Поэзия

Нам больше не собраться вместе.
Акаций веточки сухие.
Наш паровоз стоит на месте
И не поедет даже в Киев.

Сухая грусть дорожной пыли.
Все разошлись и не воротишь,
Но все равно мы вместе были,
И это со счетов не сбросишь.
 

На экране то туманы, то вьюги,
Нафталиновая вредная пыль.
Бутафорские дворцы и лачуги
Наша самая близкая быль.

Переполнены учебной любовью
И тоскою нерастраченных сил,
Тихо смотрим, как сияет Прасковья
Среди наших самых ярких светил.

Отрешившись от обыденной дряни,
Мы доверчивее малых детей
Жадно ловим на холодном экране
Стыд и ужас наших общих страстей.

Все комедии, трагедии, драмы,
Вся прямая и высокая речь...
Наши верные прекрасные дамы –
Мы должны их охранять и беречь.

Ветер северный то воет, то стонет.
Я прошу: ради нашей любви,
Если вдруг тебя кто-нибудь тронет,
Ты, пожалуйста, меня позови.

Я расправил свои узкие плечи,
Окрыленный своей правотой...
Кого скажешь, хоть сейчас покалечу:
Не смеются пусть над нашей мечтой.

Ты на первый день весенний похожа,
Вся закутанная в чистый туман...
Ты сегодня зимним вечером тоже
Смотришь, может быть, на белый экран.

Неизведана твоя неизбежность,
Не попробовано наше вино.
Ты прости мне мою грубую нежность –
Черно-белое наше кино.
 

Здесь нигде не тьма, здесь нигде не свет,
Здесь не воля и не покой.
Здесь наш порох самый самый сухой,
Суше в мире пороха нет.

Это жуть тоски, это бред труда,
Нескончаемый устный счет,
Проникает всюду эта вода,
Под лежачий камень течет.

Бесконечный счет словам и делам,
Но, чтоб попусту не пропасть,
Нужно всем попрятаться по углам
И припрятать пороха часть.

Чтоб не выть потом от ночной тоски,
Не кричать кому-то вдали:
Это мокрый порох, он был сухим,
Но его мы не сберегли.

Узнаванье знакомого знака.
В бочке меда известная ложка...
Птица в клетке тоскует, как кошка,
И, тоскуя, скулит, как собака.

За решетку хватаются лапы.
Попугай испугался: Куда ты?..
Погасили сигнальные лампы
И ушли ледяные халаты.

И печальная ждет обезьяна,
Повторяя смешную гримасу
Человека – лицо истукана,
Истукана с тоской обезьяны.

.. Закатился в лесную тоску
Из последней муки колобок.

Я ж тебя белым тестом катал
Из последних оставшихсмя сил.
О тебе, как о хлебе мечтал,
Ты куда от меня укатил?

Кружит снегом пшеничная грусть,
Пламенеет румяная плоть...
Безнадежно накатанный путь
До последней поляночки вплоть...

Волк, медведь и мегера-лиса:
Всякий зверь суесловье и ложь...
Страшно суетны наши леса:
От кого-нибудь да не уйдешь...

От кого-нибудь уж никогда...
И дебрях хвойных и страшных скотин...
Потому что не три и не два.
Потому что один и один...

День приезда. Город ледяной.
Окна, толпы, милиционеры.
Из-за крыш выглядывает серо
Небо, неразлучное с душой.

Будто в первый и последний раз,
Голову закидывая, вижу,
Как оно все холодней и ближе –
Шире всех других открытый глаз.

Завывал мотор: "Впусти-впусти..."
Кто отстанет – так ему и надо...
Звон трамвая. Лица на пути,
Как сухие листья листопада.

Будто и не слыша бег минут,
С мыслями, как грузчики с мешками,
Все идут. Скажи: Они идут...
Лестницами, тупиками.

День приезда выпит словно яд.
Сразу все запуталось, смешалось.
Что-нибудь от прошлого осталось?
- Хлеб, что был в дорогу взят.

Вновь прибывший в суматохе дня –
Как один неспящий среди спящих.
В дом вхожу, там смотрят на меня,
Как на принесенный с почты ящик.

За стеной пожарно-красной
Поле белое лежит.
В поле белое бесстрастно
Из окна солдат глядит.

Он не русский и не здешний.
Не родные берега –
Темно-серые скворешни,
Ярко-белые снега.

Далеко ему до юга,
До заснеженных вершин...
У забора смех и ругань,
Крик людей и рев машин.

Снег все валит, валит, валит,
Неизвестно для чего.
Неужели все завалит,
Не оставит ничего.

Темной рыбой в ловчей сети
Отдаленное село.
Как на этом белом свете
Все действительно бело.

Снег все валит, все заносит.
Через снег, на всех одна,
Почта ходит, письма носит,
Выкликает имена.

В неизбежность запечатан:
Отвечает эхо шагу.
Дым летучий ловко спрятан,
Свернут в белую бумагу.

В дыме тайна, в жизни тайна,
Даже в бедной и невзрачной,
Даже в глупой и случайной,
Как в сухой трухе табачной.

Непонятного цвета весна,
Перепуганный рев ледохода.
То ли наша природа бедна,
То ли это совсем не природа.

Безрассудная прелесть в очах
И совсем неподдельная боль...
Я люблю, чтоб немного очаг,
Я люблю, чтоб немного огонь...

Дни идут рассеянно и вяло,
Грустные, как мордочки макак...
Наконец, шуршащий шум вокзала.
Пыльно, пестро, все совсем не так.

Чужестранцев пламенные очи,
Оформленье проездных бумаг...
Длинный поезд, огненный, как осень,
И зеленый, как исламский флаг.

Стук колес. Забвенье. Обезьянство.
Праздник жизни: праздные мечты.
Крайности любви и постоянства
В полусвете полутемноты.

Все мы едем, потому что бредим,
Всех качает общая волна.
Плоть и кровь предательств и трагедий,
Страшных снов с нестрашными война.

Пассажиры жадно спят на полках.
Кто не спит, запомнят ли они
В темноте мелькающих поселков
Золотые, зыбкие огни...
 

Так построены дома,
Храм, больница и тюрьма.

Жаль, что ты до этой правды
Не додумалась сама.

Нам больше не собраться вместе.
Акаций веточки сухие.
Наш паровоз стоит на месте
И не поедет даже в Киев.

Сухая грусть дорожной пыли.
Все разошлись и не воротишь,
Но все равно мы вместе были,
И это со счетов не сбросишь.

Военно-полевой аэродром
Отставлен на покой, разжалован в погост.
Среди венков, цветов, крестов и звезд
Тарелок звон и барабана гром.

Еще не все. еще не тишина.
Утихнет боль когда-нибудь, когда-то...
На памятниках имена и даты,
Глаза портретов, лица, имена.

Труба зовет. Куда она зовет?
Сужаются широкие просторы.
Неслышные заводятся моторы,
Невидимый взлетает самолет.

Нам чьи-то двери открывают пасти –
Идем искать себя среди своих –
Мы сами – наши собственные части
В соединенье и в разладе их.

Стеклянный шар катался снежным комом.
Скажите всем знакомым и родным:
Встает заря над сумасшедшим домом.
Над стройкой кран, над головою дым...

 ... И вдруг вода налево и направо.
Свет над водой, как чей-то яркий глаз.
Навстречу мне из глубины державы
Торжественно выходит водолаз.

На полпути ко мне он, было, замер
И, может быть, хотел идти ко дну,
Но я имею столько барокамер,
Что я, конечно, дам ему одну.

Уже неясно – кто кого спасает,
Но ясно видный всем издалека,
Там, впереди, горит, не угасает
Холодный свет родного маяка.

И все идет своим нормальным ходом.
Творя, как суд, безумие свое,
В нас столько лет входила непогода,
Мы выпустим, мы выплеснем ее.

Мы выжили под небом раскаленным,
Мы никогда не повернем назад.
Мы пронесем, как пыльные знамена,
Черемуху, рябину, виноград.

Броня крепка, стихия увлекает.
Кричим "Ура!" Не помним ничего.
Играют волны, порох намокает.
Мы выстоим. Мы высушим его.

Было поздно. Трамваи уже не ходили,
Ну а мы все молчали и на лавке сидели.
Мы давно уже знали, чего мы хотели,
Но еще ничего, ничего не умели...

..Не обучит нас враг, не разлучит усталость,
И еще мы надеемся что-то успеть,
Но уже до утра нам недолго осталось
Только волосы гладить и на лавке сидеть...
 

.. И луна, что над нами плывет,
И разлучи часы роковые...
И с тревогой в душе: "Кто идет?"
Вопрошают в ночи часовые.

И в печальном мерцании льда,
И в сплошном ожидании чуда...
Вы откуда, зачем и куда?
Мы оттуда, оттуда, оттуда...

Мы из бездны сомненья и тьмы,
Из тоски беззаконных законов...
Это мы, это мы, это мы –
Мастера по ремонту вагонов.

Мы морями непролитых слез
Среди сухости угля и мела
Омываем железо колес,
Чтоб оно никогда не ржавело.
 

Я пословицы наши люблю
И простые люблю поговорки.

Ночь трудна, как багажная кладь:
Неприлично родная картинка...

Вор у вора дубинку не крадь –
Не нужна тебе эта дубинка.

Верен будь своему багажу,
Тяжела будет ноша иная...
Я в беспечности жизнь провожу
И пространство вокруг заклинаю:

Я стою на несчастном посту,
Где перрон леденеет пустой...

Я простой. Я травой прорасту.
Прорасту, если буду простой.

Он не смыкает глаз,
Не скрыться никуда,
Он понимает нас
Как плод его труда.

Огнеопасный бред,
Двусмысленность идей.
Горяч и ясен свет
Собравшихся людей.

Очнувшихся от сна,
Поднявшихся со дна.

На людях смерть красна.
Бела и зелена.

Проходит слон посудной лавкой
И потихонечку звенит.

Нас жизнь, как свечи, задувает,
У нас мигрень и чехарда...

Слон ничего не задевает,
Но кто пустил его туда?

Кругом фарфор, тревожный, зимний...
А слон, печален и влюблен,
Качает мраморные бивни
Над идиотским хрусталем.

Дрожит окно, собака лает,
Гудит весна со всех сторон,
И все звенит, пока гуляет
В посудной лавке добрый слон,

Пока не ищут и не судят,
Пока не ловят никого,
Пока живем, любой посуде
Не угрожает ничего.

Пока любовью мы объяты,
Слоны ни в чем не виноваты.

Письма ходят большими кругами,
Почтальоны гоняют круги.

Этих писем не ждут, не читают,
Все они никому не нужны.
Их пускают, и письма летают,
Легковесны, прозрачны, нежны.

Стайки слов наливаются светом,
Строки писем летят и горят...

Ничего почтальонам об этом,
Разумеется, не говорят.

Он стоит за высоким щитом,
На щите его темные пятна...
Краткий миг, яркий свет, а потом
Все забудешь, и это понятно...

Не вполне еще светлый рассвет.
Крик души празднозвучный отныне.
В идиотском дыму сигарет
Дрожь в руках, и на веточках иней.

1993

Беспокойное это животное –
Кровь прохладна, а сердце болит.
Тихо плещется тина болотная,
И звезда со звездой говорит.

Некрасивая, тайно влюбленная,
Глубока, как морская волна,
Как июньская роща – зеленая,
И как бронзовый бюст зелена.

Приоткрыта коробочка лакова...
Не судя, не казня, не дразня,
Как ты, милая, прыгаешь ласково
Надо мною и возле меня!

Мать природа слезы льет.
Влажность правого суда.
Дождь, и снег, и суд идет.
И неведомо куда.

Все равно, и внутри и вовне
Мы живем в незнакомой стране.

Что за дивная участь и честь!
Неужели мы все еще здесь?

В ожиданье несказанных слов,
В атмосфере непуганных снов?

Все проверено: небо в окне,
Все измеренно: окна в огне.

Но в дыму различимы едва
Личных судеб лихие изломы.
Голоса, и стихи, и слова:
Треск и шорох палимой соломы.

Не иметь, не уметь и не сметь...
Времена друг на друга похожи.
Нужно вовремя только успеть
Громко крикнуть: Спасайся кто может!
 

Все уже забываешь...
Кое-как вспоминаю...
Ты себя убиваешь.
Я тебя убиваю.
 

В сердце чисто и остро.
Город, шаткий от пьяниц.
Робинзоновый остров,
Бабы с лицами Пятниц.

Неуверенность чуда.
Незнакомое место.
Хорошо, что покуда
Ничего не известно.

Алых стен сотрясенье.
Сон скрипит каруселью.

И незнанье – спасенье,
И забвенье спасенье.

Деревья, улица, калитка,
Окольный путь самозащиты.

Не время лгать, не надо плакать,
Весенний сад уймет отчаянье,
Он лепесками будет плавать
В твоем окне, в моем стакане.

Все будет честно, по порядку.
Наш долг преодолеть упадок.

Ты приведи себя в порядок,
И мы с тобой пойдем вприсядку.

1

Он крылья свои распростер,
Он главы свои не склонил.
Пылает стоглавый костер
Над нежностью мирных могил.

Еще тишина, тишина...
Но алое тлеет сквозь бред.
У нас и весна, как война,
И осень – превратность побед.

Сады ли, пруды ли цветут –
Рассвет в азиатской крови.

Все спутано: там или тут...
И хоть бы немного любви...

Но некогда. Трубы трубят.
Прохладно, И перья летят.

И тянется вязкая вязь,
И рвется заветная связь.

2

Мы проснемся ни свет, ни заря,
В голове ни вождя, ни царя.

Область боли: затылки и лбы.
Место встреч: тупики и углы.
Мы молчим, а над нами гербы.
Мы одни, а над нами орлы.

А над ними дыханье ворон,
Налетающих с разных сторон.

От ворон никакой обороны,
Потому что орлы без короны.
 

Дни идут рассеянно и вяло,
Грустные, как мордочки макак...
Наконец, шуршащий шум вокзала.
Пыльно, пестро, все совсем не так.

Чужестранцев пламенные очи,
Оформленье проездных бумаг...
Длинный поезд, огненный, как осень,
И зеленый, как исламский флаг.

Стук колес. Забвенье. Обезьянство.
Праздник жизни: праздные мечты.
Крайности любви и постоянства
В полусвете полутемноты.

Все мы едем, потому что бредим,
Всех качает общая волна.
Плоть и кровь предательств и трагедий,
Страшных снов с нестрашными война.

Пассажиры жадно спят на полках.
Кто не спит, запомнят ли они
В темноте мелькающих поселков
Золотые, зыбкие огни...