Проза

 

 

 

А как хорошо все начиналось!

…А теперь…Что прогнозируется – никто не знает. И куда прятаться от того, что прогнозируется, тоже никто не знает…

 

А как хорошо все начиналось!

В позапрошлом, кажется, году, на Сретенье я решил устроить себе праздник.

И устроил. Пошел на службу в такой дорогой моему сердцу храм Св. Николая в Кузнецах. Расписания служб я, конечно, не знал, и потому не опоздал, а наоборот, пришел раньше. Оказался почти у самого аналоя. Праздник!

И вдруг служба прерывается. Выходит молодой батюшка и читает. Поздравление с праздником…От патриарха…

С «днем православной молодежи»…

Может быть, я дурак, но я едва не застонал от «мучительного несоответствия».

Думал, может, из храма выйти, уйти, убежать… Оглянулся, сзади люди стеной, полный храм… И не выйти…

Плакать захотелось… Неужели у нас настоящих праздников мало… Неужели еще такие чудеса выдумывать… Зачем?!.

Между тем, молодой священник дочитал, что положено, и вышел настоятель, отец Владимир:

– Да, конечно, праздник православной молодежи… Молодежь у нас должна, конечно… И все другие правильные слова…

– …Ну, раньше-то этот праздник как бы стариковским, что ли, считался… Святому Семеону Богоприимцу-то очень немало лет было…

Все! Отпустило. Оттаяло. Праздник вернулся.

«Ныне отпущаеши…»

 

А как хорошо все начиналось!

Чудес хотелось… А разве теперь не хочется?

 

А как хорошо все начиналось!

Давно, правда, это было. В девяносто каком-то году. В Крыму. В Планерском.

Еще не совсем осень была. И на деревьях листья.

Домик и дворик перед домиком. Домик маленький, но белый-белый. Такой белый, что глазам больно. И дворик перед ним маленький, и во дворике садик. Тоже маленький. Деревьев семь или восемь… Сливы, яблони… Молодые, тонкие. Но не только плодов, даже листьев на них нет. Ни одного листика. Только на краю, на одной сливе, на самом верху два или три еще зеленых листа, такие яркие, такие веселые… А перед этим деревцем стоит на задних ногах белая коза и ласково так к ним тянется…

 

А как хорошо все начиналось!

Лето. Начало вечера. Переулки влево от Павелецкого. Я выхожу на Щипок. На перекрестке бомж. Бездомный человек. Старый. Очень худой. На костылях. Одной ноги выше колена нет. Бездомный и безногий. Крошит хлеб. Голуби подлетают.

– Ах, как хорошо, – говорит он, – и сам покушал, и птичек покормил… Как хорошо! Слава Богу… И лицо его радостно светится.

 

А как хорошо все начиналось!

«Средь берез и облаков

Стоит школа дураков» –

Дразнилка была такая.

Берез там, правда, никаких нет. И не было. Облака были. Белые. Пролетали. Но немного. Потому что из-за высоты домов (и улица не очень широкая) неба там не очень много видно.

Школа дураков и теперь стоит. Вернее, здание школы. Дураков нет. Выбыли, выехали или поумнели. В том доме, добротном, темно-красном, кирпичном, с высоким крыльцом, живет теперь какой-то арбитражный суд, то есть, исключительно умные люди. Зато школа напротив, которая прежде была нормальная, обыкновенная, № 519, теперь – «школа коррекции». То есть она теперь стала как бы вместо школы дураков.

…Я в Школе Дураков не учился. А учился напротив, в 519-ой.

…«Наши», из «нормальной школы», «дураков» из школы напротив, дразнили. Обижали. Даже камнями кидали. У них учебный день был короче, они уходили по домам как раз, когда у нас была перемена перед последним уроком.

Я «дураков» не дразнил. Я их боялся и, может быть, немного жалел. Но больше боялся. Не потому, что они могли быть какие-нибудь опасные «дураки», в этом смысле я сам был тогда вполне бесстрашный дурак. Я боялся их тронуть, «прикоснуться», даже смотрел с осторожностью. Как на нечистых, «заразных». Брезговал. То есть не сострадание хранило меня от греха, а брезгливость.

Может быть, подсознательно чувствовал и в себе что-то такое, за что их в отдельную школу определили…

…Особенно помню одного. Огромного роста с большими глазами и в огромных очках. Лицо его всегда было повернуто вверх, к небу… Его не трогали. Он не ходил один. Его из школы забирала бабушка. Рядом с ним, огромным и беспомощным, она казалась такой маленькой…

 

А как хорошо все начиналось!

А теперь вот в монастырь новые трудники прибыли. Четками весело помахивают, как юные ослики хвостами.

Всему удивляются: «Ну, тараканы, в натуре…»

Скоро начнут «Отче наш» учить. Если, конечно, на общую трапезную ходить будут.

Спаси их, Господи! И нас спаси… Уж очень они хитрые, которые с четками…

 

А как хорошо все начиналось!

Все было. И 9 было, и 10. И половина одиннадцатого. А теперь все это прошло. Полдень скоро.

 

А как хорошо все начиналось!

…Только к чему это? «Как хорошо все начиналось!..» да «Как хорошо все начиналось!..»

Зачем оглядываться? Зачем в прошлое смотреть? Надо в будущее…

Так и я в будущее смотрю. Полдень скоро. А там, может быть, Бог даст, и обед.

 

А как хорошо все начиналось!

Вот кошка у нас, такая худая, такая маленькая, такая глупая, а попостилась два дни (некому было покормить) и – голубя поймала…

А если и мне, например, два дни усердно попоститься, может, и я кого-нибудь поймаю? Только б лишнего или ненужного чего-нибудь или кого-нибудь не поймать…

Как в народных рассказах о балканской войне:

– Иван! Ты где?

– Я турка поймал!

– Так веди сюда!

– А он не идет!

– Ну, так сам иди.

– А он меня не пускает…

Так что, может, лучше и не пробовать?.. И не поститься?..

 

А как хорошо все начиналось!

Начиналось, начиналось, начиналось…

Миша – строитель. Плотник. По опалубке. Он маленького роста, лысый, страшно худой, очень веселый, живой, с богатой мимикой и выглядит молодо.

Последнее, что он строил, перед тем как нам случилось познакомиться, было нечто под названием «Москва-Сити». На Пресне. Получилось не очень.

Не только в том смысле, какая чудища в конце концов, уже без Миши, состроилась, но и в том смысле, что ему не заплатили, как теперь говорят, «кинули»…

То есть не совсем кинули, что-то все же заплатили, но совсем не то, что обещали… Получилось, работали почти даром.

«Дело в том, – объяснял Миша, – что уже сделанное то и дело приходилось срубать и переделывать… То ли проект менялся, то ли что-то пересогласовывали… А бетон там был М700 и щебенка гранитная…»

А за ломку и переделку им не заплатили. Вот и получилось, что зря работали…

Мы с Мишей часто курили на лавочке, разговаривали. С ним было легко, просто. Никакими сверхценными идеями он нагружен не был и другим не навязывал…

Живой человек. Настоящий. Скромный, как бы даже немного застенчивый…

Кое-что про себя он все же рассказал. Военный. Майор в отставке. Афганистан. Не десант. Горнострелковая дивизия. Единственная в Вооруженных силах.

Майорские погоны Миша проносил недолго: в девяносто первом году уволился. Написал рапорт. Поэтому никаких особенных военных пенсий он не получал. Только «военкоматовские»: за ранение…

«Под минометы попали… И вот как вышло… Ребята вынесли…»

Он как будто даже удивлялся, что его не бросили. Улыбался…

Так случилось, что некоторое время спустя Миша при мне в первый раз в жизни готовился к исповеди. Задавал всякие вопросы.

Я, как мог, не отвечал. Старался не отвечать. Отсылал к священнику.

В самом деле, я сам дурак, что я могу объяснить и какое имею право?

Но Миша все равно спрашивал:

– Но вот тут-то как… Непонятно… На войне был… Стрелял, убивал… Это как бы понятно… Война… Но ведь я и своих раненых приказывал добивать… Это-то как?.. И по-другому нельзя было… Такая война была…

 

А как хорошо все начиналось!

Но… Все проходит. Времена меняются. Имена меняются. И Василий Андреевич был когда-то просто Васей. И Чингисхан был сначала Темучином…

То же по географии. И Петербург стали звать сначала Петроградом, потом Ленинградом, а потом переназвали обратно…

И в Калининской области был город Калинин. А потом его обратно переименовали… И вот однажды:

Негритенок из города Тверь

Постучался в известную дверь

И сказал: «Я ни в чем не повинен,

Но по матери – тоже Калинин.

И нельзя ли мне тоже теперь

Проживать под фамилией Тверь…»

 

А как хорошо все начиналось!

Жили-были две сестры. Знатные, богатые женщины. Боярыня и княгиня. Феодосия и Евдокия. Верные дочери своего времени.

Молились, трудились, постились… Веровали и верили! Боролись и не сдавались…

И за все это самое или просто из-за стечения обстоятельств и «исторической ситуации» («текущий момент») их замучили в земляных тюрьмах (в ямах) в Боровске, на Городище. Страшно и больно читать, как об этом в их житие рассказывается:

Просит Феодосия (в иночестве Феодора) стрельца:

– Принеси калачика…

– Не смею, матушка… Боюсь…

…Теперь там Крест и часовня. Новая, блестящая, Старообрядческая.

Слева от часовни – Нарсуд. За ним – ДОСААФ… Впереди, над обрывом, за железной оградкой небольшой камень с железной кованой розочкой, грубовато выкрашенной в зеленой цвет, и надписью с обещанием поставить здесь памятник героям – 1380-го года.

Справа – Управа, Народное собрание – и еще чего-то такое же, простым людям совершенно непонятное, удивительное и загадочное. И не запомнить даже: на особняке четыре вывески и два флага.

Перед часовней длинный деревянный зеленый дом с белыми железными решетками на окнах, в нем обитает что-то кадастровое и топографическое…

Но ближе всего Нарсуд. И к часовне, и ко Кресту…

Между управой и топографически-кадастровым домом припаркован автомобиль. «Газель». На «газели» написано: «Программа “Счастливое материнство”. По Калужской области…»

Что бы сие значило? Может быть, они на этой новенькой синей «газели» по Калужской области Счастливое материнство развозят?

Кто посмеет сказать, что чудес не бывает… Может, и развозят… Полный автомобиль счастливого материнства…

А с другой стороны от Нарсуда и как бы на пути к нему – памятник Циолковскому.

Но на идущих (и на ведомых) в суд Циолковский не глядит: он в небо смотрит…