Еще длится пасхальный канон...
Андрей Голов (02/06/2020)
Соседская бабушка
Как нам надо порой на свете мало,
Чтобы в чудо поверила душа!
…Долго бабка соседская хворала,
В бесполезном тепле едва дыша,
И соседки дотошные, под вечер
Собираясь на лавочке опять,
С оговоркой, но заводили речи,
Что, наверное,
Больше ей не встать.
Но за речкою радуга упала,
Над поляной повис пчелиный гул,
И, как исстари, сам Иван Купала
По лужайкам дождем грибным плеснул.
И она, оживая понемножку,
Поднимаясь над краешком судьбы,
Через день поднялась,
Взяла лукошко
И – зарей пошагала по грибы.
Что грибы ей и вся грибная прелесть?
Нет, платок полинявший теребя,
Ей такой же, как прежде, захотелось
На прощанье почувствовать себя
И увидеть, что ей еще по силам
Хоть какой-никакой, а все же труд,
И хоть кровь чуть течет по старым жилам,
Очи – видят,
А ноженьки – идут…
Сердце, сердце, ну что тебе за дело
До шагов ее шатких в море трав?
Отчего ты так странно посветлело,
Эту бабушку
В роще повстречав?
Или спящих под русскими крестами
Твоих дедов напомнила она?
Старый клен,
Обними ее ветвями,
Помоги ей, лесная тишина:
Пусть забудет хворобы и усталость
На тропинке сквозь эту благодать,
И о том, сколько ей еще осталось,
Хоть до дома
Не будет вспоминать…
Белёк
Не динозавра и не мотылька,
Не змей в пустыне и мурен в пучине –
Воспой, о муза, кроткого белька,
Творяща чин взросления на льдине.
Одним – размах крыла и хоботка
Иль таинство зобастого таланта,
А у пушистомудрого белька –
Глазенок безглагольное бельканто.
Пока медведь, разлапист и клыкаст,
Пак ломкий паки претворяет в сушу,
Белек, как заполярный исихаст,
Благим молчанием спасает душу,
И, ни пушинкою не шевеля,
Но нос прикрыв четверокогтой дланью,
О Божием величье размышля-
ет при великом северном сиянье,
Том, что на черном куколе веков
Мерцая, аки ледяная глыба,
Играет над крестами Соловков
И ликами Архангельска пошиба.
И там, где в стычке мнишеских сердец
Вскипали церквеборческие драмы,
Белек – благоуветливый белец,
Послушник эволюции и мамы,
Что, честно подавляя аппетит
В безрыбые звенящие метели,
У лунки бело чадо сторожит,
Как на краю Крещенские купели.
Пони
Что за грохот раскатистый наши своды потряс?
Кто там ржет – кирасиры или кони?
Это выпало зрителям увидать в первый раз
Нашу прелесть косматенькую – пони.
Верно, ей, разумеется, не с быком наравне
Плуг ворочить по отчим нивам милым,
И мортиры подтаскивать при осаде к стене
Ей, капризнице хрупкой, не по силам.
Но недаром отпущено каждой твари свое
И флейтисты ведь тоже музыканты…
А какая изысканность – усадить на нее
Семилетние прелести инфанты!
Или бой гладиаторский, римской славе подстать,
Воскрешая зимой под рокот лиры,
Войско карликов герцога в седла пони загнать
И устроить потешные турниры.
То-то вспыхнет побоище – не найти горячей:
Щит – кастрюльная крышка, копья – палка!
Не дочтутся убогие, кто зубов, кто очей,
Да и пони, сказать по правде, жалко.
Глаз лукавый – с прожилками, лучший градусник – нос,
Роскошь гривы затмит любую пряжу.
Подойди, моя умница; вот моченый овес –
Кушай, кушай, а я тебя поглажу.
Старые мастера
Старые мастера. Праздничный звон подков,
Пышная чехарда золота и железа.
Робкий просвет весны в строчках патериков:
Не уступи греху, истовая аскеза!
Старец, что задремал в мирной тени олив,
Властный оскал руин римского монумента;
Лодочка и скала, вплавленная в залив –
Сладкие миражи горького кватроченто.
В щедрых садах дриад вновь виноград поспел,
Чашей в своей руке сменит перо вития.
Тяжесть туник и риз, и бестелесность тел –
Разве не твой завет, строгая Византия?
В окнах палаццо свет перед зарей погас,
Девичий сон хранит ласковый хлад постели,
Но у холстов уже ловят рассветный час
Славные мастера Джотто и Боттичелли.
Праотец Авраам, славой встречая дождь,
Овцы своя пасет под балдахином лета;
Урию смерь зовет, и иудейский вождь
Прямо в ассириян целит из арбалета.
Дряхлый Иероним посохом отстранит
Бесам наперекор сладкие искушенья,
И у резных хребтов пасмурных пирамид
Сына Марии ждет славный удел спасенья.
Ждут его синедрион, крест и Пилатов суд –
И в Гефсиманский сад с учениками вровень
Старые мастера следом за Ним придут
И принесут тебе тела Его и крови,
И отстранят свечой сумерки красоты,
И подадут холсты, словно подносы в храме,
Чтобы вкусил и ты, чтобы испил и ты
Света, что был и есть в мире и над мирами.
У афонитов
У святых афонитов нет
Ни палат, ни звона монет –
Есть лишь бьющая сквозь слова
Энтелехия естества.
У святых афонитов нет
Лишних дней и случайных лет,
Но и ящерка прибежит
Их послушать у древлих плит.
У святых афонитов есть
Вертоград, имущий процвесть,
И парáклисов ветхость зде
Вифлеемския вслед звезде.
У святых афонитов есть
Отчий навык – очи возвесть
И, презрев земные пути,
По молитве в небо взойти.
Так о чем мятешься, душа,
В русской скверне едва дыша?
Еще длится пасхальный канон
И Владычицу славит Афон.
Афон
Афон. Исход крылатых горных кряжей
Из плоскости античных аксиом
Нетороплив, как проповедь бессмертья,
И, четки валунов перебирая,
Готовые вспорхнуть, как птичья стая,
Рассказывает всем, что исихазм –
Обряд эсхатологии исхода
Излишнего – из тела и души,
И подлинного знания – из мира,
Вконец запутавшегося в своих
Империях и эмпиреях. Вера
Одна возносит к Логосу свои
Онтологические вертикали,
Седую твердь у моря превращая
В суровый благовещенский подсвечник,
Зажженный пред стопами Приснодевы
В знак благодарности за дар безмолвья
И подвиг умолчания о том,
Что, в явь врываясь бденьем и крестом,
У неземного на земном пороге,
Ты можешь обрести в себе самом
Светящееся веденье о Боге
И перестать дробиться на слова,
Скитанья, жесты скорби и блаженства,
И досягнуть за гранью естества
Недосягаемое совершенство –
Прозрачное, как знание икон
О том, что смертный взор не прозревает,
Как небеса, в которые Афон
Моления и нимбы упирает.
Валаам
Зябкий сивер звенит над валунами,
На которых смирил свой гнев ледник.
Как он ясно звучит на Валааме –
Древних рун непридуманный язык!
Торопливо-изменчивое лето
В сосны ветхие прячется – онó
Исступленным двуперстием аскетов
За века
Ни на день не продленó.
Но какая торжественность угрюмо
Светит в этой холодной красоте,
Беспощадной,
Как слово Аввакума,
Безотрадной,
Как вьюга в темноте.
Как бледны эти краски – в четверть силы –
Небо, камни, воды седая гладь;
Но природе их скудости хватило,
Чтоб величье нетварное создать.
И церквушки, застывшие, как стража,
И – земной искупленье немоты –
Две рябинки о том душе расскажут,
Что не помнят
Ни книги, ни холсты…
Тропарион умилительный
Свв. Страстотерпицам Ольге, Татиане, Марии, Анастасии
Кто их надоумил и сподобил,
этих дивно – на всю Российскую империю – прекрасных
девочек, из коих ни одна
не пойдет под венец (ибо инаго венца взыскуют)
родиться не под гербами Нарышкиных или Юсуповых,
а восприять державное – Романовы?
Кто им судил ласкаться к папе,
доброглазо-задумчивому,
словно на серовском портрете (помните?),
называя его не как все про все
(батюшка, тятя, папенька),
а кратким и кротким: Государь?
Кто их учил
неизменно носить не панамки с платочками,
а круглые ленты по благолепокудрию
и круглые, непременно круглые,
(с розами или бантами), именно круглые шляпки,
похожие (да что там) прообразующие нимбы?
Кто их впервые протитуловал мученицами,
их, гордо и с провидческим смирением
отдергивавших пальчики от эрцгерцогских уст,
и даже отбиваясь от нестиранопортяночной солдатни,
веровать, что они хранят себя только и единственно
для Творца и Господа Всяческих?
Кто домыслился так заснять их
в ссылке, в Сибири-Зауралье,
с хрупкими шейками и обритыми головками,
так дивно – на всю Российскую империю – прекрасных,
словно готовя их к выкрестовской гильотине
или тем паче – неподступной афонской костнице?
Оле благоверия врагам твоим, Государю Николае!
Оле наследникочаяния твоего, императрице Александро!
Оле велемученичества твоего, цесаревичу Алексие!
Вам же како хвалу сплести, цесаревны?
Сколько жен при Кресте Христовом стояло?
Вот и на Русской Голгофе тот же счет...
“Кореец”
Сколько мученических венцов
Над крестами рей твоих реет –
Обреченная слава отцов,
Канонерская лодка “Кореец!”
Стяг Андреевский, где ж твой апо-
криф и гордый салют по столицам?!..
Вот – стальная волна Чемульпо
Русской кровью недаром дымится.
Изрешечен с обоих бортов,
Не спускает российского стяга
Пушки вздыбивший наизготов
Верный оруженосец “Варяга”.
Порт-Артура страдальцы-кресты
Дмят к тебе якоря золотые...
Дай нам Бог умереть, как и ты,
Заслоняя собою Россию!
Самураи учились стрельбе,
Перед топками бусидо греясь.
Буди пухом пучина тебе –
Канонерская лодка “Кореец”.
Сколько вдовьих и детских слез
Окропят дома вечный твой отдых.
Помяни тебя русский Христос
В строгом храме Спаса на Водах.
Ты ж под ртутью корейских зыбей
За порогом прощальной минуты
Из одной чаши славу испей
С канониром Чесмы и Гангута!
Старец Николай
Покуда сонм волхвов отверз свое окно
И знак антихристов огнём ледяным рдеет,
Геронт Гурьянов днесь горчичное зерно
Под русскою смоковницей лелеет.
Коликий парафраз явлен в его судьбе!
Вместь Галилейского Запсковье никнет выей.
Иное канет в камнь, иное прозябе
Венцами старчества по-над Россией.
До часа попустив языческую гнусь,
Прикинувшуюся двулептовой вдовицей,
Господь опять пришел в Свою Святую Русь –
Но не одной Туринской плащаницей:
Пришел страдальцами, забывшими о Нём,
И неизбывною слезой и болью женской,
И седмикрестие сорвавшим судным днём
По-с Новодевичья и со Смоленской.
Пришел как Судия, а не сусальный Спас,
Четверотварный жезл простерший к русской яме,
И, обличая вся, глядит и верит в нас
Геронтовыми кроткими очами.
Взокрылит ли горé стези твоей метá,
Метнется ли путем отторгнутых и лишних –
Не спрашивай его, не вопрошай Христа:
Люби, молись и веруй славе вышних.
Граф-гуру
О граф Толстой, перекрыватель крыш,
Поклонник руссоистския натуры,
Предтеча индуистских махариш
И сочнощеких гуру, что три шкуры
Сдирают с гаутамовых джатак,
Апостола Фому казнив в оковах –
И кровь его горит на них, как знак
Безблагодатности. Врагов Христовых,
Поклонников любавичской звезды,
Штундистов, редстокистов, духоборов
Граф сильно уважает за труды,
Гордыню фронды и изгойский норов,
И делит с ними стол и звон монет –
Изжогой просвещенческого дела –
Лишь православным в его сердце нет
Ни веры, ни прощенья, ни удела.
Напрасно вся монашеская рать
И Серафим – вневременной и древний –
Стремится днесь дух мирен стяжевать:
Ведь мир душевный – подлостью душевной
Нарек яснополянский гуру, вкус
К фрейдизму не утратив до могилы.
Лишь Церковь – ю же созида Исус –
Духовно сублимированной силы
Напрасно ждет от графа. Как ни кинь –
Богоискатель суть миноискатель.
Среди лесов, вертепов и пустынь
Бредет он, горней правды осязатель –
А взрыв давно уж грянул... Бог ли с ним
Или иной – не знает Русь святая,
Измученный гордыней терафим
Под бугорок бескрестный полагая.
Тургеневский мотив
Грачи зовут Саврасова. Лучи
Скользят по пухлым томикам Жорж Санд
И быстро отнимают у Минеи
Внимание читательниц. Весна
И модная двухстволка избавляют
От зимней безысходности. Мужчины
Кой-как дождутся Фоминой недели,
Из Пушкина припомнят пару строф
И развезут по клубам и охотам
Истории и бакенбарды. Смех
Пойдет с грехом привычно рифмоваться
И отберет вконец у старых дев
Надежду на замужество. Цветы
Еще побудут в выцветших альбомах
И пышно покрасуются на шляпках
Прямехонько из Нижнего и Ниццы
Под вальс Ивана Страуса. Портнихи
Фасоны получают из Парижа
И не берут охулки на иглу,
Преображая тело. Лишь душа,
Как дым осенний накануне нови,
Пребудет невостребованной, словно
Стихотворенье в прозе о собаке
И воробье. Лишь нежность и любовь
Протянут бытию крупинку смысла
На пальчиках, чей жест для поцелуя
Протянут – а закончится крестом:
Владимирским в петлице мужа – или
Тяжелым парамантом на груди
Игуменьи в монастыре, чья тень
Дрожит на рельсах, мчащихся в Европу.
Петровское угощение
Чаркам золотым так отрадно гореть.
Где ж вы – стародавние русские брашна?
Ломятся столы – а на царскую снедь
Даже посмотреть – и то страшно!
Вот бы для начала порадовать зуб
Хрусткою капусткой, белужиной, студнем –
А тебе несут черепаховый суп,
Кости, как собакам паскудным.
А уж чтоб крещеных совсем доконать,
Царь повелевает и в шутку, и в злобу
Устрицы живьем непременно глотать,
Кофеем поганить утробу…
Жуй на сыре плесень, глотай эту тварь
А потом – хлебай марциальные воды.
Нечего сказать: угостил государь
Знатные боярские роды!
Раньше бы ушицы откушали в честь,
Репки, как пошло с сотворения мира:
А теперь – домой, да хоть хлебца поесть
После государева пира!
Даже и в застолье с царем не схитри:
Крепости он брал и, в осаде не промах,
Принялся бояр изводить изнутри,
Проведя подкоп через стомах.
Нет бы по-простецки всплакнуть от обид,
На проклятых немцев челом приударить…
А раскроешь рот – за тебя пропищит
Устрица: «Виват государю!»
Тут уж, поневоле поддакнувши ей,
Втянешься в коммерц да засядешь за книги…
Внучек государев,
Расти поскорей:
Вот уж наедимся вязиги!..
Последние публикации:
Последний в жизни февраль –
(14/11/2024)
Последний в жизни январь –
(14/10/2024)
Ибо поэзия –
(12/03/2024)
Из цикла "Альфа и Омега" –
(14/04/2023)
Сегодня ( Из цикла стихов "КЛИОПИСЬ") –
(11/02/2022)
При слове "Россия". Из цикла «Попытка к бытию» –
(29/09/2021)
Прекрасное. Ода дао. Заметки в форме акафиста –
(02/09/2021)
Стихотворение "Бред памяти" –
(05/08/2015)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
