Проза

          ...и как во власти непонятной стихии оказался во власти маленьких вещей: серые, через плохую копирку отпечатанные листы – инструкция, лиловый чертеж – синька, длинный зеленый карандаш. Самое знаменательное: "Отопление и вентиляция" – книга в углу стола. Часть вторая: "Вентиляция". И прочие мелочи, разбросанные в беспорядке: спички, сигареты, железная скрепка, маленькая пепельница по левую руку, узоры и царапины на доске стола.

          Все это вдруг завладело его существом, и если б это вдруг убрать, он бы задумался: зачем он сам на свете?

          Некоторые линии на столе напоминали хвосты комет на рисунках в древних рукописях, или частиц в камере Вильсона (из синей книги "Физическая и коллоидная химия"), другие походили на дороги, видимые с самолета. Он проследил одну: она была совсем как дорога куда-то далеко-далеко...

          Несколько крючков он прочитал как фонарь или как виселицу...

          Знаки – это рабство? Или освобождение от оков? Или то и другое сразу? Как много всего изображено на столе, который и сам, безусловно, является изображением.

          Изображением чего? Моста, разумеется.

   

          Утро в точности напоминало предыдущее. Он проснулся в семь по будильнику (медленный неприятный звон). Пошел умыться. В зеркале над раковиной увидел сонное растерянное лицо. Долго курил над чашкой жидкого (заварка кончилась) чая.

          Пребывание на работе напоминало ему игру, правила которой он никак не мог постичь и всегда чувствовал себя проигравшим.

          Он поздоровался с вахтером и поднялся в свою комнату, где и остался один со своими бумагами, за столом, доски и царапины которого обозначали тайные немыслимые пути.

          Некоторое время он был там один, думая сам не зная о чем, или ни о чем вообще не думая. Потом его потребовало к себе начальство. Требование было осуществлено заглядыванием лысой головы и тихим, мягким голосом:

          - Зайдите ко мне на минуту.

          В кабинете начальника было душно. Чужие бездушные вещи наполняли его. Блестящие телефонные аппараты, красные папки с бумагами, блокноты, линейки, циркули, прямые холодные карандаши. И, кажется, каждый предмет хотел потеснить соседние, каждый взывал: Вот я!

         

          По своему обыкновению пряча взгляд, начальник разъяснил очередную задачу: нужно было поехать в одно секретное учреждение и выправить там одну совершенно необходимую бумагу. Ввиду секретности учреждения проникновение в него было делом далеко не простым, но:

          - Вы туда попадете – он кивнул, начальник подмигнул, как будто речь шла о каком-то авантюрном приключении, – но пропуск действителен только один день, оформлять его долго и хлопотно, так что вы уж постарайтесь поторопиться и все, что требуется, сделать сегодня. Ваш пропуск будет готов после обеда, так что прямо из столовой поезжайте с богом. Вот адрес. Вы просто на проходной назовете себя и пропуск вам выдадут.

 

          На двух автобусах проехав половину города, он отыскал на грязной безлюдной улице нужную ему проходную, вошел и оказался перед маленьким окошком. Оттуда спросили:

          - Ваше имя?

          Он назвал. Из окошка его некоторое время разглядывали, убедились:

          - Вы ... – и выдали пропуск, – вложите в паспорт.

          Охранник в синей куртке с тигром на рукаве открыл перед ним турникет, потом еще дверь железная и скрипучая, и он оказался на секретной территории.

          Там был чудовищный беспорядок. Какие-то баки, листы железа, мятые вентиляционные короба, куски ржавых труб, доски – все валялось среди больших рыжих луж, расцвеченных нефтяными пятнами.

          Охранник, впустивший его, вышел с ним на улицу, еще раз заглянул в пропуск и показал узкую дорожку – вроде брода – из остатков асфальта и кирпичей, ведущую к одноэтажному белому домику:

          - Вам туда.

          - Спасибо, – и он пустился вприпрыжку.

          Маленькая желтая дверь – сюда что ли входить? – он не сразу решился – как служебный вход в театре, помедлив, все же толкнул дверь на себя. Дверь открылась, он вошел и оказался в узком пустом коридоре. Стену украшал противопожарный плакат, под ним стояла серебристая чашечка на высокой ножке – для окурков. Людей не было. Все двери по сторонам коридора были плотно закрыты, и за ними не было слышно никакого движения.

          Необитаемость. Или они все спрятались и наблюдают за ним? Ждут, как он себя проявит?

          Куда это я попал? И что теперь со мной будет? – почему-то подумал он, хотя ничего страшного, конечно, не должно, было быть… С какой стати? Даже наверно ничего страшного не было... Он постучал в первую дверь. В ответ ни звука. Он осторожно открыл: комната была маленькая, обстановки – два предмета: сияющий унитаз и тусклая желтая раковина...

          - Фу ты...

          В конце концов, он, разумеется, нашел дверь, за которой были люди, они подробно и многословно объяснили ему, к кому обратиться за требуемой бумагой: к начальнику отдела по фамилии... Да какая разница, – можно просто спросить начальника отдела...

          Он так и спросил. Начальник оказался толст, усат, выражение лица имел зверское и деловое, но посетителя выслушал ласково и внимательно.

          - Ладно, сделаем бумагу... Только вот... кому бы это поручить? –

          Начальник забормотал себе под нос, вспоминая: – Антонины нет, Капитолины нет, Магды нет, Люськи?.. – Люськи тоже нет...

          В комнату вошла сотрудница. Молодая, толстенькая, в синем платье.

          - Вот!  Сама идет. Видишь, человек сидит? Ему надо бумагу. Форму №...  Понимаешь? Ну и прекрасно. Значит нарисуешь... Идите с ней. Она вам все сделает...

          И начальник сделал рукой широкий приветливый жест, означающий, что аудиенция окончена.

          Дальше все завертелось с замечательной быстротой. Она привела его в комнату, заставленную пятью или шестью пустыми столами, усадила за один из этих столов, а сама стала готовить бумагу. Движения ее были легки, уверенны, грациозны. Все было закончено в пять минут. Он, сам не зная о чем спросить, спросил:

          - Что-то у вас пусто, безлюдно здесь, у вас всегда так мало людей?

          - Смотря по сезону. Теперь вот все разбрелись: кто на овощной базе, кто в Турции…

          - Понятно... А вы?

          - А мне врачи не велят... – Улыбнулась она.- Да и сама не хочу.

          Он улыбнулся, порадовавшись за нее, и распрощался.

          Седовласый страж за ворота его не выпустил. Посмотрел в пропуск, покачал головой:

          - Не отмечено...

          Снова ему пришлось проделать весь путь вброд до белого домика.

          - Забыли, да?

Он сделал лицо означающее: что ж теперь делать, забыл.

          - И я забыла. – Она начертила закаляку на обороте пропуска: пожалуйста... И поставила штамп.

          Он вздохнул:

          - Грязно у вас.

          Девушка согласилась:

          - Грязно.

          - Как же вы каждый день ходите... А еще секретное предприятие.

          - Оттого и секретно, что грязно, – и лицо у нее при этом было милое и желанное…

          Но – надо было идти. Бумага выдана, больше поводов для разговора не было.

 

          Добытая бумага оказалась куском картона средней величины приблизительно квадратной формы.

          На ней были какие-то цифры, русские и латинские буквы, сокращения слов: "Предпр. Зак. Шифр." В углу размашистыми синими буквами было написано: "Копия", и стояла круглая неразборчивая печать.

   

          Он спрятал бумагу и пошел восвояси.

   

          Мысли в голове вертелись так и сяк, ни на чем определенном не останавливаясь. Появлялись и исчезали.

          Рабочий день кончился, домой еще не хотелось. Счастье свободы? Можно выбирать? Можно просто идти по темным улицам, всей своей сыростью и чернотой, всеми складками камня ожидающими первого снега?

          О, мысли мои! Снизойдите, сойдитесь, соединитесь!

          Автобус был полон людьми, и все они разговаривали. Кто-то жаловался, кто-то хвастал. Он, стоя ко всем спиной, не видел лиц. Только слышал голоса. Одна женщина подробно рассказывала другой, что ест ее маленький: пироги, твороги, каши...

          Неожиданно он решил поехать к одной своей знакомой, посмотреть, как она живет. Он у нее давно не был. Он вспомнил о ней и сразу стал представлять, как она выглядит, говорит, как она встретит его. И как будто ему надо было проверить, так ли все будет, как он себе представил. Так ли она откинет челку со лба, так ли глупо засмеется:" Что-то ты давно не был..."

          Он знал, что кроме него у нее было еще два более или менее постоянных спутника. Причем один был одинокий и пьющий, а другой имел жену и трех детей...

          А, может быть, и не ехать сегодня? Еще когда-нибудь? И вообще…

   

 

          Ночью ему приснился странный и нелепый сон. Почти цветной

          Он лежал в постели, курил. Дым поднимался и уходил. Сон был сер.

          Потом сон стал красен.

          Потом – в основном бледен, осторожно бледен – очень бледно сер. И только немного по краям красен – тревожно.

          С ним вместе работала одна такая милая, юная, некая. Они, собственно, работали в разных отделах, он ее не часто встречал. Работала она, кажется, делопроизводителем или что-то в этом роде – теперь такие должности как-то по другому называются, красиво и не по-нашему.

          Она была удивительно бесцветна. Возможно, это она перекрасила сон.

          Молодая, некрасивая блондинка. Худая, но не стройная. Носит очки. Выражение лица всегда задумчивое. Курит сигареты "Лайт". Говорит мало. Мечтательница? Он так ее себе представлял и чувствовал, что в этом представлении чего-то не хватает. Чего не хватает, он не мог сказать. Как будто, было в ней что-то от рыбы или что-то не совсем здешнее.

          И вот в этом сне она приснилась ему, пришла. Вошла, села. Он смотрел на ее бледную кожу и думал, что она, пожалуй, и ничего. А почему бы и не...

          Они разговаривали о сортах чая, о породах деревьев. Но дальше все стало происходить очень странно. Она подошла к нему близко, так близко, как будто хотела заглянуть в него, как в колодец, и он мог бы, если б хотел, заглянуть, но он взгляд отвел, а тронул ее руку, чтоб взять в свою. Она усмехнулась, покачала головой, отошла и прошла по комнате. 

         – Когда-нибудь в другой раз, ладно?

          Он пожал плечами – ладно.

          Она улыбнулась, но руки не дала. Он пожал плечами. Она прошлась по комнате, вернулась и наклонилась к нему так, что ее маленькая грудь стала вся видна под кофточкой. Разговор ее был странен: – Красное в желтом, в белом – серое, в середине – знаете ли вы? ...рыжий выгоревший квадрат... В правом верхнем углу фиолетовое... Проступает, как сквозь простуду... Огонь и дым малярийного гнева... Белая метель – и сквозь метель... Будет дождь, серый асфальт, там тоска, но плывет, плывет фиолетовое из угла... Понимаете?

          Что это? В руках у нее бумага, та которую он сегодня привез с секретного предприятия. Он попросил:

          - Отдайте, пожалуйста...

          Но девчонка выскользнула за дверь и была такова. Только ее шаги долго были слышны по лестнице…

          Он проснулся. Ничего страшного. Случается, людям снятся и гораздо более глупые сны.

          На другое утро он на работу явился усталым, разбитым и раздражительным. Привезенную с секретного предприятия бумагу – никуда она не делась, ночью был только сон – отдал начальнику.

 

 

            Он сидел за столом. За окном был пожар.

          Пламя захватило целый двухэтажный дом. Но горело довольно далеко, и поэтому никто не обращал внимания. Как будто и не горело.

          Рано утром, когда было еще темно и пламя, и зарево над ним было особенно торжественно страшно, слесаря на пороге механической мастерской шумно спорили – само ли загорелось – или это строители, которым предстояло сносить этот старый дом, решили облегчить себе работу.

   

          Обеденный перерыв. В конторе, где он работал, своей столовой не было. Был неподалеку большой серый комбинат железобетонных конструкций. Чаще всего он ходил обедать туда. Вдоль длинного однообразного грязно-розового забора. Посещение столовой было действие уже почти ритуальное. Только финал бывал немного скомкан: без занавеса уход: шапку – на голову, руки – в рукава, никому, потому что некому, не сказав "Спасибо". – Не кричать же через весь зал и не возвращаться же специально для этого к раздаточной стойке.

          Розовый забор кончается. Высокое крыльцо. Полосатая дверь с пружиной. Через коридор, украшенный белыми флагами объявлений – в высокие двери столовой.

          Там на стенах кафельная плитка, как в ванной, очередь, короткая, как нигде, квадратные столы, тарелки, подносы. За окном – горы песка и щебенки.

          Лица обедающих – квадратные, круглые, вытянутые, славянские, тюркские, монгольские... Говорящие, жующие, сосредоточенные…

          Есть люди, похожие на зверей, есть похожие на птиц, есть похожие на рыб... 

          Но все почему-то люди имеют в своем лице что-то общее с птицей-совой…

          Все-все… Ни одного исключения не знаю… Стоит только посмотреть внимательней и в каждом увидишь сову…

 

          Расплачиваясь у кассы, он еще раз оглянулся на женщину, выставлявшую на железную стойку обеды, разливающую супы и так далее. Он как будто хотел лучше запомнить ее нездоровое, немолодое, но почему-то всегда веселое лицо... Интересно, есть ли у нее дети?

          Встретив его взгляд, раздатчица изобразила на своем лице что-то вроде улыбки, почти улыбку, она устала сегодня. Как бы удивилась она, если б узнала, что он часто о ней думает. Но как она могла бы об этом узнать?

          Неизвестно почему он предполагал, что ее зовут Зинаида. Он выбрал место, установил поднос и, прицепив к вешалке – блестящий никелированный столбик с уродливыми рогами – свое пальто, вернулся за стол.

          Лучше всех в меню было мелко нарезанное морское чудо – кальмар.

   

          После обеда на работе стало трудно: захотелось спать или, наконец, что-нибудь делать.

          Неожиданно он вспомнил, как у писателя Гоголя описано механическое чтение – так читал лакей Чичикова Петрушка в начале первого тома "Мертвых душ".

          Этот необразованный мужик читал, не проникая в смысл, наслаждаясь одним только соединением букв в слова, и мог так читать хоть химию.

          Захотелось попробовать – как это. Он потащил из шкафа первый попавшийся том, стал читать из разных мест.

 

 

 

          ... бывают случай, когда через иловую трубу осадок не выдавливается. Это объясняется наличием плотного осадка, который после перерыва в работе иловой трубы слеживается и не приходит в движение..."

 

          Неожиданно вошедший начальник прервал плавное течение строк. Читающий вздрогнул, как застигнутый за чем-то постыдным. А начальник, войдя, как будто ничего не заметил и прежде всего, спросил о здоровье и самочувствии.

          Услышав, что все, слава богу, в порядке, начальник попросил закурить. Некоторое время молча курили над занятной книжкой об отстойниках и песколовках, потом, по обыкновению, куда попало пряча взгляд, начальник пожаловался, как непросто ему жить и работать.

          - А тут вот еще какое дело... Мне даже неудобно вам это поручать, но больше некому... А сам я, честное слово, не могу – занят... А дело тонкое... Тут не столько производственная, сколько моральная необходимость. Наше учреждение, дай ему бог еще сто лет простоять, скоро отмечает юбилей: полвека – не шутка... Так вот нужно найти один исторический документ. Справку, подтверждающую наш почтенный возраст и, так сказать, первородство. Дело в том, что учреждение наше в таком-то году переименовали, а под нашим прежним именем выступает теперь совершенно другое заведение – безнадежно убыточное и бесперспективное... Но именно они собираются отметить наш юбилей, как свой. Так вот соответствующее подтверждение мы и должны найти... Понимаете?..

          Приоткрылась дверь и в комнату всунулась симпатичная женская головка:

– К телефону... – Начальник убежал, бросив на ходу: – Ладно. Немного позже зайдешь ко мне, поговорим подробно.

          Но и зайти к начальнику поговорить не пришлось – начальник снова спешил и состоявшийся разговор был краток, происходил на лестнице, причем начальник говорил одновременно еще с одним человеком – в белой куртке. Этот человек казался почему-то похожим на портрет, на карандашный рисунок, и даже на карикатурный...  Собственно, что тут особенного? Портреты разве не с человеков срисовывают? Даже и карикатурные…

          Начальник попеременно поворачивался то в одну, то в другую сторону, находился одновременно как бы в двух разных плоскостях – в пересечении плоскостей, он плавно поворачивался и бросал слова направо-налево. Налево, в направлении коридора:

           – ... придется обратиться к архиву...

          Направо, карандашному человеку:

    – ... и, когда вы подтвердите свое согласие, мы в свою очередь... и т. д...

   

          Что ж, архив – так архив ... Архив был большой картонной коробкой, хранящейся в дальнем углу коридора. Там было пыльно, множество бумаг, чертежей, свитков, туда было неприятно и не хотелось лезть, но, если надо...

          - Нет! Вы не поняли... Это совершенно другой архив, не наш – настоящий... Это в Зоевом переулке. Завтра поезжайте. Можете прямо из дома...

          ...Но и к тому “архиву”, который был в большой коробке, пришлось обратится – за отношением полуторагодичной давности о поставках машиностроительным заводом некондиционного оборудования по бросовым ценам.

   

          Там был прах, пыль, дрянь.

          Слова и заголовки бумаг с линиями чертежей казались сплетенными в одно. Плоские изображения смяты, искривлены, перемешаны в трехмерную кашу. Вокруг любых осей поворачивались виды, планы, направляющие, хвостовики, адреса, заголовки, фамилии и красивые неразборчивые подписи.

          На полях одного небольшого формата попалось странное заявление, кем-то оставленное должно быть в минуту раздумья. Чистая лирика, к технической стороне вопроса явно не относящаяся. Чертеж изображал втулку, а сбоку от нее были тусклые, нетвердые слова: "Аппарат летательный летает".

            Он перечитал строку раз, другой, строка преследовала его весь вечер, она вспоминалась, напевалась, бормоталась. Он под нее и уснул: Аппарат летательный летает... летает... летает... Сон.