Проза

 

 

 

 

А как хорошо все начиналось!

Еще бы не хорошо! Если б уже и начиналось нехорошо или недостаточно хорошо, что б теперь с нами было…

 

А как хорошо все начиналось!

Только заповеди «Не судите» я не знал. Судил других, себя приговаривал.

И вся моя жизнь в осуждении, как в поганом огне, сгорела…

Не судите!.. Не судите? А когда война?

А когда у нас не война?

 

А как хорошо все начиналось!

Шел человек к Богу…

А пришел в монастырь.

Бывает, конечно, и наоборот… Всякое бывает… Все мы человеки…

 

А как хорошо все начиналось!

…Самое, может быть, страшное, что я видел, когда расстреливали Белый дом, это один мужичонка, скромный, немолодой, серый. Он, когда из танка выстрелили, и из окна пламя вылетело, и дым пошел, и, возможно, кого-то убили, от радости запрыгал, в ладоши захлопал: «Попали! Попали!» Как будто можно было не попасть…

И почему я его тогда в реку не сбросил?

Это его радостное «попали!» было страшней даже, чем сама стрельба из танков по людям…

«Попали! Попали!» – И смеется. И слабенькими руками машет…

 

А как хорошо все начиналось!

Господи! Прости меня. Прости нас. Прости всех.

Хорошая молитва. Отец Силуан научил. Жаль только – вспоминаем редко…

 

А как хорошо все начиналось!

Начиналось, начиналось, начиналось…

Случается, и теперь еще начинается…

 

А как хорошо все начиналось!

Прыгал, скакал, без ума смеяхся, жил рассеянно…

А теперь: «Тише, тише, не спугните…»

 

А как хорошо все начиналось!

Тепло не по-мартовски. Большая липа у забора. Стоит, что-то слушает. Пока молчит.

Собака тихонько бежит. Белая. Но грязная. И поэтому серой кажется. Но как она ловко на четырех бежит! И хвостом помахивает.

…А я вот, сколько ни пробовал на четырех, никогда у меня ловко не получалось. Всегда нескладно, неловко, медленно…

Неужели я хуже собаки? А что? Очень даже может быть…

 

А как хорошо все начиналось!

Только с книгами трудно было. Иных было вообще нельзя было достать… Моисеево Пятикнижие я в первый раз прочел по изданию Одесской хоральной синагоги… Просто другого не было. И негде было взять. Это бы, может быть, и ничего… Только ведь за три дня! Все Пятикнижие… За три дня. Ровно на три дня Светка книгу дала… И, разумеется, строго секретно…

Евангелие у меня, правда, было. Маленькое, старое, русское. Бабушка где-то достала…

Зато как все дорого было! Как трепетно…

А теперь – всё в огонь. Все подряд: иконы, книги… Это не иконоборческая ересь.

Скорее, наоборот. Слишком наоборот. Страшно много всего «воспроизводится»… И все это, оказавшееся вдруг лишним и ненужным, называется теперь «непопираемым мусором»: в помойку нельзя, только в огонь.

 

А как хорошо все начиналось!

Ученый философ и библиотекарь Николай Федоров думал: «Чист человек и мир только в его источнике, в его детстве: детство и есть возвращение к началу».

…Может быть, это правда… Только я этого не помню. Совершенно не помню себя в том детстве, которое можно было бы назвать невинным. Сколько помню себя, всегда был грешен…

…Большой шкаф в комнате.

На дверце зеркало: до самого пола. Я в него смотрю, и мне не нравится, что я вижу. Я кажусь себе некрасивым. Я не нравлюсь себе. То есть внешность. Мне хотелось бы быть другим. Красивым. Я смотрю на себя и мне мучительно трудно видеть себя некрасивым…

Сколько мне лет? Три? Или еще меньше?

… А детский сад это вообще сплошной грех...

Я собирал на улице грязные камни и черепки и мечтал стать то геологом, то археологом. И о женщинах мечтал… Одно слово: детский сад.

 

А как хорошо все начиналось!

Однажды зимой в воскресенье мороз был градусов до двадцати, и все или почти все утки с поймы Сетуни и соседних прудов бросили свои водоемы и пошли вверх, к пивной стекляшке. Холодно!

Было воскресенье, и все сквозь толпу уток шли, утки красными лапами по снегу и льду топчутся и кричат: не просят, требуют…

Кругом: Кря-кря-кря… Как бы не наступить…

…Теперь в городе уток меньше.

Наверно, съели их. Несмотря на условную непригодность в пищу…

Сначала продовольственные трудности и недостатки, потом всеобщее подорожание и обнищание… Скушали уток.

 

А как хорошо все начиналось!

И мы были почти совсем дети. Только выглядели как взрослые, и паспорта у нас были… А скоро и своих детей завели… Хоть и сами еще дети были…

Только и тогда уже случалось мне (да и не мне одному) видеть во сне ядерную войну… Вернее, ее начало… Всегда просыпался раньше, чем все должно было кончиться…

Не мне одному снилось. Мне и другие такие свои сны рассказывали.

И снилось всем одно, и снилось как-то довольно одинаково…

Два главных душевных устремления управляли наши сны: «успеть все, что можно успеть» и «теперь уже все можно». Ну, и конечно, отчаяние…

…Правда, слесарь Илья, три года отслуживший в ВМФ, побывавший в экваториальных морях и даже высаживавшийся со своим мичманом на берег где-то в Западной Африке (в увольнение, и африканское вино там пил), и в свои 22 года уже отец троих детей, собирался во сне еще и обороняться: вытаскивал на балкон пулемет «Максим» (наверно, из кинофильма «Чапаев»). Но и он тоже прежде всего спешил «успеть все, что можно успеть»…

Потому что потом уже больше ничего не будет… И пулемет (из кинофильма «Чапаев») не поможет.

Мы с ним в одной смене работали, и он так весело рассказывал мне этот свой сон, спокойно и жизнерадостно.

…А мне ко всему в придачу еще приснился однажды мой кот. И это было самое страшное. У меня был тогда чудесный кот. Умный, любимый, свой…

И вот я встретил своего кота в страшном сне про ядерную войну… Уже после того, как я разрывы слышал, и вспышки видел, и падал от них под каменный заборчик, приблизительно так, как учили на военной кафедре…

Георгиевская церковь возле Балчуга показалась мне наклонившейся… Это возле нее я под забор падал: как учили на военных сборах… Когда увидел «вспышку»… А за церковью дым… Я, правда, и не знал тогда, что она Георгиевская, и в Ендове, для меня она просто старая «недействующая» церковь была… Маленькая, серая, красивая… И вот она качнулась, покосилась…

А потом из-за забора выбегает мой кот, испуганный, недоумевающий…

И я изо-всех сил постарался спрятаться, чтоб он меня не заметил. Больше всего на свете в тот миг, во сне, я боялся, что он меня увидит…

Что я ему теперь скажу, чем помогу? Теперь все уже… Теперь я уже ничего не могу.

«Беги теперь сам, – прошептал я ему мысленно, – от меня уже нечего ждать… Теперь я и сам беспомощный…»

 

А как хорошо все начиналось!

Жил-был Зенон. Не сирийский отшельник и не ювелир из Лескова, а простой древний греческий философ. И были у него Апории. Это такие двоедушные и неопределенные существа. Затруднительные и затрудняющие. Унылые и недоуменные. Он их сам из головы выдумал. Про Ахиллеса и черепаху, про Лжеца (почему-то с остова Крит)…

А одна такая Апория рассказывала о том, что когда одно зерно падает, ничего как будто и не слышно, а если целый мешок высыпать, то это совсем другое дело, а почему так получается, вроде и непонятно…

…Ну, а у нас про это безо всякого Зенона совсем по-другому знали. Мужик в кабаке спрашивает:

– Сколь стоит капля водки?

– Капля? Нисколько… Ничего не стоит.

– Ну, так накапайте мне стаканчик…

Не так ли и капли, которые камень точат?..

 

А как хорошо все начиналось!

А потом сгорела библиотека. Российской академии наук… Жалко, конечно… Только как-то не очень жалко…

Все хорошо начиналось! Большие надежды… Молодость, бедность.

Но бедность угнетала. И заработать что-нибудь никакой возможности не представлялось.

«Советская власть» образца «развитого социализьма». Инженерная зарплата.

На «рабочие» должности, где хоть как, но все же платили, меня не брали: во всей моей библиотеке трудовых книжек не было ни одной, где на первой странице не стояло бы хотя бы «незаконченное высшее образование». А с таким диагнозом официально разрешалось тогда только в инженеры.

Дополнительных заработков простому человеку тогда тоже найти трудно было. Однако кто-то находил. В том числе и в этой самой библиотеке, которая теперь сгорела. Оформляли какой-то договор, брали в этой самой библиотеке (которая сгорела) какие-то издания или оттиски статей, писали аннотацию (краткое содержание) и – получали, трудно вообразить, десять рублей…

…Но сколько, помню, ни подымался я по высоким и широким библиотечным ступеням, ни разу для меня работы не находилось… Ни пока учился, ни когда «инженерствовал»… Ни диплом не помогал, ни относительно приличный (тогда еще) «французский письменный»…

А один мой приятель (учились вместе) хвастал: «Как же… Я вот подрабатываю (все в этой самой библиотеке, которая сгорела)… Мне дают статью, я коротко пересказываю, и все… Если иностранные слова или названия надо впечатать, вставлю в другую машинку, с латинским шрифтом… У меня с латинским шрифтом машинка хорошая, маленькая такая… Когда отец в 68-м году в Чехословакии в командировке был, они там типографию разгромили, и ему оттуда машинку подарили…»

Как же хорошо все начиналось! И работы в еще не сгоревшей тогда по общественным наукам библиотеке для меня не находилось, и даже машинки такой у меня не было… Из разгромленной чехословацкой типографии… Слава Богу…

 

А как хорошо все начиналось!

А теперь?

А теперь он с бутылкой в руке и с собакой на поводке.

Но в бутылке Ессентуки, а собака – болонка…

А когда-то был дог ростом с теленка…

 

А как хорошо все начиналось!

Только давно это было…

 Ученый философ и библиотекарь Федоров не очень любил называться ученым, понимал, как это нехорошо… По самому своему положению ученые не обязаны, говорил он, иметь ни сердца, ни воли…

 

А как хорошо все начиналось!

А теперь никакого покоя… Никуда не спрятаться. Всюду эти «колхозники»! То один придет, то другой. Всем что-то надо. Мешают про Общее Дело читать…

 

А как хорошо все начиналось!

Только французы говорят: Si la jeunesse savait, si la vieillesse pouvait… Если бы молодость знала, если бы старость могла… Дураки французы! Ведь если бы «молодость знала», кто, скажите, пожалуйста, дожил бы до старости?

 

А как хорошо все начиналось!

…Опять то же самое… Начиналось, начиналось, начиналось… А что делать? Надо же хотя б за что-то держаться, а то я совсем упаду… Хорошо уже и то, что хорошо начиналось…

 

А как хорошо все начиналось!

Помнить бы еще это самое. Это странное, очевидное и невероятное: «Не судите!..»