Поэзия

Самсон Георгий

О стихотворении Кричевского «Волны Гебра»

«Волны Гебра» - не первое обращение Кричевского в поэтическом творчестве к теме Орфея[i].

Что касается стихотворения «Волны Гебра», то с учетом орфеевой смерти от менад-вакханок (разорвавших его за некое богохульство) и образцовости речи Орфея, которая вступала во взаимодействие с речью перформативной дионисически исступленной и была (орфеева речь) ни локутивной, ни иллокутивной, но тоже (как и дионисическая) перлокутивной (воздействующей речью-поступком) – и, будучи речью отцовской и директивной, проиграла речи материнской, рождающей-поедающей в одном речевом акте.

Цель автора –произвести генеалогию (от Орфея), но таким образом, чтобы его не разорвало на части. Для чего очень годится последняя (не)песня Орфея бесследный след, каким-то образом следящий за языком и его пользователями-производителями (в том числе, за Кричевским). У Ролана Барта было такое белое специализированное письмо[ii]. Соответственно, некое обесловещущее слово передаётся из уст в уста орфиков и застревает где-то в горле, чтобы не быть сказанным – как оно и происходит у Кричевского, когда он описывает это сугубо апофатически, катафатически же описывая только детали окружения, (не)произнесения этого слова.

Тем не менее, то, что есть Кричевский, было именно «названо» и именно им (названо) кем-то из «небесных». Но вот, чтобы назвать это названное (не случайно местоименное – «то, что было названо мною», то есть – «вместо именное») – для этого использовался какой-то другой язык – после-орфический, по мысли автора.

Выходит (не выходит, здесь именно выходит), что нужен некий неотцовско-материнский язык умолчаний, который не разрывает речевой аппарат своего говорителя, а основывает вполне дионисический орфизм. И поэтическая речь Кричевского это и пытается воплотить: это образцовая легкопись, хаотично растущая из своих корней и смыслов. Все как у отца-прародителя: после его (Орфея) смерти, при жизни была неудачная попытка парадигмальности (образцовости), приведшая к страшной смерти от разрыва речевых невозможностей.

А если вспомнить пустую консервную банку в реке Лакана (то есть кто на кого из них смотрит[iii]), то оторванная голова должна плыть обрубком шеи вверх, то есть небо Кричевского из стихотворения – это небо безусловно внутреннее, которое видно только через дно реки. Итого – передача наследства Орфея происходит сугубо апофатически, не через слово или взгляд, но через внутреннее припоминание чего-то, заложенного изначально. И это заложенное изначально (анамнезис Платона) не есть логично и через язык, но наоборот, через неязыковое, стихийное, например – речное: вне рамок научного изучения рек, их флоры, фауны и гидрологии – если не потамологии, но сугубо поэтическое, в рывке сотворения реки взглядом поэта (но не только взглядом, но и кожей и всё это во внутреннем преодолении этой физики).