Онтологические прогулки

 

 

 

 

13. Российская система и её антисистемы

 

804.    Российские антисистемные образования стали заметными в 60-х годах XIX  века. Российский нигилизм этого периода может быть понят как первая российская контркультура, не нуждающаяся для своего обоснования в традиционных христианских идеях. До этого времени российские антисистемы имели либо форму религиозных сект, либо этнических сообществ.

 

805.   Русский нигилизм 1860-х годов был локализован в пространстве крупных городов России. При всей внешней немногочисленности он породил серьёзный общественный резонанс, достаточный для того, чтобы вызвать интенсивную общественную полемику и вызвать к жизни новый жанр русской литературы – нигилистический роман. 

 

806.    Для российской общественной системы русский нигилизм прошёл бесследно. Эта антисистема не оказала никакого влияния на внутрисистемные изменения. Система не заметила этой аномалии. Результатом такого игнорирования к началу ХХ века стало такое состояние российского общества, при котором «вирус нигилизма» распространился предельно широко. Время Русского Серебряного века – это время глубинного противостояния самых широких общественных слоёв государству (в его наличной форме) и высшему классу, интересы которого это государство защищало в первую очередь. Масштабы неприятия модели управления, ведущей своё происхождение со времён принятия Табели о рангах, городская среда наглядно продемонстрировала в феврале 1917 года, когда «весь Петроград» оказался на городских улицах. Крестьянство (основная социальная группа Российской империи) ещё более наглядно продемонстрировало своё отношение к режиму в ходе Гражданской войны. Зелёные стали её основными участниками при том, что идеологические программы этой войны были сформулированы представителями других социальных групп.

 

807.    Разбалансированность российской системы ярко проявилась в настроениях российского среднего класса. Самосознание российской интеллигенции в своих основаниях было амбивалентным. Почвенничество и национальный нигилизм присутствовали в этом сознании как две стороны одной картины мира. Противоположности регулярно переходили друг в друга. В этом контексте уместно сравнение состояния системы с состоянием биологического организма. Если изначально гной концентрируется в одной точке организма, то – при отсутствии надлежащей реакции – по мере развития болезни он начинает растекаться по всему организму и может быть обнаружен в самых разных местах.

 

808.    В процессе разбалансировки системы нет смысла абсолютизировать роль марксизма. Его появление на русской идейной сцене во многом случайно. Марксизм выполнял инструментальную роль в рамках системных трансформаций, а инструмент не является сущностью. Соответственно, его присутствие «здесь и сейчас» не имеет характера абсолютной необходимости. Если инструментальное наделяется чертами сущности, оно начинает порождать антисистемы. Пример: наличие в сегодняшнем мире множества мелких сектантских групп, апеллирующих к классическому марксизму.

 

809.    Идеология, на основе которой происходили трансформации русской системы в революционный и постреволюционный период, не должны были обладать в обязательном порядке западным происхождением. Народническое движение, например, опиралось на идеологию почвеннического типа. Для того чтобы стать инструментом трансформации идеология должна была соответствовать только одному критерию: она должна была быть радикальной.

 

810.    Использование чужих идеологий и социально-культурных форм системой не превращает её a priori в антисистему. Эта «эксплуатация чужого» не является сама по себе основанием для обвинений системы в беспочвенности и тем, более, в отсутствии самосознания. Если это так, то Россия, начиная с XVIII века, пребывает в состоянии  беспамятства. И та же русская культура XIX века также оказывается результатом такого состояния, что абсурдно. Вопрос не в том, стоит ли использовать только своё или заимствовать чужое, а в том, что именно берётся от чужих культур.

 

811.    Революция 1917-1922 годов продемонстрировала, что с 1917 года альтернативе революционному развитию событий в России не было. Борьба красных и белых – это не борьба революции и контрреволюции; это борьба двух революционных проектов друг с другом. Социализм столкнулся с конституционализмом. Победил более радикальный проект. Большевики победили, в первую очередь, не потому, что отличались некой повышенной степенью жестокости. А потому, что были поддержаны крестьянством. Русское крестьянство стало главной силой утверждения красного проекта. (То, что впоследствии крестьянство стало одной из главных жертв этого проекта, ситуацию 1917-1921 годов никак не меняет.)

 

812.    В позднее советское время был создан миф о русском крестьянстве как главной нравственной (цивилизационной) опоре Русского мира. События Гражданской войны наглядно продемонстрировали, что психология русского крестьянства нигилистична по отношению к государству, анархична и иррациональна. Но любое отрицание государства как необходимого элемента Русского мира есть антисистемное действие. Подлинным оплотом русской государственности был не крестьянский мир, а город.

 

813.    Главной структурной проблемой российской системы была её жёсткая дифференциация и поляризация. Будучи по своей внешней форме сословной, система действовала в первую очередь в интересах высшего сословия, часто принося в жертву интересы всех остальных социальных групп. И этот сословный принцип самоорганизации система сохраняла до революции. Сословность оказалась главным структурным препятствием для формирования эволюционной модели системных трансформаций.  

 

814.    Российское государство XIX века, являясь важнейшим системным элементом, выполняло две группы функций – оно было силой, собирающей и сохраняющей общество в единстве с территорией, и, в то же время, оно было силой, сохраняющей систему в её конкретной исторической конфигурации. Государство обеспечивало сохранение системы в её дифференцированном, поляризированном состоянии. Создавая общество оно, в то же время, дробило и разделяло его.  

 

815.    Русское общество ещё в 1830-е годы сформулировало альтернативу сословному принципу организации системы. Это славянофильская идея соборности. Симптоматично, что эта идея, во-первых, была обоснована религиозно, но не исходила от иерархов Русской православной церкви, встроенных в государственные структуры, а, во-вторых, вызвала крайне негативную реакцию со стороны государства.

 

816.    Архетип соборности позже проявился в советской идеологии. Но это воспроизведение оказалось ущербным, деформированным и, к тому же, спроецированным на образ будущего. Но и в таком состоянии коммунизм не стал подлинной эсхатологией (горизонтом) советского общества. Тема будущего в рамках советской культуры была частным делом её отдельных представителей. А массовому сознанию было адресовано вульгарное представление об «обществе, лишённом антагонистических классовых противоречий», ставшее важным инструментом идеологической фальсификации советской реальности.

 

817.    Жёсткая дифференциация российской системы дореволюционного периода была тормозом для дальнейшего системного развития – как социального, так и технологического. Последнее проявлялось наиболее ярко и очевидно. С начала XIX века Россия превратилась в страну хронически опаздывающей промышленной модернизации. Встроенность страны в мировую экономическую систему конституировало данное положение на структурном уровне.

 

818.   Показательно, что нарастание технологического отставания проявилось и в советское время – в послевоенный период. При том, что каждое конкретное событие имеет конкретные причины, за родственными событиями скрываются причины общего (структурного) характера. В связи с этим реалистичным представляется следующее предположение: в рамках советской модели происходило скрытое восстановление принципов жёсткой дифференциации системы.

 

819.   Революционный способ трансформации системы, представленный красным движением, предполагал первоначальное «обнуление», в рамках которого сносится (уничтожается) всё, что может быть отнесено к надстройкам (в той или иной степени – элитарным системным элементам), остаётся базис (низшие социальные слои или неэлитарное большинство общества), на основе которого начинают формироваться новые элитарные элементы.

 

820.   До начала Великой Русской революции большевизм был типичной, образцовой антисистемой. Таковой он оставался до конца 1930-х годов. Но уже во время Гражданской революции в «теле» этого движения образовалась трещина. В 1920-е годы, когда социальный состав ВКП(б) стремительно менялся, психология большевизма начала обретать системные черты. В первое советское десятилетие возникает очевидный конфликт между мировоззрением большевистских (партийных) масс и идеологическими установками, сформированными руководством ВКП(б). К концу 1930-х годов это противоречие было устранено. В 1937-1938 годах система стремительно освобождалась от антисистемных элементов. В ходе скрытой Гражданской войны, идущими между разными кланами ВКП(б), государственный террор коснулся всех социальных групп. Время окончательной трансформации большевизма в системное движение стало, одновременно, временем одной из главных трагедий в истории русского народа.

 

821.   Трансформация советских антисистемных элементов в системные не является уникальным историческим событием. Один из самых ярких примеров такой трансформации предоставляет история христианства. Первые христианские сообщества – антисистемны по отношению к Римской империи. Это не помещало в дальнейшем христианству создать новый мир – несколько самобытных цивилизаций, каждая из которых осознаёт себя христианской.

 

822.   То, что для личностного восприятия является трагедией, для системы оказывается всего лишь моментом дальнейшего становления. Социальные катастрофы для любой системы – это всего лишь социальные издержки, позволяющие открыть дверь в будущее. Антиперсонализм систем предполагает, что главной целью их заботы является не личность и даже не индивид, а большие коллективы (сообщества) и их способность к дальнейшему самовоспроизводству.

 

823.   Анти-персонализм системы может быть осознан в соответствии с христианскими представлениями. Так, например, следуя онтологии Н.А. Бердяева, необходимо признать, что система имманентна реальности. Но сама реальность – это мир-после-грехопадения. Такой мир не может зафиксировать и вместить в себя феномен личности. В таком мире очевидны не сознания, а тела. А обо всём, что происходит в сфере сознания, этот мир судит по аналогии с телесными (физическими) процессами.

 

824.   Функционалистская логика системы, игнорируя постулат о какой-либо священности личности, мыслит не столько качествами, сколько количествами. И если перед системой возникает необходимость принести в жертву жизнь одного-двух поколений для того, чтобы обеспечить последующее существование нескольких десятков, не будет колебаться.

 

825.   Советская модель была именно системой, а не антисистемой. Нельзя быть антисистемой и строить города, осуществлять индустриализацию страны, создавать систему массового образования, осуществлять социально ориентированную политику. Независимо от целевых установок антисистемного ядра РСДРП первого поколения советский ХХ век – это историческая форма становления Русской цивилизации (системы). Советский Союз – это одно из исторических, и, вследствие этого – преходящих именований России.

 

826.   Советское государство действовало не изолированно от общества. Нельзя быть изолированным от общества и, в то же время, заниматься развитием этого общества. Основной силой социальных и структурных преобразований в России ХХ века был, как и в предыдущие эпохи, русский народ. Именно русские (вместе с представителями других народов) осуществляли промышленную модернизацию страны, строили города, развивали отечественную науку. Русские вместе с представителями других народов России одержали победу в Великой Отечественной войне. И подавляющее большинство русских считало советское государство своим государством. История СССР – это один из этапов истории русского народа.

 

827.   В попытках противопоставления советского русскому – советское интерпретируется как концепт, подменяющий собою идею русского. (К этому стремились многие антисистемные создатели советского государства, видящие в этом государстве лишь орудие для осуществления мировой революции. Но уже к 1938 году эта политика потерпела крах). Но «советское» – это именование общественного строя, а не цивилизации. Это – «горизонтальная», а не «вертикальная» характеристика в том смысле, что она фиксировала текущее, современное состояние (форму) общественных отношений. Историческим аналогом «советскому» является «сословное». Российское общество XIX века было сословным, российское общество после 1917 и до 1991 года – советским. И в том, и в другом случае оно оставалось российским, т.е. в своей основе – русским.

 

828.   Термин «советское» в период с 1917 и до 1991 годы звучал чаще, чем термин «русский». Но, по крайней мере, в графе «национальность» термин «русский» присутствовал. В Российской империи такого не было. Официальная идентификация опиралась на религиозный принцип.

 

829.   Акцент на «советском» в отечественном дискурсе ХХ века был связан не с какой-либо русофобией советского государства, а с внутренними проблемами советской идеологии. Идеология опирает на сферу желаний, интерпретирует их, принимая желаемое за действительное. Главным предметом желания советской идеологии было достижение социального равенства. Т.к. результат этот не был достигнут, идеология настойчиво утверждала обратное. Термин «советское» – был символом такого равенства. Отсюда – его активное использование с целью фальсификации реального положения дел. В Российской империи столь же настойчиво эксплуатировался термин «православное».

 

830.   Представления о гибели России после революции, свойственные многим русским эмигрантам, на рациональном уровне является следствием отождествления частного состояния системы с системой в целом. К тому же взамен прежнему частному состоянию предлагалось новое, в котором самому эмигранту места не было. Ситуация личного отсутствия внутри системы в этих условиях часто трансформировалась в ощущение исчезновения системы как таковой.

 

831.   Тезис о гибели России в ХХ веке проявляет ситуацию, типичную для всех исторических периодов: субъективная оценка текущего положения дел непосредственно зависит от степени интегрированности оценивающего субъекта в социальную реальность, от того, в какой мере субъект востребован жизнью, а жизнь способствует реализации субъективного личностного проекта. Сквозь призму этой, по сути, локальной ситуации рассматриваются глобальные вопросы и производятся универсальные суждения. Безусловно, данное положение дел не является стопроцентной нормой, но оно выступает в качестве основной тенденции в мировоззренческой сфере.

 

832.   Современное отрицание советского как этапа русской истории абсурдно хотя бы потому, что оно утверждает, что история народа может прерываться: народ может существовать, потом не существовать, а потом начать существовать вновь. Но история народа непрерывна. И в рамках такой непрерывности каждый момент жизни народа историчен.

 

833.   Предельно абсурдно тезис о нерусскости советского периода проявляется в связи с темой Великой Отечественной войны. По официальным данным число русских, погибших в годы войны, превышает 5 миллионов 700 тысяч человек, что составляет 66% от общих потерь СССР в этой войне. Говорить о том, что эта война не была частью русской истории, – проявлять очевидное неуважение к собственному народу. Отрицать то, что важнейшим условием победы в этой войне стало существование советского государства и советской общественной системы, – демонстрировать ту степень наивности, которая граничит с глупостью.

 

834.   Отрицание советского времени как этапа русской истории – одна из форм проявления русофобии. Эта русофобия является таковой даже тогда, когда формально нас пытаются уверить в обратном, декларируя – в качестве «компенсации» за отказ от признания советского периода частью русской истории – свою приверженность идеалам Российской империи XIX века.

 

835.   Часто «советское» не считается частью «русского» на том основании, что оно не соответствует «подлинным устремлениям» русского народа. Но содержание этих устремлений у каждого критика СССР – своё собственное. Возникает абсурдная ситуация: целый народ лишается права на 70 лет собственной истории только потому, что реальная жизнь этого народа не вписывается в чьи-то фантазии по поводу того, каким этот народ должен быть. Но когда реальность не соответствует индивидуальным представлениям о ней, это не проблема реальности.

 

836.   Достаточно типичной является ситуация, при которой вслед за отрицанием советского периода как части русской истории, те же идеологи переходят к аналогичному отрицанию и постсоветского периода. (Особенно часто это происходит тогда, когда идеолог не встроен в структуры государственной власти и позиционирует себя в качестве «свободного мыслителя»). Объявляется, что современная Российская Федерация не есть подлинная Россия. И в этом случае идея подлинности является продуктом индивидуального и часто – депрессивного воображения. Это воображение является опосредованной компенсацией неспособности принимать реальность такой, какой она существует в действительности. В этом случае воображение компенсирует дефицит «мужества быть» (П. Тиллих).

 

337.   Тиллих, будучи экзистенциалистом, связывает способность «быть» с преодолением страха перед смертью. Когда этого не происходит, сознание старается уклониться от признания необратимости собственной конечности посредством утверждения символического представления о том, что (подлинная) Россия умерла (исчезла). Такое представление – проекция, окрашивающая в тона собственной, субъективной депрессивности историю страны и народа, и, тем самым, переносящая центр негативного переживания из сферы собственного существования в сферу историческую.

 

338.   Отрицание существования исторического периода в жизни народа – это проявление национального нигилизма. Именно так и возникают антисистемы.

 

***

 

339.   Показательно, что наиболее часто антисоветизм среди людей старшего поколения свойственен тем, кто в советское время активно делал карьеру в партийных, комсомольских, идеологических структурах. Это требовало от них не просто конформизма по отношению к государству и строю, а активной демонстрации своей конформистской позиции. И тот энтузиазм, с которым они в прошлом выступали на партийных собраниях, сегодня направляется ими на обличение государства, которому они преданно служили. В этой перспективе экзальтированный антисоветизм – это творение нечистой совести. Обилие православных икон в сегодняшнем кабинете бывшего комсомольского работника – яркий пример данной ситуации. Но предавший однажды, предаст ещё раз.

 

340.   Если в среде неолибералов присутствие антисоветизма вполне объяснимо, исходя из общих принципов неолиберализма, то в среде правых, от имени которых, как правило, выступает национализм, он порождает множество очевидных противоречий, которые сами националисты стараются не замечать. В этой среде антисоветизм имеет иррациональные основания. Причина его появления здесь связана не с теми или иными качествами внешней реальности, а с психологическими обстоятельствами. Модель объяснения мира, свойственная этому кругу, предполагает обязательное присутствие в картине мира фигуры Другого. Функция Другого – это функция мусорного ведра (Ф.Пёрлз). Он притягивает к себе большинство негативных эмоций, становясь главным воплощением зла, и, одновременно, выполняет эвристическую функцию: все глобальные проблемы общественной жизни объясняются действиями Другого. Другой становится негативным абсолютным онтологическим основанием, ссылками на которое можно объяснить возникновение любого события, содержание которого не укладывается в желаемые концептуальные схемы.

 

341.   Другой во внутрисистемном горизонте осознаётся как препятствие для нормального (эффективного, успешного) функционирования системы и в таком качестве превращается в «материю» анти-утопии.

 

342.   В русской почвеннической традиции, начиная, как минимум, с позднесоветского времени, роль Другого обычно выполняли евреи. В этот период русское почвенничество было охвачено антисемитизмом. Еврейский заговор – согласно представлениям, например, общества «Память», являвшегося рупором таких настроений, – превратился в основное событие русской истории, а евреи стали её главными участниками. Весь ХХ век оказывался, по сути, временем торжества еврейских (антирусских) сил на русской почве. И не только на русской. Но если в 80-е годы прошлого века почвеннические салоны и кружки были исключительно маргинальными, то сегодня ситуация изменилась: выходцы из этих кружков часто занимают определённое общественное положение, в рамках которого выступать с позиций антисемитизма нельзя. Но сама структура личности, нуждающейся в наличии мусорного ведра, в этой среде сохранилась – по крайней мере, у представителей старшего поколения. И в современных реалиях иррациональный антисоветизм занял нишу антисемитизма, являясь его рафинированным структурным дубликатом.

 

343.   Тип личности, склонный объяснять всё происходящее с ним, ссылкой на происки внешней силы, является инфантильным: в значительной степени он не может преодолеть барьеры, возникшие в подростковом возрасте. И образ Другого в этом контексте – это синтетическая конструкция, вбирающая в себя подростковые страхи и желания. Соответственно, картина мира, формируемая таким типом сознания, будет, в основе своей, символическим воплощений.

 

344.   Психология неоднократно обращала внимание на то обстоятельство, что любое эмоциональное отрицание объекта (фобия) возникает в качестве компенсации не менее сильного влечения к этому же объекту. Чем сильнее желание обладать, тем сильнее будет иррациональный запрет такого обладания. Личность боится, что подчинение власти желания разрушит основы её миропонимания, и предпринимает активные усилия для подавления этого желания. Основой для любого иррационального отрицания является первичная сила притяжения. В этом контексте главный вопрос связан не с оправданностью антисемитизма или антисоветизма, а с тем, какие желания они символизируют и почему самой личностью они воспринимаются в качестве неприемлемых. 

 

***

 

345.   Даже если предположить, что Россия в советское время испытывала давление со стороны чуждых ей культурных и идеологических форм и, соответственно, «советское» является отчуждённой (извращённой) формой русского, то неизбежно возникает вопрос: а как складывалась ситуация в русском обществе в предшествующие столетия? – Едва ли имперский период (XVIII-XIX вв..) можно считать свободным от чуждого идеологического и культурного влияния. Если быть последовательным и считать фактор чужеродного влияния основанием для отрицания того или иного исторического периода, то время Петра I и всё, что за ним последовало, не должно считаться подлинно русским  периодом. Но этого вывода, как правило, адепты чужеродного влияния не делают. Наоборот, Империя для них – это образцовый русский исторический период. Часто для обоснования такой точки зрения ссылаются на то обстоятельство, что Петровские реформы изначально затронули лишь элиту, а русский крестьянский мир пребывал в этот период в аутентичном состоянии. При этом забывается, что политическим и правовым условием такой аутентичности являлось крепостное право. В XVIII веке нормы этого права существенно ужесточились. Конечно, можно вспомнить, что крепостное право было, в итоге, отменено. Но сделано это было лишь через 160 лет (!) после начала реформ Петра I. Не хочется иронизировать по этому поводу, но национальная трансформация большевизма осуществилась в значительно более короткие сроки.

 

346.   Аналогичный вопрос можно задать и в отношении русского православия. Если фактор чуждости формы является основанием для отрицания национальной аутентичности, то как быть с Русской православной церковью после никоновских реформ? Эти реформы внедрили в жизнь русского православия формы, изначально чуждые и русскому христианству, и византийскому. И 350 лет Русская церковь существует в согласии с такими формами.

 

347.   Признание советского в качестве периода русской истории не предполагает апологии советского. Но, применительно к какому периоду русской истории последних пяти-семи столетий возможна подобная апология? Это относится к любым другим обществам.

 

348.   Любая фаза становления системы включает в себя как положительные, так и отрицательные аспекты. Этот хрупкий баланс положительных и отрицательных сторон жизни системы и заставляет саму систему меняться.

 

***

 

349.   Любая фаза становления любой системы порождает противоречия, которые в сознании современников приобретают характер трагических. Трагичность человеческого существования – константа мировой истории.

 

350.   Но то, что в индивидуальном существовании раскрывается как трагедия, в рамках процесса системного становления может быть вообще не замеченным и, как правило, не замечается. Даже когда индивидуальная трагичность обретает характер множественности и, вследствие этого, начинает претендовать на статус массового явления, для системы всё происходящее – лишь частный момент трансформации.

 

351.   Как уже отмечалось, система – антиперсоналистична. Антиперсонализм утверждает, что личности нет. (И это – вполне справедливо в рамках системного способа восприятия – с оговоркой, что такое восприятие не является единственно возможным и универсальным.) Нет личности – нет и трагедии.

 

352.   То, что в жизни личности являет себя как смерть, для любой системы это лишь технический момент человеческого воспроизводства.

 

353.   Воспроизводятся не личности, а индивиды, а посредством воспроизведения индивидов воспроизводятся социальные и профессиональные группы, и, в итоге, общество в целом. Личность самоценна и сущностна; индивиды и социальные группы – функциональны.

 

354.   С точки зрения функционализма не существует ничего уникального и, следовательно, незаменимого. В рамках системного становления функция предшествует индивиду как социальной единице. И также функция первична относительно социальной группы, института, формы деятельности, государства. Любой структурный элемент – это конкретизация функции.

(Продолжение следует)