Онтологические прогулки

     Я уже несколько раз обращал внимание на то, что во второй половине 19-го и в начале 20-го веков одной из наиболее существенных задач русской культуры являлось освоение опыта западной культуры, в том числе – освоение опыта западной философии. Причем, освоение опыта западной философии не в качестве особенного, отдельного и в силу этого специфического феномена, а как важного элемента мировой, современной цивилизации. Я уже обращал внимание на то, что и философия (какая бы то ни было, соответственно, и западная, и восточная, и русская), и сельское хозяйство (аналогично), и литература, и промышленность, и музыка, и т.д., возникают и существуют именно как элементы, феномены современной цивилизации. Так русская литература, как французская или английская, возникла именно как часть литературы мировой; не является исключением и западная философия, которая возникла и развивается как феномен современного типа. Поэтому не может быть никакой особенной русской философии, а если таковая есть и она существует как отдельный феномен, то самое подходящее место ей – в формате сохранения культурного наследия ЮНЕСКО, наряду с технологией добычи соли в Перу или практикой черчения в МАРХИ.

     Любой современный феномен тотален для всей современной цивилизации, поэтому русский философ, если он не исключительно местное явление, по необходимости может и должен быть философом мировым, современным, то есть сформированным феноменом философии и, в свою очередь, формировать философию как мировую. И что мы видим: Бердяев, Шестов, Мережковский и современные им соотечественники в качестве своей задачи ставят не развитие философии как "общего дела" для всех философов, а, наоборот, отстранение от неё как чуждой им и одновременно – распространение представлений об особенности, своеобразности и исключительности русской культуры. Результат такой пропаганды – очевидная отсталость отечественной мысли, её местечковость и почти нулевое взаимодействие с философией мировой, не говоря уже о достойном вхождении в неё; вместо партнёрства в одном общем деле, русским остается только изучать, критиковать или следовать чужой работе, - жалкая участь!

     Открываю первую главу книги Павла Флоренского "Столп и утверждение истины" и читаю:

     "Ведь, церковность – вот имя тому пристанищу, где умиряется тревога сердца, где усмиряются притязания разума, где великий покой нисходит в разум. Пусть ни я, ни другой кто не мог, не может и, конечно, не сможет определить, что есть церковность! Пусть пытающиеся сделать это оспаривают друг друга и взаимно отрицают формулу церковности! Самая эта неопределимость церковности, её неуловимость для логических терминов, её несказанность не доказывает ли, что церковность – это жизнь, особая, новая жизнь, данная человекам, но, подобно всякой жизни, недоступная рассудку".

     ...после чего Флоренский характеризует и католичество, и протестанство как имеющие в своих основаниях – понятия, "понятие церковно-юридическое у католиков и понятие церковно-научное - у протестантов. Но, становясь высшим критерием, понятие делает уже ненужным всякое проявление жизни. Мало того, так как никакая жизнь не может быть соизмерима с понятием, то всякое движение жизни неизбежно переливается за намеченные понятием границы и, тем самым, оказывается зловредным, нетерпимым".

     Из чего им делается вывод:

     "Неопределимость православной церковности есть лучшее доказательство ее жизненности".

     После чего даётся определение "неопределимой" церковности:

     "Что такое церковность? Это – новая жизнь, жизнь в Духе".

     На паре листов обращения "к читателю" этот восторженный лепет Флоренского показывает, что он находится уже и вне традиций богословия, и вне современной философии. Ведь в развиваемом им смысле и блоха неопределима, а потому должна быть "новой жизнью". Чем же тогда занимались Иоанн Златоуст, Августин и Феофан Затворник? И чем занимается он сам? Например, в следующих главах, где он рассуждает о законе тождества, который он сначала почему-то посчитал "претендующим на абсолютную все-общность", после чего он эту абсолютность и раскритиковал. Откуда он взял абсолютность закона тождества, неизвестно, в истории философии такой абсолютизации нет. Как нет и того значения философского эпохе’ или редукции, которое снова непонятно откуда взял Павел Флоренский:

     "Выходит даже не утверждение и отрицание, а безумное вскидывание и корча, неистовое топтание на месте, метание из стороны в сторону, – какой-то нечленораздельный философский вопль. В результате же – воздержание от суждения, абсолютная эпохе’, но не как спокойный и безстрастный отказ от суждения, а как затаенная внутренняя боль, стискивающая зубы и напрягающая каждый нерв и каждый мускул в усилии, чтобы только не вскрикнуть и не завыть окончательно безумным воем".

     Вот такое отношение русского философа к одной из самых совершенных концепций, разработанных мировой философией, –  техносу феноменологической редукции! Флоренский не ставит перед собой задачу освоения накопленного опыта и задачу его дальнейшего развития, он этот опыт не понимает, но  – использует в своих целях, эмоционально накачивая себя и читателя. Лесков называл это "русским пересмотром": проявить своё мастерство и удаль, подковать блоху, а что с ней будет после этого, сможет ли она танцевать, русского мастера уже не волнует. Левша искусен, талантлив, даже гениален, но необразован, его искусство не развивает человечество, как не развивает философию гений и искусство Флоренского.

     Который продолжает:

     "Итак, если Истина есть, то она – реальная разумность и разумная реальность; она есть конечная бесконечность и бесконечная конечность, актуальная бесконечность, Бесконечное, мыслимое как цело-купное Единство, как единый, в себе законченый субъкт.  ...к утвержлению Истины, как само-доказательного Субъекта, который через себя постигается и доказуется, Субъекта, который безусловно Господин себе, Господь, владеет синтезированным в единство и даже в единичность бесконечным рядом всех своих обоснований, господствует над всеми своими основаниями. Мы не можем конкретно мыслить такого Субъекта, ибо не можем синтезировать бесконечный ряд во всей его целокупности; на пути последовательных синтезов мы всегда будем видеть лишь конечное и условное. Бесконечная Единица трансцендентна для человеческих достижений".

     Вглядимся в этот "русский пересмотр": во-первых, здесь Флоренскому пригодился бы навык применения закона тождества, тогда он смог бы сохранить тождественность значений вводимых им терминов в продолжении всего рассуждения, но у него другая задача – подвести под трансцендентность, поэтому у него рассуждение строится не внутренним соотношением терминов, в "спущенным сверху" распоряжением. Скоро в советской России именно так будут назначать философами. Итак, в одном рассуждении истина превращается в реальность, реальность в бесконечность, бесконечность в единство, единство в субъект, субъект в господина, господин в господа.

     Во-вторых, если бы Флоренский действительно изучил бы накопленный к тому времени опыт в философии, прежде всего, – опыт атомистики, и в науке, прежде всего, – в математике и физике, то он знал бы, что невозможность в данный момент времени и пространства представить, например, весь натуральный ряд чисел, нашу галактику или мультиленную, совершенно не означает, что эти феномены (целостности или субъекты) трансцендентны человеку. По формуле (технологии) получения любого числа натурального ряда каждое число задано формально и, следовательно, в любой момент может быть актуализировано, получено актуально. Здесь сказывается узость мышления русского философа: и философия, и наука – цивилизационные феномены, континуум их существования растянут во времени и пространстве несоизмеримо не только с неким данным моментом времени жизни конкретного человека (что пытается использовать Флоренский в качестве аргумента), но со всей протяженностью его жизни вообще. Философия, наука, искусство, технос и т.д. – феномены человечества, а не человека, у них другие формы существования: то, что невозможно одному человеку и в своей целостности дано ему только формально, для человечества дано актуально. Цивилизационные феномены живут по своему собственному времени, а не по времени состояний конкретного человека. Таким образом, и натуральный ряд чисел, и вселенная даны человеку, а точнее – человечеству, не трансцендентно, а трансцендентально, по форме, которая позволяет достигать необходимого элемента целостности при решении актуальных задач. По формуле Декарта: "душа мыслит всегда".

     Истина – то, что доступно в любой момент по разработанной технологии. Возможность каждого человека в любой момент взять в руку ложку одним лишь намерением (направленностью на это внимания),  – трансцендентальная истина всего человечества, результат растянутого на миллионы лет опыта, актуальность формального, конечность бесконечного и разумность реального, если воспользоваться словами пламенного, но неопытного Флоренского, который, как и косой левша, ломает, портит достигнутое человечеством качество мышления, чтобы продемонстрировать свою искусную верность добрым традициям.

     Закончу это эссе несколько вольным, но все же достаточно точным сравнением русских философов 19-го, первой половины 20-го веков с героями Николая Лескова: и те, и другие очарованы, находятся под властью злого очарования, зло которого заключается не в возрождении или защите православия, а в том, что это возрождение и эта защита православия сами являются наваждением, почти колдовством. Приведу и обратный пример, из той же русской литературы, - тех, кто не возрождал и не защищал православие, но нёс его в себе и собой как уже освоенный опыт, как то, что не требует никаких – защиты, обоснования, возрождения, пропаганды, потому что человек уже сформирован православием, уже спасен, уже прославлен, - "пьяненьких" Федора Достоевского.