость к горизонту.

       К сожалению, образ Русского будущего сегодня пребывает в полуразмытом состоянии. И причины этого не связаны исключительно с последними тридцатью годами нашей истории. Проблемы возникли намного раньше. Если бы такой образ будущего как символическая перспектива для повседневной деятельности сохранил бы свою яркость в послевоенное, послесталинское время, то никакого хаоса девяностых годов не могло бы быть в принципе.

       Причины забвения горизонта необходимо искать, в первую очередь, не в сфере экономики, а в идеологии. Эта идеология блокировала общественные процессы осознания  обществом себя как самостоятельной, уникальной цивилизации. Вместо этого навязывался формационный подход, гласивший, что в своей основе все общества – одинаковы, региональные различия несущественны, а главные различия между «нами» и «ими» сводятся к уровню технического развития. Советская идеология, конечно же, утверждала, что СССР – впереди планеты всей, но, при этом, навязывала обществу в качестве ведущего экономический дискурс: идею высокого качества жизни стали подменять идеей роста уровня жизни, а последний неизбежно ассоциировался с процессами материального потребления. Вольно или не вольно советская идеология стала играть по правилам противника. А тот, кто играет по чужим правилам, неизбежно проигрывает.

       Советская идеология свою битву проиграла. Вначале она утратила культурную гегемонию – тот самый горизонт, о котором говорилось выше. Потом самоликвидировалась политическая система. Можно, в связи с этим, много говорить о роли иностранных агентов влияния, но большинство таких агентов было интегрированы в систему, являлись её частью. Получается, что советская политическая система 1960-1980-х годов содержала элементы саморазрушения. Её гибель – это одно из возможных системных решений в рамках процесса становления. Самоубийство этой системы было запрограммировано в логике её эволюции в качестве одного из возможных вариантов решения текущих проблем. Был, впрочем, и другой вариант, связанный с трансформацией советского коммунистического государства в советское общенародное, но, как свидетельствует история, шансов выбора такого сценария развития в рамках системной логики оказалось намного меньше, чем у негативного сценария. [1]

       Едва ли эта система в том виде, в каком она пребывала в начале 80-х годов, способна вызвать жалость. Но вместе с её смертью едва не погибла страна. Побочные последствия крушения советской коммунистической системы оказались более значительными, чем прямые, непосредственные.

       Тупик в жизни страны, возникший в ельциновское десятилетие, был связан не только с конкретными политическими и экономическими решениями, но и с идеологическими и духовными процессами, происходившими в обществе в то время. Отсутствие подлинного горизонта обернулось глобальной дезориентацией  большинства российского общества и не менее глобальной социальной депрессией.

       Процессы 90-х годов – яркий пример того, что происходит с цивилизацией, когда она пытается присвоить чужое будущее. Такая попытка не может быть успешной в долговременной перспективе, а в случае с Россией она не дала и кратковременного положительного эффекта.

       Поражение советской идеологии в борьбе за культурную гегемонию – за духовную власть над обществом – привело к тому, что эту власть над значительной частью общества обрела идеология западническая. Безусловно, эта идеология возникла не в СССР, и даже не в Петровское время, а ещё раньше. Такая идеология неизбежно возникает в любой стране, интегрирующейся в западную экономическую систему в статусе полупериферии. В русской истории этот процесс активно проявился в XVII веке, и в связи с этим не случайным выглядит то обстоятельство, что именно на это столетие пришёлся первый глобальный раскол в русской жизни. Т.к. в этот период русская картина мира была религиозной, не удивительно, что раскол так же принял форму религиозного противостояния. И в дальнейшем каждое новое российское поколение неизбежно имело в своём составе людей с западническим типом мировоззрения.

       Безусловно, русское западничество не было однородным. В этой среде присутствовали люди, для которых западный опыт был всего лишь средством, при помощи которого Россия смогла бы «догнать и перегнать» всё тот же Запад. Таково, в частности, было поколение Грановского. Но даже этот тип западничества сыграл в нашей истории очень противоречивую роль. Пытаясь втиснуть русскую жизнь в западные культурные стандарты, такое западничество – вопреки собственным намерениям – способствовало отчуждению русского самосознания от собственных истоков.

       Тем более печальную картину являет собою другое западническое течение – менее образованное, менее культурное, менее ответственное, но очень активное, доходящее порой до навязчиво-агрессивной манеры высказывания собственных взглядов. Для этого круга Запад был всего лишь средством для утверждения собственного национального нигилизма. Для них, в какое бы время они не жили, Россия никогда не была «моей страной». Она всегда оставалась «этой». Своё рождение в России они воспринимали как глобальную неудачу, а собственной русскости стыдились, что, впрочем, никак не мешало многим из них благами «этой страны» беззастенчиво пользоваться. Вслед за современным «стыдлом», кричащим о том, что «эта страна обречена», скрывается, длинный, многовековой ряд подонков, повторяющих одно и то же на протяжении нескольких столетий.

       После нашей победы над нацистской Германией и её союзниками в СССР возникла возможность восстановить связь с духовными истоками Русской цивилизации, обрести более органичные формы национального самосознания. Но, исходя из анализа последующих событий, необходимо признать, что такая возможность не была осуществлена. На протяжении трёх с лишним десятилетий – с конца 50-х годов и до начала 80-х, т.е. в самый благополучный период новейшей российской истории, одновременно с социальным и экономическим развитием советского общества происходил процесс вестернизации советской политической элиты. Дети и внуки вчерашних победителей мечтали не о героических подвигах во славу своей Родины, а об обретении надёжных способов сохранения собственных социальных привилегий. Поиск таких средств вполне закономерно привёл многих из них к национальному предательству. 

       Именно этот слой активно участвовал в процессе деконструкции русского горизонта. Презрительно относясь к собственной культуре, он не понимал и культуру западную. Отождествляя Запад с магазинной витриной, он отказывался видеть, что на самом Западе наиболее здоровые силы вели активную, но, как оказалось в дальнейшем, проигрышную борьбу с ценностями общества потребления. Устремляясь к западным прилавкам, и, попутно выражая своё восхищение перед Западной цивилизацией, они не хотели помнить, что Запад XIX–ХХ века – это не только капитализм, но и борьба с капитализмом, что в самой западной цивилизации присутствует ощущение, что она мчится к пропасти. Это понимание никогда не покидало лучших людей западного мира в прошлом, присутствует оно у них и сегодня, хотя в данный момент Запад уже проиграл борьбу за самого себя, и его самые здоровые, самые лучшие силы загнаны, по сути, в глубокое культурное подполье. Это обстоятельство в России склонны недооценивать. Русскому общественному сознанию сегодня вполне ясно кто является главным врагом России. Но, видя как Запад пытается уничтожить Русский мир, мы упускаем из вида то обстоятельство, что одновременно с конфликтом с Россией Запад пребывает в глубочайшем конфликте с самим собой. И эта, внутризападная война неизбежно приведёт к тому, что на месте великой (нравится нам это или нет) Западной цивилизации появится нечто иное – космополитический монстр, пожирающий то, что сам Запад передал ему в качестве своего главного наследия.

       Психология массового потребления, возникшая благодаря Западу и внутри Запада стала той силой, которая сыграла и продолжает играть очень важную роль в разрушении западной ментальности. Этот комплекс психологических установок извращает основы отношений между индивидом и обществом и делает невозможной позицию служения личности идеалу. Под её влиянием отношения между личностью и идеалом перевёртываются: не личность подчиняется некоему высшему принципу, а сами эти принципы и производная от них жизненная реальность должны соответствовать желаниям личности.

       Современная среднестатистическая западная личность – это не сила, действующая во имя надличностной идеи, а некое смутное единство привычки и каприза. Это очень непосредственно проявилось во время последней пандемии. Если Великая Французская революция, при всех её издержках, руководствовалась именно идеалами, то анти-пандемическое движение в Европе стало реакцией в защиту гедонизма, протестом пожертвовать собственным комфортом во имя общества. Это – протест во имя привычек.  Европейские события последних лет продемонстрировали, что в Европе завершилось не только христианское время, но и постхристианское. Сегодняшняя европейская культура пребывает в пространстве постпостхристианства.

       Торжество массового потребителя в европейском культурном пространстве стало следствием союза западного государства, выступающего от имени Западной цивилизации, и капитализма, не представляющем никакой региональной культуры и, тем более, цивилизации. Капитализм не имеет онтологического содержания и не привязан ни к какой почве. Точно так же онтологически пустым является Число, которое, взятое само по себе, никого не представляет и ни о чём не свидетельствует. Наполненным может быть не число, а Слово.

       У истоков любой цивилизации всегда обнаруживается Слово. Любая цивилизация – это слово, которое звучит, создаёт и требует. Капитализм – это власть Числа.

       В западной истории был период, когда Слово и Число соединились друг с другом. Этот союз привёл Запад к мировому лидерству, создал современную технологическую реальность, попутно объяснив западному обществу, что счастье – это лишь мгновение и иллюзия. Но настал момент, когда Число перестало нуждаться в Слове. Капитализм перерос границы Запада. Так вирус, использовав в полной мере живое тело, истощив его и изуродовав, переселяется в новую биологическую среду. Капитализм – это социально-экономический вирус, убивающий любое общество, с которым ему приходится иметь дело. На короткое время он вполне успешно подменяет собой аутентичные смыслы, существовавшие в том обществе, в котором он поселился. Но этот союз никогда не бывает долгим. Союз Запада и капитализма длился четыре столетия. Это много с точки зрения индивидуального существования, но очень незначительно в рамках мировой исторической хронологии.

       Парадоксально, но последним оплотом постхристианского Запада была именно Советская Россия. Идеологическая война СССР заставляла социальную элиту США и Европы заботиться о собственном обществе. Именно эта идеологическая война, а не успехи в технологическом развитии, создали европейское социальное государство. Она же создала препятствия для подчинения капиталистическим ценностям всех аспектов жизни западного общества. Но в 1991 году СССР пал. И вместе с ним пал Запад. То, что в США ошибочно восприняли как собственную победу, в действительности оказалось агонией. Это очень хорошо осознаёт трампизм. Но это умонастроение изначально обречено на поражение. Программа реиндустриализации, как её воспринимают трамписты, предлагает не лечение болезни, а возврат к той фазе, на которой болезнь ещё не получила глобального развития. Бессмысленно противопоставлять «хороший» капитализм «плохому». Системная логика капитализма предполагает рост капитала. Только благодаря такому росту частный капитал  способен выжить в конкурентной борьбе. Но рост капитала рано или поздно преодолевает национальные границы, и в этот момент «хороший» капитализм превращается в «плохой».

       В Советском Союзе брежневского времени Запад воспринимали сквозь призму ценностей общества массового потребления, не осознавая того обстоятельства, что все эти ценности, пусть и пришедшие к нам с Запада, по сути своей являются анти-западными. В тот момент, когда советская «золотая молодёжь» восторгалась западным потребительским раем, на самом Западе этот «рай» оборачивался глобальной деформацией общества.

       Один из главных русских уроков 90-х, актуальных не только для России, но и для всего мира, сводится к следующему: создать жизнеспособный образ будущего на основе ценностей потребления невозможно. Движение к будущему связано с созиданием, а роль психологии массового потребления сводится к разрушению.

       Этого шокового опыта российских 90-х годов явным образом не хватило Украине. Когда в 2014 году, в момент очередного майдана, далеко не самые худшие представители украинского общества заявляли о том, что путь Украины в ЕЭС станет путём в эпоху её глобального процветания, главной реакцией в России было удивление. Огромное количество россиян откровенно не понимало истоков подобной, безусловно, катастрофической для самой Украины наивности, переходящей в политический и социальный идиотизм. К чему это привело в дальнейшем – известно. Сегодня Украины уже фактически нет. Она перестала существовать в том же 2014 году, когда страна попала под внешнее управление. То, что изображало из себя государственность и самостийность, в действительности было Големом. Для многих народов, имеющих многовековую историю, такой финал стал бы трагедией. Но Украина не имела и уже не будет иметь подобной истории. Это политическое образование имеет искусственное происхождение. Это – геополитический эксперимент, который возник под влиянием сиюминутных политических обстоятельств. И этот элемент искусственности присутствовал на каждом новом этапе жизни данного образования. Сегодня можно с уверенностью сказать: эксперимент закончился. Какой-либо реальной политической субъектностью нынешние территории Украины не будут обладать никогда. Причина банальна: украинский эксперимент не нужен ни нам, ни Западу.

       Данное утверждение может звучать обидно и оскорбительно для жителей этого исчезнувшего государства. Но «обиды Украины» никак не влияют на развитие ситуации. Россия проводит военную операцию на территории этой страны, руководствуясь исключительно собственными геополитическими интересами, а не интересами какого-либо эфемерного народа. И грядущая денацификация Украины будет проведена не потому, что в этом нуждается Украина, а потому, что в этом нуждается Россия, и вместе с ней – Русский мир в целом. И если в интересах этого мира будет полное исчезновение Украины как некоего геополитического образования, то Украина исчезнет.

       Реальность, лишённая субъектности, есть вещь. Вещи не могут диктовать свою волю действительно существующим субъектам. Когда мы говорим, что мир вещей вступает в диалог с человеком – это всего лишь поэтическая метафора, и ничего более.

       Сегодня Россия совершает резкий поворот к себе самой, к глубинным основаниям собственного бытия. Почва, на которую всегда опиралась русская национальная жизнь, но которая, в то же время, долго, слишком долго была скрыта наследиями иных цивилизаций, вновь становится зримой. Но обретение этой почвы не является, и никогда не будет являться, неким необратимым результатом, не способным вновь скрыться, исчезнуть. Существование в сфере подлинного всегда требует усилия. Подлинное существование – это задача, цель, а не готовая данность. Она результат усилия и сосредоточенности, отрицание гедонизма и экзистенциальной расслабленности. Её необходимо защищать, за неё необходимо бороться. 

       Внешне это может показаться удивительным, но во многом трансформация, происходящая в современной русской жизни, стала возможна благодаря Западу. Существование в ситуации непрерывного кризиса заставило западную элиту отказаться от стратегического мышления, ориентирующегося на достижение долговременных целей. Сегодняшняя западная политика – это триумф тактики при полном отсутствии стратегии. Жизненные обстоятельства для этой цивилизации складывается таким образом, что она оказывается не в состоянии ждать. Она нуждается в сиюминутных положительных результатах. В начале 90-х годов эти результаты были достигнуты посредством разграбления постсоветского экономического пространства. Гибель СССР поставила крест на перспективах Западной цивилизации, но спасла западный капитализм. Благодаря этому мировая капиталистическая система, точнее, её центр, смогли просуществовать во внекризисном состоянии до 2008 года. Но кризис 2008 года опосредованно показал, что положительные для этой системы последствия открытия постсоветских рынков исчерпаны.[2] В 2019 году в речах идеологов современного капитализма зазвучали откровенно алармистские ноты. Появление ковид-19 стало «счастливым сюрпризом» для мировой экономики. Не случайно пандемия получила такую информационную поддержку. Всевозможные локдауны поспособствовали остыванию финансовых рынков.[3] Но эффект оказался кратковременным.

       В ситуации, когда решения необходимо было принимать в режиме цейтнота, атака Украины на Россию, которая, как мы теперь знаем, планировалась на конец марта 2022 года, втягивание России в большую войну и последующая экономическая атака Запада на нашу страну должны были привести к возникновению на российских просторах глобального социального и политического хаоса. Реальные события продемонстрировали полное отсутствие на Западе чувства реальности. Всё, чего Запад добился, это консолидации российского общества и начала глобальной трансформации российской экономической модели, вслед за которой неизбежно последуют и социальные трансформации. Едва ли Запад мог помочь России больше, чем помог тогда, когда ввёл широкий комплекс всевозможных ограничительных мер против российской политической элиты и корпоративного капитала.[4]

       Замыкание российского капитала в российских границах на первом этапе способно создать для этого капитала ряд серьёзных проблем, но, в то же время, оказывается очень полезным для российского общества.

       Замкнутый в границах национального рынка, капитал вынужден воспроизводить себя преимущественно на российской почве. Рост капитала начинает зависеть от развития внутреннего рынка. Отсюда – неизбежность инвестиций в проекты, которые ранее капиталом по разным причинам игнорировались. Эта ситуация очень похожа на ту, которая существовала в Европе в первой половине XIX века, но с одним серьёзным исключением. Российский капитал в огромной степени зависим от государства, которое, в свою очередь, в условиях жёсткой конфронтации с Западом нуждается в активной поддержке со стороны общества. Такая (новая) цепочка взаимозависимостей предполагает изменение социальной политики, когда государство начинает действовать в интересах действительного большинства общества, а так же изменение траектории финансовых потоков. Объёмы вывоза капитала резко сокращаются. Прибыль инвестируется в дальнейшее развитие внутреннего рынка.

       Как происходят подобные процессы отчасти продемонстрировала политика импортозамещения в сельском хозяйстве и перерабатывающей промышленности, начатая опять-таки благодаря западным санкциям. За восемь лет страна смогла достичь продовольственной независимости, пусть и не в полном объёме.[5] В современной ситуации модернизация российской экономики должна пойти по значительно большему количеству направлений.

       Успех новой политики будет напрямую зависеть от поддержки общества. Общество, в свою очередь, такую поддержку государству продемонстрировало. Российское общество сегодня находится в той степени внутренней мобилизации, которой это столетие русской истории ещё не видело. Но такое состояние может сохраняться длительное время только в том случае, если государство предельно наглядно и эффективно продемонстрирует, что его политика соответствует общественным ожиданиям. Отсюда – неизбежность активного государственного регулирования экономических процессов, жёсткий контроль над деятельностью крупного капитала и использование возможностей этого капитала для глобальной модернизации страны. В современных условиях российское государство обречено на проведение политики социалистического типа. Парадоксально, но и российский капитал обречён на то, чтобы стать орудием осуществления такой политики. При этом, что особенно ценно, российская жизнь ускользает от призраков революции и гражданской войны. Скорее, процессы, начинающиеся сегодня в России на структурном уровне сходны с реформами Петра I. Но вектор этих реформ прямо противоположен. Если Пётр I «открыл окно в Европу», заплатив за модернизацию страны вестернизацией русской социальной элиты, то сегодня мы возвращаемся к самим себе. Европейский этап нашей истории завершён. [6]

       Новый вектор государственной политики не связан с какими-либо произвольными, субъективными решениями. Наоборот, субъективные решения – это то, что может помешать ему осуществиться. Этот вектор является продуктом логики становления системы. Для того чтобы выжить в новых условиях, система вынуждена действовать соответствующим образом. Логика становления в данном случае оказывается элементом объективного принуждения. Она олицетворяет собой реальность как таковую, выступает от имени реальности.[7] И если какая-то часть ныне существующей политической элиты России попытается воспротивиться этой логике, бросить ей вызов, она будет сметена потоком событий. Инстинкт выживания требует от элиты, ещё вчера балансирующей между русскостью и космополитизмом, национализации. Экономическое требование заботы о капитале трансформируется в требование геополитическое – заботу о стране, которая внезапно для многих представителей элиты 24 февраля стала «нашей страной», и далее – в требование цивилизационное: «быть русским».    

       Безусловно, далеко не все представители российского истеблишмента готовы добровольно принять новые правила игры. Но любые попытки со стороны «пятой колонны», встроенной в структуры власти, совершить дворцовый переворот обречены изначально. По крайней мере, в ближайшее время. Сегодня мы наблюдаем, как Запад осуществляет зачистку всего русского на своей территории. Российские капиталы, интегрированные в западные финансовые потоки, находятся под очевидной угрозой «финансовой зачистки». Постулат о священном статусе собственности весной этого года, которым Запад столь долго и навязчиво гордился, сегодня рухнул окончательно. И свою роль в этом крушении сыграла всё та же Россия. Захват российских активов, осуществляющийся вне каких-либо правовых норм, с одной стороны, наглядно показывает гражданам России, что с их правами на Западе никто не будет считаться, а, во-вторых, легитимируют саму практику неправового изъятия, создавая возможности для её последующего широкого применения против групп и сообществ, которые – по самым разным причинам – будут подвергнуты социальной, экономической и правовой дискриминации. А то, что такие группы, неизбежно появятся, несомненно. Не с России практика дискриминации началась, и на России она не закончится.[8]  

       Сегодня любой гражданин России, имеющий на Западе какие-либо сбережения и какую-либо собственность, не может чувствовать себя в безопасности. Его собственность может быть изъята под любым, самым надуманным предлогом. И владельцам больших капиталов это известно лучше, чем кому-либо. Их былые заслуги перед западной экономикой в расчёт приниматься не будут. Русофобия, существующая на Западе многие столетия, сегодня выплеснулась наружу. Быть русским на Западе означает существование во внеправовом пространстве. Всякие представления о законности и праве по отношению к русским – призрачны.

       Политика государства в новых геополитических условиях не может себе позволить такой роскоши, как обслуживание интересов олигархических групп. Строго говоря, она не может себе позволить быть капиталистической политикой, т.е. обслуживать интересы капитала и опираться на сформированный им комплекс ценностей. После 24 февраля отношения между обществом и капитализмом радикально изменились. Если до этого капитал использовал в своих интересах общество, попутно разрушая его, то теперь общество при поддержке государства получило возможность использовать капитал для достижения своих целей. Привязанность российского капитала к внутреннему рынку неизбежно заставит этот капитал инвестировать средства в его развитие. Но развитие рынка в данном случае оказывается развитием общества, его социальной структуры. При этом государство имеет возможность для изъятия необходимых ему средств из экономического оборота и использование их для целей социального и технологического развития. Если ранее ценность социального и культурного измерялась в капиталистических категориях прибыли, то теперь оправданность существования капиталистических структур должна обосновываться их полезностью для развития общества. Такая политика по своей сути является социалистической.

       Именно этот аспект происходящей глобальной трансформации является важнейшим. Его можно определить как «революция сверху», в рамках которой государство – под давлением системных факторов – само меняет свою сущность, и в ходе таких преобразований меняется и модель экономического развития страны. Одновременно с этим государство обретает и подлинно национальный характер. Возможно, кому-то именно эта сторона происходящих изменений представляется главной. Но в историческом контексте между русским самосознанием и социализмом не существует противоречий. Наоборот, в данном случае можно говорить о том, что это – две разные стороны одного и того же явления. Русское народное самосознание всегда было по своему духу социалистическим.[9] На это обстоятельство часто обращали внимание классики русской общественной мысли  XIX века, в частности, А.И. Герцен.  

       Безусловно, само слово «социализм» для ряда русских националистов часто звучит оскорбительно и травматично. Наверное, в интересах консолидации политизированных слоёв российской интеллектуальной элиты было бы дипломатичнее использовать какой-либо другой термин для обозначения политики государства, связанной с реализацией нацпроектов и поддержкой широких слоёв населения, например, посткапитализм. Но это новое, относительно новое слово в политическом лексиконе мало что объясняет. К тому же, оно обладает рядом недостатков, за которые часто критикуется термин «социализм». Речь идёт о наличии ассоциативного шлейфа. Если «социализм» ассоциируется с советским опытом, в т.ч. с негативными аспектами этого опыта, и от этой интеллектуальной привычки многим критикам СССР неприятно и даже – больно отказываться, то термин «посткапитализм» благодаря приставке пост- воспринимается как нечто, что должно стать наследником капитализма, что должно наступить после него. Но новая социальная политика никакому капитализму не наследует. Она приходит вместо капитализма. 

       Возможно, в данный момент имеет смысл уклониться от конкретизации той модели, чьи контуры пока ещё очень и очень приблизительны. Например, ограничиться тезисом, что вынужденное дистанцирование нашей страны от западной экономики делает возможным возникновение российского социального государства. Возможно, такой компромисс позволит достичь относительного согласия внутри русской интеллектуальной элиты.

       Естественно, этот консенсус ни коим образом не затрагивает разнообразные левацкие течения в стране. Строго говоря, большинство этих групп может считаться российскими лишь номинально. Современный левый фланг российской политологии (ни о какой левой политике в современной Российской Федерации говорить не приходится, её нет) давно уже перестал быть действительно левым. Всё, что он смог взять от своих предшественников, относится не к положительной части их наследия, а к крайне отрицательной. Космополитизм, русофобия, догматизм, склонность к сексуальным патологиям и истеричность – основные черты, присущие этим группам. Их позиция – это часть более глобальной истории предательства левыми широких слоёв трудящихся. Это предательство произошло и в России, и на Западе, хотя российский и западный сценарии такого предательства несколько отличаются друг от друга в деталях. Но итог – одинаков: и те, и другие превратились в неолиберальных левых, обслуживающих интересы западного финансового капитала и способствующие своей деятельностью стабилизации западной системы, прежде всего – США.[10]     

       Но даже если ограничить поиск консенсуса средой, в которой доминируют центристские и правые взгляды, то надо помнить, что в возникновении такого консенсуса заинтересованы, в первую, не государство и общество, а сама эта среда. Современное российское государство не нуждается в активном взаимодействии с какими-либо политическими образованиями, которые изначально не были встроены в существующую политическую систему. Локальные политические структуры российское государство привыкло создавать само. И, судя по всему, в какой-либо диалог с независимыми политическими группами оно вступать не склонно. По крайней мере, сегодняшняя ситуация такова.

       Важной особенностью современного российского государства является его способность к непосредственному взаимодействию с глубинным народом России. Для такого взаимодействия нет необходимости в посредничестве со стороны каких-либо внешних государству политических образований.

       Удивительно, но государство, казалось бы ещё вчера столь отчуждённое от «населения», при желании способно понять требования и чаяния народа лучше, чем многие представители российской интеллектуальной элиты, увлечённые дебатами по поводу русской истории, положения русского народа в мире и прочими интересными проблемами.

       Тем не менее, широкое общественное движение в поддержку государства сегодня крайне необходимо. Общество должно не просто поддерживать государственную политику, но и способствовать тому, чтобы такая политика была последовательной и эффективной, а переход к ней – быстрым. 

       Такое общественное движение должно стать своеобразным русским патриотическим фронтом, объединяющим в себе все патриотические силы и социальные группы, чьё мировоззрение строится на основе ценностей Русского мира. Все разногласия между разными патриотическими сообществами должны быть отложены. В новом объединении должно найтись место государственникам, почвенникам, националистам, представителям православного движения, людям с левыми политическими взглядами. При этом внутри него должны действовать демократические принципы принятия решений.

       Не стоит сравнивать это новое общественное образование с какой-либо политической партией. Сама идея парламентаризма, в том виде, в каком она существовала у нас в постсоветское время, показала свою неэффективность. Парламентаризм в России – это не инструмент защиты интересов той или иной социальной группы, а комплекс корпораций, члены которых используют свою близость к власти, как правило, в личных целях. Сегодняшние парламентские партии России – это бутафория.

       Партии, присутствующие в Государственной Думе, выполняют декоративные функции, создавая иллюзию присутствия парламентаризма на российской почве. Предназначение этой декорации – убедить Запад, что структура российской государственной власти вписывается в нормы западных политических стандартов. И любое партийное объединение, попавшее в Государственную Думу, в современных условиях обречено на стремительную деградацию. Оно бюрократизируется, коррумпируется, вступает в компромиссные соглашения, подрывающие его авторитет, и, в итоге, теряет смысл своего существования. Возможно, в будущем ситуация изменится, но пока она именно такова.

       Сила и важность нового общественного движения – не в том, что его представители стремятся стать властью, а в том, чтобы говорить с властью от имени народа.

       При том, что координационный центр этой новой общественной силы неизбежно будет связан с Москвой, сама она должна представлять, в первую очередь, регионы. Её структура должна стать сетевой, горизонтальной. Основные силы Русского мира сегодня сосредоточенны в провинции. И русская провинция должна быть услышана. С неё должно быть снято клеймо какой-либо ущербности, вторичности. Живущим в Москве и Санкт-Петербурге пора осознать, что они живут не в центре России, а – по ряду параметров – за её пределами. Подлинная Россия начинается за МКАД. И именно её голос должен сегодня стать основным. Это – голос людей, для которых политическая деятельность и ведение сетевых блогов никогда не были делом жизни. Их деятельность связана с производством, сельским хозяйством, решением насущных жизненных проблем. Они знают о ситуации в своих регионах намного больше, чем раскрученные информационным полем «лидеры общественного мнения».

       Такое патриотическое общественное движение не должно обозначать себя как движение националистическое. Спектр русских патриотических сил намного шире спектра национализма. К тому же, русский национализм всегда находился в России в маргинальном состоянии. Он никогда не занимался реальным управлением на местах, его представления о мире – абстрактны и фантастичны, а само мышление оказывается производным от вульгарного марксизма, привыкшего делить всё, что существует в реальности, на чёрное и белое.        Значительное количество русских националистов до сих пор грезит о восстановлении Империи в границах 1914 года…

       Главной бедой русского салонного национализма является слабая связь с реальностью. Этот национализм в большинстве своём откровенно проспал левый поворот, происшедший в настроениях широких слоёв русского общества. В то время, когда национализм размышляет о деформациях советской национальной политики – и происходящее сейчас на Украине, а также совсем недавно случившееся в Казахстане, дают для этого много оснований, «обычные люди», живущие в российской провинции, вспоминают о существовании в СССР социальных гарантий, достаточно качественного образования, доступной медицины. Да и уровень коррупции и социального неравенства в постсоветской России значительно выше, чем в советское время. И в этой среде термин «социализм» звучит не как ругательство, а как безусловно положительный символ. Вопрос не в том, чьё воспоминание точнее и правильнее. В обоих случаях присутствуют огромные лакуны в исторической памяти. Вопрос в том, что за основу этих, весьма разных воспоминаний, берутся  совсем разные исходные принципы.

       В русской интеллектуальной среде очень часто говорится о существовании серьёзной дистанции не только между высшим классом и обществом, но и между обществом и интеллектуальной элитой. Но в рамках таких размышлений акцент делается, как правило, на той части русских интеллектуалов, которые позиционируют себя как западники. И получается, что почвенническое интеллектуальное движение опосредованно выводится за пределы подобных размышлений. Реальное положение дел рискует быть менее радостным и обнадёживающим. Дистанция существует между народом и интеллектуалами-западниками, но и между народом и интеллектуалами-почвенниками.

       Впрочем, считать русский национализм, который сейчас стремится доминировать в русском почвенничестве, действительно почвенническим движением можно лишь условно. Национализм рождён на Западе и пришёл в Россию с Запада. Вместе с собой он принёс и западные трафареты, при помощи которых пытается понять, что происходит с Русским миром. Национализм – это западная инъекция в русское почвенничество.[11] В связи с этим не стоит удивляться тому, что роль национализма в реальных процессах русской жизни выглядит достаточно ограниченной.[12] Создаётся впечатление, что очень часто национализм живёт своей жизнью, а общество – своей, и оба эти течения безболезненно существуют в отрыве друг от друга.   

       Но если поворот государства к новой социальной политике продиктован логикой становления системы и в связи с этим выглядит предопределённым, то другая задача, безусловно актуальная в переходный период, требует дополнительных усилий и оттого возможность её решения вызывает чувство тревоги. Если использовать терминологию теорий управления, то в новых условиях необходима коррекция модели принятия решений. В условиях кризиса государственный аппарат не может работать в прежнем режиме. Необходимы новые, кризисные менеджеры, способные быстро и глобально усовершенствовать механизм принятия решений.

       Сегодня одним из самых яркий примеров необходимости глобальных изменений является российское информационное пространство, в первую очередь – телевидение. Едва ли за последние пятнадцать дней кто-то из представителей госструктур смог обгадиться сильнее, чем руководство подконтрольного Кремлю ТВ. Главным положительным результатом его деятельности можно считать сокращение рекламы и закрытие ряда передач, которые вообще не стоило когда-либо выпускать в эфир. На этом достижения заканчиваются. Страна вступила в принципиально новую фазу жизни, а телевидение осталось в прошлой эпохе. При том, что и идеология, и потребность в информации требуют соответствующих изменений в содержании программ, скорости появления актуальных материалов, формирования способов активной борьбы с фейками, руководство телевизионных программ не смогло изменить даже сетку вещания. Российская армия освобождает территорию ЛДНР, а в это время в телевизоре появляются очередные выпуски бессмысленных любовных и мистических сериалов. Очевидно, что со своими задачами современное российское телевидение не справляется.[13] Вывод напрашивается сам собой. Необходима смена руководящих кадров и самой концепции телевизионного вещания.

       Едва ли проблемы российского телевидения являются самыми сложными для страны в настоящий момент. Главной проблемой на достаточно продолжительный срок обещает стать экономика. Новые экономические модели не начинают работать мгновенно. Переход от одной модели к другой оборачивается возникновением «пограничной ситуации» в экономике. И сегодня никто не знает, как долго такая ситуация будет существовать. России на пути к устойчивому развитию неизбежно придётся пройти фазу глобальных экономических потрясений. Преодоление хаоса в сфере экономики возможно лишь благодаря жёсткому, директивному управлению, требующему принятия нестандартных решений. И вопрос о том, насколько готово к таким решениям руководство финансового сектора страны, сегодня является дискуссионным.

       Конкретную экономическую модель, в соответствии с которой Россия будет существовать в дальнейшем, ещё предстоит создать, но, в любом случае в сравнении с сегодняшними реалиями она будет революционной. Уже сейчас очевидно, что будет проведена национализация Центрального Банка, дедолларизация экономика и отказ от виртуализации в экономической жизни. Связь финансовой сферы с реальным производством будет значительно более устойчивой и непосредственной.

       В сложившейся ситуации у России есть важное преимущество, выгодно выделяющее её среди других стран мира. Это её лидер. Политические решения Президента РФ часто подвергались критике. Но никогда не оспаривалось умение В.В. Путина жёстко и эффективно действовать в ситуации, когда надо принимать решения, от которых зависит будущее страны. Грузия и Казахстан могут вспомнить много интересного в связи с этим. В связи с этим сомнений в том, что для выхода из экономического хаоса страна выберет наиболее оптимальную траекторию, нет.

       Также нет сомнений в том, что трансфер-2024, о котором много и часто бессмысленно говорилось в самых разных кругах, сегодня невозможен. Наша страна нуждается в последовательном политическом курсе. И смена власти во время военного конфликта – это лучшее из того, что могут пожелать России её враги и ненавистники. Как бы не грустили российские неолибералы, но выборы 2024 года ничего не изменят на российском политическом Олимпе.

       Новые горизонты, открывшиеся перед Русской цивилизацией, тем не менее, не устраняют в автоматическом режиме одной из главных проблем, доставшихся нам по наследству от предыдущего времени. Это проблема западного влияния на русское самосознание.

       Это влияние осуществляется по разным направлениям и, соответственно, противостояние ему должно опираться на комплекс решений, связанных с разными сферами жизни.

       Негативная сторона вестернизации связана, прежде всего, с тем, что она провоцирует раскол в русском общественном сознании. Вследствие этого картина мира Русской цивилизации двоится: наряду с образом мира, который соответствует традиционному миропониманию, регулярно возникают представления и образы, в рамках которых нам навязываются чужие формы самосознания, цели и ценности. До тех пор, пока две цивилизации – Русская и Западная – будут сосуществовать друг с другом, это раздвоение образа мира в отечественном восприятии будет сохраняться. Но последствия такой раздвоенности могут быть минимизированы. 

       Безусловно, самым неудачным решением этой проблемы может быть политика прямого запрета. Такой подход уже имел место в нашей истории, и его последствия оказались крайне негативными. Такая политика способствует исчезновению не того, что запрещается, а того, кто запрещает. Наиболее действенным в такой ситуация является стратегия скрытой трансформации, когда энергия Запада направляется против него самого.

       Этот тезис ни в коей мере не означает, что российское информационное пространство не нужно защищать. Наоборот. Государство до недавнего времени слишком лояльно относилось к существованию информационных структур, чья деятельность де-факто была деятельностью «пятой колонны». Все подобные структуры должны исчезнуть, а санкции против их создателей и популяризаторов должны быть предельно жёсткими.[14]

       Главное, что может быть противопоставлено западной идеологии, – это реальность «здесь и сейчас». Особенность современного западного идеологического мышления связана, как раз, с уклонением от встречи с такой реальностью. Это мышление отказывается видеть в современности самоценность, самостоятельные смысловые содержания. Его восприятие мира разорвано между прошлым и будущим. Апелляции к прошлому активизируют темы демократических свобод, торжества права, мощного индустриального развития, т.е. всего того, что сегодня Запад уже потерял или стремительно теряет. А, с другой стороны, образ Запада создаётся под знаком неолиберальной Утопии, т.е. исходя из представлений о том, какой Западная цивилизация должна стать в будущем. И то, и другое – результаты игры воображения. Это – две разновидности фэнтези. Но именно они и формируют смысл современности в общественном сознании. То, что не вписывается в эти представления, откровенно игнорируется или фальсифицируется. Часто реальные события заменяются событиями вымышленными. Эта установка связана с идеей, что информация не существует сама по себе, а является продуктом информационных технологий. Эта идея позволила перейти от стратегии отображения реальности к стратегии её конструирования. Итогом такой смены информационных парадигм стал разрыв с действительно происходящим и погружение в мир фантазма, в основе которого – импульсы желания, присущие тем или иным идеологиям. В этом информационном пространстве идеология подменила собою мир. Подлинная западная реальность сегодня – это не множество людей, вещей и процессов, а комплекс идеологических конструкций.[15]

       Год от года посторонний наблюдатель может фиксировать усиление одной и той же тенденции в работе западных СМИ: активное производство всевозможных фейков, распространение слухов, подмену документальных свидетельств произвольными «интерпретациями» экспертного сообщества. В России эта ситуация воспринимается как отклонение от нормы – аномалия, которая может быть устранена. Но для западного информационного пространства поток дезинформации никакой аномалией не является; наоборот, именно такое положение дел и есть новая норма западного отношения к действительности.[16]

       В семидесятые годы прошлого века постмодернизм создал концепт гипертекста, в соответствии с которым интерпретировал структуру культурного пространства. Итогом такой интерпретации стало превращение реальности в текст. Следуя этой стилистике, необходимо признать, что сегодняшний Запад – это гиперфейк, в рамках которого процесс восприятия являет себя как переход от одного фантазма к другому.

       Такому имагинативному видению мира российское государство может противопоставить стратегию реальных дел. Главные требования, предъявляемые этой стратегией – честность, чёткость и аргументированность. Государство должно предельно объективно рассказывать обществу о существующих проблемах, задачах, достижениях и неудачах. Оно должно уметь не только чувствовать настроения глубинного народа, но и научиться говорить с ним.

       В рамках такой стратегии каждый новый успех в деле построения нового Русского мира будет эффективным ответом на западную пропаганду. И даже локальные неудачи, если о них говорить прямо, будут работать на государство, а не против него. Русский народ всегда поддержит своё государство, если будет чувствовать, что это государство действует в интересах народа.

       Государство должно научиться объяснять и цели собственной политики, и причины возможных неудач.  При этом должна существовать и возможность дискуссии по поводу тех или иных государственных решений. Но «пространство дискуссии» должно подчиняться ряду жёстких правил. Оно должно ориентироваться на ценности Русского мира, в обсуждениях должны участвовать профессионалы, а не шоу-звёзды, должна присутствовать этика уважения собеседников друг к другу.

       Совершенно неважно, что будет думать по поводу этой политики Запад и как она им станет интерпретироваться. Русский народ и русское государство не нуждаются в посредниках для того, чтобы говорить друг с другом. В стране должна быть сформирована и внедрена в информационное пространство культурная гегемония, опирающаяся на идею приоритета русских (и шире – российских) ценностей над всеми остальными.

       Можно предполагать, что в процессе успехов в процессе трансформации российского социального пространства, отношение к русскому образу будущего изменится и на Западе. У него много шансов на то, чтобы стать образцовым для многих представителей западного общества. Похожим образом дело обстояло после Великой русской революции 1917-1922 годов, когда Советская Россия стала притягивать к себе внимание западной интеллектуальной элиты, и представители западного общества ехали в нашу страну не для того, чтобы учить, а для того, чтобы учиться. Но осуществится это предположение или нет для нас, на самом деле, это – вопрос второстепенный. Важно не то, что происходит и будет происходить на Западе, а что происходит и будет происходить в России.

       И никакая эйфория и всевозможные «головокружения от успехов» в данном случае не уместны. На первом плане современной российской жизни находятся не достижения, хотя и они уже есть, а проблемы и трудности. И именно о них необходимо говорить в первую очередь, и говорить честно. Уже сейчас необходимо отдавать себе отчёт, что путь создания нового Русского мира не будет состоять исключительно из побед. Трансформация примет долгий, затяжной характер, и к такому ходу событий нам надо быть психологически готовыми.

       В борьбе за культурную гегемонию должна быть пересмотрена государственная политика в сфере культуры. Это относится и к сфере потребления западной продукции, и к сфере производства отечественной. В обоих случаях государство не должно поддерживать создание произведений, не соответствующих ценностям Русского мира, а распространение произведений, открыто противоречащих этим ценностям, искажающим русскую историю, имеющие оскорбительный характер для нашего общества, должно пресекаться. Но в и в этом случае позитивное важнее негативного: главная задача – не запрещать и блокировать, а быстро организовать процесс производства собственной культурной продукции.

       В первую очередь это касается «важнейшего из искусств» – кинематографа. Предпосылки для изменения ситуации на российском кинорынке уже сформированы. Во-многом, нам помог всё тот же Запад. Крупные кинокомпании уходят с рынка, предоставляя возможности для активного «импортозамещения».

       Когда о нашей истории начинают рассказывать чужие, страна делает серьёзный шаг в сторону разрушения основ собственной картины мира. Подобные ситуации, к сожалению, в жизни России возникали регулярно. Теперь их быть не должно.

       Стране необходимо новое искусство. Это не означает, что сам художественный процесс должен контролироваться государством или какими-либо другими инстанциями. Но государство имеет полное право поддерживать в сфере искусства только те проекты, которые соответствуют основным принципам национальной идеологии.[17] Возможность государственного финансирования откровенно русофобского кинофильма или литературного произведения должна быть полностью исключена.

       Завоевание культурной гегемонии не может быть осуществлено без глобальной перестройки структур среднего и высшего образования, принципов и способов организации научной деятельности.[18] В этом вопросе решающим должно стать мнение научного сообщества.

       Помимо того, что образование должно вернуть себе тот уровень, который у него был ранее, оно должно работать на идеологию, привнося в неё свои, специфические нюансы. Идеология Русского мира должна быть не только национально ориентированной, но и когнитивной. Она должна отстаивать идею знания как одной из высших духовных ценностей, формировать жизненные установки, поощряющие субъекта к творческим решениям. Модернизация страны только тогда станет успешной, когда в ней будут участвовать широкие слои общества. В России, несмотря на ряд разрушительных процессов в сфере научной деятельности, сохраняются возможности для того, чтобы страна стала центром нового научного прорыва.

       Первое, что нужно сделать для улучшения ситуации в сфере образования и науки, это отстранить от принятия решения в этой сфере случайных людей. К ним относится большая часть управленцев в этой сфере. Все основополагающие решения должны приниматься профессионалами: учёными, преподавателями, учителями, т.е. людьми, имеющими практический опыт в сфере образования.

       Одновременно с этим необходимо осуществить ряд мер, о которых говорят, как минимум, с конца позапрошлого десятилетия. Это отказ от Болонской системы, удаление лишних бюрократических звеньев, изменение содержания программ и отказ от всех абсурдных правил, мистифицирующих учебный процесс, изменение соотношения между разными специальностями, акцент на подготовке по профессиям, в которых страна реально нуждается. В нашей стране должна быть расширена сеть научных изданий и журналов. Ценность публикации не должна зависеть от западных рейтингов наподобие SCOPUS и прочей хрени. Возможно, необходимо вернуть на телевидение учебный канал. В любом случае, количество телевизионных каналов, связанных с повышением уровня интеллектуализации общества должно увеличиться, а объём трансляции глупости и пошлости снизиться.

       Высшее образование должно активнее развиваться в провинции. Именно там должны создаваться новые вузы. Там же выпускники этих вузов будут внедрять новые технологии, способные улучшить жизнь на их малой родине. Появление новых образовательных и научных центров в регионах является объективным условием модернизации страны.

       Эти изменения неизбежно затронут и школьное обучение. Учителя должны быть разгружены от ненужных поручений. Учебная программа должна быть освобождена от всякого рода шлака, основное внимание должно уделяться базовым дисциплинам. Требуется восстанавливать межпредметные связи, должен быть усилен эстетический элемент в образовании. Профессия учителя должна обрести тот уровень престижа и авторитета, которого она не имела никогда ранее. Уровень зарплат учителей должен быть одним из самых высоких в стране, но и требования к поступающим в педагогические вузы должны стать более жёсткими. Должна быть проведена чистка в структурах управления образованием. Коррупция в этой сфере должна считаться одним из самых тяжких преступлений.

       Необходимо расширять сеть внешкольных образовательных учреждений, восстанавливать структуру бесплатных кружков. Для реализации программы восстановления образования возможно введение специального налога. Недопустима ситуация, когда зарплата топ-менеджера крупной корпорации превышает 500 тысяч рублей, а учителя в глубинке получают около 15 тысяч в месяц. Налог в пользу образования должен взиматься со сверх-доходов, а также распространяться на предметы роскоши. Бизнес-структуры, берущие шефство над учебными учреждениями, наоборот, должны получать налоговые льготы.

       Но в любом случае государство должно сохранить контроль над сферой образования. Только в таком случае можно гарантировать его качество и соответствие ценностям Русского мира. Контроль над деятельностью частных вузов и школ должен быть усилен. Исключения должны быть сделаны только для школ, в которых учатся дети с ограниченными возможностями. В этом случае государство должно не только поддерживать такие центры, но и помогать их выпускникам с последующей социализацией и трудоустройством. Забота о таких людях должна стать не только общественной, но и государственной нормой, влияющей, в т.ч. и на модернизацию материальной инфраструктуры.

       При этом образование должно оставаться светским. Вмешательство Церкви и религиозных общин в образовательный процесс недопустимо. Подобного рода действия плохо заканчиваются и для образования, и для Церкви.

       Но, при том, что основным средством преодоления влияния вестернизации является «позитивная деятельность», т.е. конкретная политика, это не означает, что пятая колонна в стране исчезнет сама собой или что это явление должно продолжать существовать в нашей стране и дальше. Наоборот, подавляющее большинство русского общества заинтересовано в быстрой и масштабной зачистке этого элемента.[19] Об этой задаче сегодня говорится регулярно, но очень часто эпицентры формирования пятой колонны связываются со средой интеллигенции и богемы. Но её подлинный центр совсем не там. Интеллигенция и богема – это симулякры, способные влиять на состояние информационного поля, но не имеющие возможностей принимать политические и экономические решения.

       Действительный центр пятой колонны – в структуре государственного аппарата. И именно оттуда она должна быть вычищена в первую очередь. К сожалению, данный вирус обнаруживается во всех звеньях государственного управления. Логика подсказывает, что процесс чистки необходимо начинать с самых верхов: с Администрации Президента, руководящего ядра министерств, областного руководства. Можно предвидеть вал возражений, сводящихся к одному тезису: работа госаппарата в результате таких чисток будет дестабилизирована. Это – ложное опасение. Если, например, Министерство науки и высшего образования внезапно останется без своего нынешнего руководства, работа российских учебных заведений только улучшится. Действительным фактором дестабилизации процессов управления является присутствие пятой колонны в госаппарате. Сегодня здоровая часть государства имеет возможность вычистить пятую колонну из государственных структур посредством массовой зачистки. И российское общество не просто готово к этому. Оно будет приветствовать самый жёсткий сценарий осуществления таких процессов. Это касается и борьбы с коррупцией. В современных условиях государство может рассчитывать на «поддержку улиц», тем более что список имён главных коррупционеров, по крайней мере, на местах известен очень давно.

       Особую роль в саботаже процессов трансформации государства играет региональная политическая элита. С одной стороны, в положении региональных властей мало что изменилось. И та её часть, которая задолго до современных событий была вовлечена в коррупционные схемы, продолжает действовать так, как действовала раньше. Но, при этом, купленная за рубежом недвижимость, банковские счета, виды на жительства для родственников, перспективы на «тихую старость» на Ривьере – всё это оказалось под большим знаком вопроса. Саботаж решений центральной власти, направленных на преобразование модели государственного управления, в этой среде почти неизбежен. И если в центральных структурах власти зачистка будет иметь относительно точечный характер, то во многих регионах она будет претендовать на статус массовой. Сегодняшняя региональная политическая элита – это, по большей части, сообщество компрадоров и скрытых власовцев.

       Но, т.к. противостояние русского и западного наблюдается во всех сферах российской социальной жизни, главным пространством конфликта между русским и западным образами мира, станет не высокая культура, и даже не сфера образования, а мир повседневности. Сегодня именно в повседневности сосредоточена основная масса процессов символического потребления.

       В идеологической войне между Западом и СССР Запад смог победить именно потому, что навязал собственные символы именно в сфере потребления. Западный бренд стал восприниматься как безусловный знак качества, как нечто такое, что всегда лучше. Далее возникла цепочка ассоциаций, протянувшаяся от оценки отдельного бренда к оценки жизни и общества в целом.

       Сегодня в российском обществе присутствует очевидная усталость от западных этикеток. Не случайно заявления ряда западных производителей о том, что они уходят с российского рынка, большинством общества было воспринято спокойно и даже со сдержанным энтузиазмом. Но на место западных коммерческих сетей должны прийти сети российские, и этот процесс, как и многое другое сегодня, должен быть максимально быстрым.

       От ряда западных товаров мы не сможем отказаться, и нет необходимости это делать. Но на этих товарах должна появиться соответствующая маркировка, например: «сделано в стране, враждебной России». В условиях общественного подъёма покупатель интуитивно будет стремиться избегать подобного рода продукции, стараясь заменить её русским аналогом. Ценовая политика государства так же должна опираться на опыт протекционизма.

       Во всех сферах российской жизни должен активно применяться следующий принцип: «в ситуации выбора между своим и чужим при прочих равных условиях решение должно быть принято в пользу своего». В этом правиле нет ничего новационного. Он долгое время применялся в западных странах. Наша проблема лишь в том, что у нас в течение столетий внедрялась прямо противоположная установка.[20] В современных условиях её необходимо изменить. И большую роль в этом могут сыграть общественные организации. В 2000-е годы мэр Москвы Ю.М. Лужков организовал компанию по бойкоту товаров из Латвии. И она оказалась достаточно успешной. Мы должны прийти к такой ситуации, когда не западные компании уходят с нашего рынка потребления (что многими воспринимается сегодня как наказание), а мы, при необходимости, наказываем ту или иную западную компанию запретом на реализацию у нас своей продукции, лишением лицензии, национализацией её имущества.

       Вытеснение западной идеологии и сопутствующих ей символов и атрибутов за пределы Русской картины мира является одной из главных задач современности. При этом необходимо отдавать себе отчёт, что западное присутствие в нашей жизни не может (и не должно) исчезнуть. Оно может быть лишь минимизировано. Но эта задача может быть решена. В ином случае представления о том, что Россия идёт по особому пути, сейчас столь популярные в нашем обществе, начнут ослабевать.

       Но решение этой задачи связано не с запретами, а способностью выдвинуть позитивную альтернативу западным экономическим моделям, а так же моделям и символам, созданным западной культурой. Эта альтернатива должна быть творческой. Она должна ориентироваться на создании национальной самобытности. И эта деятельность должна затронуть все аспекты человеческого существования. В этом процессе нет второстепенных аспектов, здесь всё – по-своему важно. И, возможно, изменения в сфере повседневного символического потребления способны сыграть роль большую, чем глобальные теоретические схемы.  

       Сегодня как никогда ранее мы нуждаемся в новой социальной этике. Нам необходимо формирование этики заботы. Если капитализм внедряет этику конкуренции и самоутверждения индивида за счёт общества, то новой России необходима этика взаимной поддержки и служения общему делу. Только в этом случае можно будет говорить о России как о действительно христианской стране. И только в этом случае у России будет будущее. Подлинная сила страны – не в уровне развития технологий, а в качестве человеческих отношений.