Комментарий | 0

Обет молчания

 
 
 
 
 
 
 
К читателю
 
Я не могу смотреть в воду:
от моего взгляда
она умирает
и смотрит в меня
моими собственными глазами.
 
Я не могу смотреть сны:
от моего взгляда
они крошатся на мелкие осколки,
которые долетают до яви
и режут её до чёрной крови.
 
Я не могу смотреть в книгу:
от моего взгляда
буквы на взлёте
падают замертво в снег,
обнажая безобразные гнёзда слов.
 
И тогда я пытаюсь услышать, читатель,
как ты снимаешь с себя тело и душу
и ту кожу, которая под ними
и которую никто не видит, -
даже ты сам,
потому что она разделяет тебя
на живое и мёртвое.
 
И я слышу
шорох твоих лучей,
оживляющий эти строки.
 
 
 
 
Предчувствие встречи с читателями
 
Слово «мы» сплетено из невидимых нитей.
И больно сплетаться и расплетаться больно.
А вы сегодня видимое рассмотрите
я, пробравшееся окольно
в некую пустоту, где вместо смысла,
должного испариться из ожиданья зала,
плотная и сытная тишина повисла,
как рыба рыбе, глядя на крючок, сказала.
Выдох вдоху шепчет сипло: «Закономерен
только я, а ты, брат, случаен!»
«Конечно, брат, однако ты суеверен,
а я просто пью воздух», - вдох ему отвечает.
«А когда мы доспорим, и станет тихо
в этом странном месте, где времени стразы
фальшиво сверкают, куда улетит эта шутиха-
жизнь, что нас замесила разом?
Куда ей деваться с твоим законом,
с моею жаждою? Она ошиблась, быть может?»
Спор вдоха и выдоха как всегда закончится стоном.
Последние листья осени мокрую ветку гложут.
 
 
 
 
 
***
                                Мой друг, так умирают мотыльки…
                                                                (Борис Рыжий)
 
Бабочки живут очень недолго.
И вот представь –
одной из них досталось тепло и солнце,
а ближе к вечеру
солнечные зайчики проводили её в небытие.
А другая жила в грозовой день,
и дорогу в смерть ей освещали зарницы и молнии.
Третья же родилась вечером
и умерла при первых бликах рассвета.
 
А теперь представь,
что есть бабочкин рай,
и в этом раю бабочки
пытаются понять,
что же произошло,
и не могут решить
какого цвета жизнь –
золотого, серого или чёрного,
и что такое смерть –
солнечный зайчик,
вечерняя зарница
или рассветный блик.
 
Но бабочкиного  рая не существует.
Бабочки просто перемалывают
своими крыльями свет и тень.
Пыльца жизни и смерти
оседает на их крыльях.
 
Ты смотришь на этот рисунок
и постигаешь время и его изнанку,
видишь строки,
которые оживают
обречённым стихотворением,
чтобы вспорхнуть
в тепло и солнце,
в грозу и в ночь.
 
 
 
***
Что есть огонь для Герострата? –
хлеб его славы.
Что есть огонь для Артемиды? –
её храм, вознесённый до небес.
Что есть огонь для Джордано? –
храм боли, воздвигнутый
в качестве платы за слова.
Что есть огонь для его палача? –
средство заработать на кусок хлеба.
 
Постигают Артемида и Джордано храм своей смерти –
она извне, а он изнутри,
а дым времени рассеивается,
и они его не замечают.
А Герострат и палач живут,
давятся своим хлебом –
один хлебом вечности,
другой – хлебом мгновения
и тоже времени не замечают.
 
 
Стыдно людям перед богами за то,
что жизнь и смерть в слова одеты,
но и богам перед людьми за это стыдно.
Вот люди и боги и отворачиваются друг от друга
и умирают поодиночке.
Пытаюсь написать об этом –
обрекаю взгляд читателя
бегать по словам всё быстрее,
но на оболочке слов давно пусто, огонь – под нею.
 
И когда оболочка лопается
и взгляд читателя, обожжённый, умирает,
дым слов тоже рассеивается,
потому что слова, как время, больше не нужны.
«У тебя никогда не будет читателя», - один говорит,
а сам свою огнеупорную жизнь
с краёв зажечь пытается и дым вдыхает быстро-быстро,
чтобы тот рассеяться не успел.
И жизнь оседает копотью.
 
Абсолютный холод есть,
а абсолютного огня нет,
и каждый огонь обречён быть сожжённым
другим огнём – более горячим.
Вот от этой обречённости слова растут,
жизнь и смерть в себя одевают.
Я –читатель мечусь взглядом
и знаю, что огонь внутри этих слов
сожжёт мой взгляд, когда они лопнут.
 
Можно сказать и по-другому:
то, что я сейчас пишу,
является стихотворением,
то есть болью взгляда,
не потому, что слова
 в стаи соединились,
а потому что летят сквозь ночь
в поисках огня,
который дотла сжигает.
 
 
 
 
 
 
Тёмный
 
Там во мне, в глубине, где-то прячется свет
и сжигает мои оболочки.
А чтоб слиться наружу и греть – так ведь нет! –
Жжёт. И дней расползаются строчки.
 
И не могут они тихим звоном в строфу.
 
И проносятся мимо, дивясь мотовству.
И когда, пьяный в дым, я валюсь на софу,
они в адские сны умирают.
А в прожжённое  глухонемое нутро
всё стекает, стекает рассвета ситро –
жижа вечнозелёного рая.
 
Слов осколки изранили небо твоё,
о читатель! Влетим в его чёрный проём,
выпьем звёзд загустевшую чачу.
Кольца дыма я щедро в тебя изрыгну,
страстотерпец, поверишь в мою глубину! –
Твоя  вера хоть что-нибудь значит.
 
Оседлаешь ты лунную клячу
 
и увидишь – хотел я, чтоб светлый конец,
но лишь сделал себя властелином колец –
из добротного плотного дыма.
Не бывает чудес. Ты – читатель, я – так…
Дней невинных я мот, строк случайных мастак, -
Помнишь? – тех, что проносятся мимо.
 
Вот портрет тебе света без грима.
 
 
 
 
 
Обет молчания
 
(По мотивам стихотворения Томаса Харди “He Resolves to Say No More”)
 
                                                O my soul, keep the rest unknown!
                                                It is too like a sound of moan
                                                When the charnel-eyed Pale Horse has neighed:
                                                Yea, none shall gather what I hide!
 
                                                                                Thomas Hardy. He Resolves To Say No More
 
 
Я всё сказал, и я истёк словами,
как загнанная лошадь – пеной.
Стон
остался лишь на дне.
О, люди, с вами
не поделюсь им,
что б ни значил он.
 
Как тишину мы делим с Музой ночью,
вонзив в чернила вечное перо,
рассматривая в отраженьи сточном
небесной бездны чёрное нутро –
 
вам не узнать.
Скачите быстрой речью
к лучам заветным вожделенных солнц.
С обочины своим молчаньем встречным
не затемню вам близкий горизонт.
 
О, делящие жизнь со мной и узы –
дневного света низкий небосклон, -
вам не узнать,
что
загнанная Муза
сама простонет
в мой последний стон.
 
 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка